На дне

Я вдруг ощутил, как смертельно устал от этой войны. Не только снаружи, но и внутри. От этого давления, от этого понимания, что, как бы мы ни были близки с Максом, между нами постоянно возникает гребаная бездна, из любой незначительной трещины вырастает, мать его, овраг с огненной лавой на дне, и я, как дебил, пытаюсь со всего маху перескочить… а на том берегу уже и нет никого.

— Он ничего мне не сказал, Андрей. Клянусь. Я знаю ровно столько же, сколько и все мы. Пока я смазывала его раны, бинтовала, он молчал. Ни стона, ни звука. Как машина какая-то или робот. Я даже проверила, что ему давали из обезболивающих, но он отказался даже от анальгина.

— Но…

— Но… есть еще кое-что… Когда я бинтовала его руку… на тыльной стороне запястья, чуть ниже локтя… там ожог…

— Да, подонки любят клеймить своих жертв. Твари владеют самыми изощренными методами развязывания языков.

— Нет… — она обернулась на одну дверь, потом на другую, — я уже видела такие ожоги. Ты знаешь, я была волонтером… после терактов мы складывали фрагменты тел смертников… Это метка, Андрей. Ее ставят добровольно. Это… это два месяца, касающиеся друг друга… как замкнутый круг с острыми концами.

— И какого хрена это означает?

— Такое клеймо смертник ставит себе сам после того, как приносит клятву на крови умереть во имя священного долга перед семьей.

— Бред… он мог поставить это клеймо, чтоб не отличаться от них. Только знать бы, какого хера ему все это было нужно.

— Может быть… может быть надо, чтобы с ним поработал психотерапевт. Он был в плену, он понес физические наказания. Такое не проходит бесследно.

Я посмотрел на Фаину… она говорила совершенно серьезно, и я видел в ее глазах тревогу.

— Меньше всего меня сейчас волнует его психическое состояние. Даша находится черт знает где. И он единственный, кто может вытащить ее оттуда. Нет времени для работы с психиатрами. Пусть спасет мою сестру, которая из-за него влезла в самое пекло… а потом мы позаботимся о его душевном здоровье.

Я думал о том, как мне потом все это разгребать, кому и за сколько затыкать рты. Некоторых придется "замолчать" навечно. Сотни убитых, растерзанных, разодранных и сожженных. Теракт, взятый автобус, лагерь смертников и теперь это клеймо. Мне нужны объяснения. Я хочу понять, почему он это делал? Я хочу найти ему оправдания, я хочу убедиться в том, что все это было не просто его способом развеять скуку и доказать всем, что он подонок.

Я больше не хочу находиться в подвешенном состоянии. Не хочу, чтоб все стало якобы спокойно. Чтобы он вернул Дашу, и мы зажили долго и счастливо.

Мне насточертела эта долбаная пороховая бочка. День за днем. И рано или поздно все повторяется. Дверь палаты распахнулась, и я увидел на пороге Макса с Таей на руках.

— Я хочу поговорить со своим сыном. Он здесь?

— Нет. Мальчика оставили дома. Он старше Таи, и ему достаточно психологических травм.

— Тогда давай тащи мне свои транки и наркоту. Поставь меня на ноги. Вы ведь поэтому привезли мне дочь? Чтоб растормошить психопата и заставить чувствовать. Вам удалось… А теперь я хочу ее видеть. Где она там прячется? В соседней палате? В вестибюле? Где моя жена, Андрей?





ГЛАВА 12




Любовь — это наркотик. Поначалу возникает эйфория, легкость, чувство полного растворения. На следующий день тебе хочется еще. Ты пока не успел втянуться, но, хоть ощущения тебе нравятся, ты уверен, что сможешь в любой момент обойтись без них. Ты думаешь о любимом существе две минуты и на три часа забываешь о нем. Но постепенно ты привыкаешь к нему и попадаешь в полную от него зависимость. И тогда ты думаешь о нем три часа и забываешь на две минуты. Если его нет рядом, ты испытываешь то же, что наркоман, лишенный очередной порции зелья. И в такие минуты, как наркоман, который ради дозы способен пойти на грабеж, на убийство и на любое унижение, ты готов на все ради любви…

(с) Коэльо



— Не вижу смысла в этом разговоре. Позови мою жену и покончим с соплями и слюнями. Я уже понял, что вам было не насрать, что я сдохну. Премного благодарен.

И я смотрю на этого сукиного сына и еле сдерживаюсь, чтоб не шваркнуть его о стену. Наглый, заносчивый. Со своим гребаным сарказмом не расстается даже сейчас. Проклятый маньяк. К черту церемонии.

— Нам — да. Нам было не насрать, в отличие от тебя. И мне, и Даше, и твоим детям было не насрать. Тогда как ты, какого-то хера, втянул нас всех в какое-то понятное лишь тебе одному вонючее дерьмо. Не будь ты моим братом, моей родной кровью, не будь ты всей жизнью для Даши — я б тебя оставил жариться в этом пекле до конца.

Макс усмехнулся, но взгляд остался холодным, отрешенным.

— Этого я и хотел. Чтоб ты оставил меня в этом пекле.

В этот момент я не выдержал и резким движением впечатал этого психа в стену, схватил за шиворот.

— Оставить в пекле, значит? А то, что помимо этого пекла ты заварил кашу? Ты забыл? Кто будет все это расхлебывать? Проданную компанию. Твои преступления. Все, что ты, бл*дь, натворил? На хрена ты туда полез? Что тебе было нужно? У тебя было все. Любимая женщина, дочь.

Он оттолкнул меня и отвернулся в сторону.

— Ты правильно сказал — БЫЛО. Жена… дочь. Все имеет свойство заканчиваться. Я женился на Даше и дал столько, сколько мог и умел дать. Мало дал, ничтожно мало. Но я иначе не могу. Хотел бы больше, да не получается. У меня не было примера, чтоб уметь, меня воспитала улица. Она была мне и мамой, и папой. Уличные мы. Не графья, знаешь ли. Любить умеем грязно и паршиво.

— Знаешь… иногда мне кажется, что лучше бы она вышла за сына того ублюдка или осталась одна, или память бы к ней не вернулась. Да что угодно, лишь бы не связалась с тобой.

Макс криво усмехнулся и, закурив, отошел к окну.

— Скорее всего, ты совершенно прав… только с кем бы она ни была, кого бы не встретила, никто и никогда за всю свою жизнь не сможет любить ее так, как я мог любить ее за одно мгновение.


— А еще ты умел щедро отсыпать ей боли. Как никто и за всю жизнь. Ты мог выкрутить ей душу за одно мгновение. Столько боли, что это не выдержит даже самый святой, а она выдержала. Ты убивал ее медленно день за днем, ты драл на части ее сердце. Там… у твоего Шамиля. Ты превратил ее в существо, не знающее чести и достоинства, гордости. Она ради тебя… на смерть. А ты… ты, мать твою, что ты ей дал?

Мне хотелось сейчас пристрелить его самому. Именно в эту секунду вышибить ему мозги лично. Стоит здесь и не знает, на что ее обрек и куда она сунулась из-за него.

— Я ей отдал всего себя. То, что ты видишь, пустая оболочка.

— Ты и был пустой оболочкой. Тебе не чем с ней поделиться. Если бы было… то ты бы сдержал свое проклятое слово, данное мне много лет назад, и не допустил ее страданий.

Макс вдруг резко развернулся и изо всех сил вдавил меня в стену.

— Я это и делал. Ты слепой и глухой, ты ни черта не увидел, хотя я тыкал тебя в это носом. Я хотел прекратить ее страдания. Навсегда. Не тебе судить, как я умею ее любить. Да, не так, как другие люди. По-звериному ее люблю. Адски. Не по-человечески. Ты бы ужаснулся, если бы по-настоящему понял, КАК я ее люблю.

Я пытался его оттолкнуть и не мог, в него как дьявол вселился, он держал меня мертвой хваткой, приблизив израненное лицо к моему лицу. Откуда только столько сил взялось.

— Возможно… да, ты любишь как-то иначе. По-звериному, как ты сказал. Но любимым людям не причиняют столько боли. Ты подумал о ней, когда творил все это. Ты, жестокий сукин сын, ты подумал о ней? Раз ты так сильно ее любишь.

— Только о ней и думал. Каждую гребаную секунду моего ада, каждое мгновение я думал только о ней. — лицо исказилось, и на корке на ссадине на лбу выступила кровь от напряжения. — Больно? Я не знаю этого слова, оно ничтожно в сравнении с тем, что меня гложет до костей. Все… все, что я сейчас делал, было ради нее, мать твою. Ради нее, ради дочери, ради тебя. Ради нашей семьи.

— Что ты сделал ради семьи? Скажи мне. Давай. Хватит вокруг да около. Хватит играть в эти игры. Скажи мне. Я имею право знать. Будь честен хоть раз в жизни. Хоть раз скажи правду.

— Зачем? По-моему, вам всем понравилось считать меня чудовищем. Не хотелось бы всех разочаровывать.

— На хрен твой сарказм. Засунь его в задницу, Зверь. Правду. Я хочу правду здесь и сейчас. Я хочу понять, ради кого я оставил жену и ребенка и рисковал… я хочу понять, ради кого она там… у этого грязного подонка.

Он вдруг изменился в лице. За одну секунду. Помертвел. Я никогда не видел раньше, чтоб человек вдруг каменел на месте.

— Кто — она?

Смотрит на меня и дышит сильнее, громче, задыхаясь.

— КТО — ОНА?

— Твоя жена.

— ГДЕЕЕЕЕЕЕЕЕ?

— К Шамилю пошла. Тебя, бл*дь, спасать.

Он заорал. Так заорал, что казалось, затряслись стены. Вбежали врач и медсестра, а Макс, бешено вращая глазами, заревел:

— На х***й пошли отсюда. Вооон.

С ноги закрыл дверь и двинулся на меня.

— Когда пошла? Кто отпустил? Как, бл***дь, КАК?

— Вот так. Я отправил ее к детям с проверенным водилой. Они исчезли. Потом мне доложили, где она. Только ты можешь ее достать оттуда… только ты, Макс.

Он взвыл, бил кулаками по стене, уткнувшись в нее лбом.

— Бл***дь. Я ее оттуда… я ради нее… а она туда… а она в дерьмо и в болото. Аааааааа. Что это за бл*дство такое. Я пошел туда… пошел, потому что вы все могли умереть. ВСЕ, понимаешь? До единого.

Повернулся ко мне, сжимая окровавленные кулаки.

— Зарецкий, сука, вынудил меня. Помнишь зачистки в городе… сказал, следующими будем мы. Ты, твоя жена, Даша, моя дочь. Все полетим под откос. И ты знаешь, что это не пустые слова. Он связан с ними… с чеченами. Он им бабло дает. Брата они Шамиля ненароком завалили, и могла выйти война, отмена всех сделок… ожидался теракт, выгодный Зарецкому, после такого теракта вся власть могла смениться. А Аслана пристрелили… я лучше всех подходил на его роль. Должен был проследить, чтоб вывезли взрывчатку и оружие… по нашим каналам. И да, я испугался. Испугался, что Зарецкий убьет мою жену, мою дочь, тебя. Как это происходит обычно… как убирают целые семьи. И мне было плевать на других. На чужие жизни, семьи, детей. На все плевать. Надо было бы — я бы оставил за собой еще большую гору трупов. Я начал играть в его игры и по его правилам. Знаешь зачем? Чтоб эта долбаная взрывчатка не попала сюда. Уничтожить тех, на кого он рассчитывал, понимаешь? Обрезать ему руки и яйца отсюда. Без чеченов он ноль. Они бы сами его уничтожили за провал. А она… она приехала. И все… и все к дьяволу.

Вам, может быть, одна из падающих звезд,

Может быть, для вас, прочь от этих слез,

От жизни над землей принесет наш поцелуй домой.

И, может, на крови вырастет тот дом,

Чистый для любви… Может быть, потом

Наших падших душ не коснется больше зло.

Мне страшно никогда так не будет уже,

Я — раненное сердце на рваной душе.

Изломаная жизнь — бесполезный сюжет.