Найдите Ребекку

— Двадцать четвертого. В следующий четверг. Они организуют в городе какой-то офис, но не беспокойся. Ты регистрироваться не будешь. Этого не случится.

— Я не стыжусь своего происхождения.

— Знаю, Ребекка. — Кристофер обхватил ее лицо ладонями. — Но у них эта… идея, извращенное убеждение, что евреи — паразиты, нечто вроде крыс.

— А мой отец? Он зарегистрирован как еврей — в списках голосования. Ему точно придется зарегистрироваться.

— Насчет твоего отца не знаю. Я ничего не могу для него сделать.

— О нет. — Кристофер обнял ее, и она опустила голову ему на плечо. — Я должна с ним увидеться. Сказать ему.

Зачем? Он бы никогда не сделал этого для тебя. Сейчас он наверняка пьян, обнимается с дробовиком. Он заслуживает смерти в одиночестве. Кристофер не возвращался в его дом с той ночи, когда Кассин заставил его написать письмо. Они с Ребеккой много раз обсуждали тот случай, но она, хотя и не сомневалась в словах Кристофера, не могла возненавидеть отца. Она не видела его несколько месяцев — с тех пор, как прибыли нацисты. Но говорила, что часто о нем думает, как он сидит один в их доме в Сент-Мартине, окруженный плодами ее недолговечных отношений с Джонатаном — его провалившегося плана обрести безбедную старость.

— Знаю, мы ничего ему не должны. Но я должна предупредить его. Он все-таки мой отец.

— Хорошо. Поедем навестим твоего отца, сегодня же, вместе.

Они сели на велосипеды и отправились в Сент-Мартин. На дорогах было полно немецких солдат, целые сотни, разъезжающие на мотоциклах и в грузовиках, с винтовками за плечами. Если Ребекку зарегистрируют как еврейку, он ничего не сможет сделать, но как нацисты узнают? На острове не было синагог. Она могла притвориться кем-то другим, использовать чью-нибудь личность, может даже Сандрин Мэллард, которая уехала в Англию с новым женихом. Ну или не Сандрин, есть еще много вариантов. Эта проблема решаема, не нужно паниковать, твердил он себе, когда они проезжали мимо очередного грузовика с немецкими солдатами. Впереди на дорогу вышли коровы, и солдаты начали выпрыгивать из машины. Кристофер слез с велосипеда и пошел вперед, пробираясь среди заполонивших дорогу солдат. Ребекка шла мимо них с высоко поднятой головой.

Они приехали к дому в пять часов вечера. Серая пелена облаков пришла с моря на побережье. Они бросили велосипеды возле дома, рядом с новой машиной, которая никогда не покидала парковки, — подарок Джонатана Даррелла его несостоявшейся будущей теще. Ребекка постучала в дверь. Изнутри доносилась тихая музыка. Она постучала снова. Они молча подождали еще с полминуты, и наконец дверь открылась.

— Привет, — сказала Ребекка, — можно мы войдем?

— Так это правда. Ты осталась с ним? Теперь на острове двадцать тысяч немцев. Есть из чего выбрать.

— Папа, можно войти?

— Если вам так нужно.

В коридоре было чисто, над приставным столиком висело новое зеркало — в уголке рамы еще виднелись остатки ценника. Ребекка провела их в гостиную. Кристоферу казалось, будто он вернулся на место преступления. На столах стояли два бокала из-под виски, а в камине с прошлого вечера чернели угли, но в целом комната выглядела чистой и ухоженной. Ребекка села на стул возле камина, куда Кассин заставлял в прошлый раз сесть Кристофера. Ее отец устроился напротив, а Кристофер опустился на диван в центре комнаты, возле очага.

— Рада видеть, что ты поддерживаешь здесь порядок, — начала Ребекка.

— С этим стало проще с тех пор, как уехала твоя мать.

— Мы пришли не со светским визитом, — продолжила она.

— Правда? Тогда говорите прямо и оставьте меня в покое. Я не хочу тебя видеть после того, как ты предала собственную семью. Мне отвратителен один твой вид.

— Мне абсолютно не важно, что ты обо мне думаешь, потому что тебе всю жизнь было на всех плевать — на меня, на маму и даже на самого себя. Я пришла сообщить тебе, что немцы собираются обязать всех евреев на острове зарегистрироваться.

— Это все?

— Ребекка, давай, пошли.

— В смысле — «это все»? Немцы хотят составить список всех евреев острова. Тебе все равно?

Кассин опустил взгляд. Он не ответил. Просто подошел к шкафу и достал хрустальный графин. Вынул пробку и налил себе выпить.

— Думаю, нам правда пора, — поторопил Кристофер.

Ребекка встала, словно в замедленной записи. Она не сводила взгляда с отца, но он взглянул на нее лишь раз. Кристофер взял ее за руку. Уже выходя, они услышали его голос:

— Ребекка… Я…

Он поднял бокал ко рту. Кристофер взял ее за руку и увел.

Несколько недель спустя Кристофер читал имена людей, внесенных в список евреев острова Джерси. Некоторые из них стали для него открытием, эти люди регулярно посещали англиканскую церковь. Наверху списка он увидел имя Пьера Кассина и пометку, что его семья была эвакуирована в Англию до вторжения.





Глава 16




Приказы, приходящие от доктора фон Штейна, становились все более жесткими. Комендантский час назначался все раньше, а список свобод постоянно сокращался. Кажется, защита Нормандских островов стала для Гитлера навязчивой идеей. Масштабные строительные работы начались в 1941-м. Работники Организации Тодта, рабы с континента, строили пулеметные установки, противотанковые стены на пляжах и сотни бункеров и батарей, которые серели среди зеленых холмов, выходящих на побережье по всему острову. Условия, в которых жили эти люди, полностью опровергали якобы благие намерения бесчисленных нацистских офицеров, которые приходили в офис Кристофера и его отца.

Работники Тодта назывались так в честь основателя организации принудительного труда, Фритца Тодта, и прибыли в феврале 1941-го. Первая партия, около сорока человек, стала самым близким воплощением ужасов ада, что когда-либо видел Кристофер. У рабочих не было нормальной обуви, а изорванная одежда не скрывала костлявых, истощенных тел, опухших суставов и обвислой бледной кожи. Они кашляли и хрипло дышали, словно пытались ухватиться за воздух. Ребекка протянула хлеб шаркавшему мимо рабочему, молодому человеку лет восемнадцати, не больше. Ей только удалось вложить ему в руку маленький кусочек, когда их заметили охранники. Ближайший немецкий солдат подбежал к ним и ударил молодого работника прикладом по голове в тот момент, когда он клал хлеб в рот. Тело парня повалилось на землю, шлепнувшись на тротуар, словно пустой мешок. Ребекка закричала, и охранник оттолкнул ее назад плоской частью винтовки. Кристофер попытался вмешаться, но почувствовал, как его сдерживает другой солдат. Охранники потеснили их назад, согнав с дороги. Другие работники подняли юношу и как-то его потащили. Хотя казалось, они с трудом волокут самих себя. Колонна шаркала дальше. Осталась лишь лужа крови на тротуаре, которую вскоре смыл начавшийся дождь.

С тех пор они много раз стояли у входа в его квартиру, дожидаясь возможности дать работникам Тодта заранее припасенную еду. Иногда им это удавалось, но слишком часто охранники отталкивали их назад, и работники маршировали дальше, не получив ни крошки.






* * *


Жарким дождливым июльским вечером Кристофер вернулся домой с письмом, которое дал ему отец. Он чувствовал, как оборванная, грязная одежда прилипает к вспотевшей коже. К тому времени мыло стало дефицитом, а новая одежда осталась лишь в воспоминаниях. Ребекка сидела у окна. Он подошел к ней, провел рукой по ее волосам и шее.

— Я больше не могу, — произнесла она.

— Ты о чем?

— Об этой изоляции, о постоянном угнетении. — Снаружи в окно стучал дождь. — У меня есть желания. Я хочу выйти за тебя замуж.

— Сейчас не время говорить о свадьбе. Из чего мы испечем торт, из песка?

— Знаю. Знаю, это невозможно, пока не уедут нацисты. Я просто не думала, что они пробудут здесь так долго.

— Ребекка, придется потерпеть. Когда война закончится…

— Я снова смогу выходить из дома? Я уже схожу здесь с ума.

— Ты знаешь, мы должны быть осторожны. Если нацисты поймают тебя без документов… Мы обсуждали это миллион раз.

— Да, знаю, мне придется зарегистрироваться как еврейке, но что они мне сделают?

— Ты правда хочешь испытывать судьбу? Сама видела, как нацисты обращаются с работниками Тодта. Хочешь превратиться в одного из них, в ходячего скелета, в раба?

— Кажется, моя жизнь закончилась с тех пор, как приехали нацисты.

— Неужели твоя жизнь настолько ужасна?

— Нет, я не об этом. Рядом с тобой я счастливее, чем когда-либо. Просто ты — единственное хорошее, что осталось в моей жизни. А я хотела поступить в университет. Я хотела работать, иметь семью и детей. Я хотела родить от тебя детей и быть твоей женой. — Она подвела его к дивану и села ему на руки.

— У нас все это будет. Однажды ты получишь образование. Я тоже хочу детей, но сейчас не время рожать ребенка, не здесь, не сейчас.

— Если меня внесут в списки, что произойдет? С другими евреями пока ничего не случилось. Они продолжают жить своей жизнью. Могут выходить из квартир…

— Это плохая идея, Ребекка. Если мы подождем…

— Подождем чего? Регистрироваться или нет — мое решение, а не твое. Я не стыжусь своих корней. Может быть, это будет лучше, чем крадучись пробираться из своей квартиры в твою и обратно. У меня теперь даже работы нет. Все, что я теперь делаю, — прячусь. Если я зарегистрируюсь, то, может, у меня хотя бы будет подобие нормальной жизни.

Письмо от Ули оттягивало карман. Возможно, это было первое письмо, полученное жителем острова с начала блокады, с прихода нацистов.

— Что такое?

— Ничего. Я получил письмо от Ули, он передал его с одним из немецких солдат.

— Да, все же немцы имеют здесь определенные преимущества. Что он пишет?

Кристофер залез в карман и протянул ей конверт. Она несколько секунд подержала его в руке, потом открыла. И улыбнулась, читая первые строки.

27 июня 1941

Стефан, Кристофер, Александра, Том и Ребекка (надеюсь),

хочется верить, что все вы в порядке. Если люди, участвующие в передаче этого письма верны своему слову, оно должно добраться до вас к тому моменту, как я окажусь в России. Мы получили приказ на прошлой неделе и отправляемся туда завтра. Другие офицеры говорят, что это последний рывок перед победой и что война должна закончится к Рождеству. Русские — неорганизованный сброд, и объединенные силы рейха их с легкостью одолеют. Во всяком случае, так говорят. У меня же не выходит из головы один излишне самоуверенный генерал по имени Наполеон и то, что случилось с ним после вторжения в Россию. Но посмотрим.

Никогда не думал, что смогу настолько скучать по дому. Невыносимо хочется обнять Каролину и взять на руки Стефана. Я все время о них думаю и иногда ловлю себя на том, что часами смотрю на присланные ею фотографии. Стефан уже вовсю бегает и даже говорит несколько слов. Каролина говорит, что он знает меня по фотографиям, иногда показывает на них пальчиком и говорит «папа». Этого достаточно, чтобы мое сердце растаяло и я позабыл обо всем на свете.

Не могу сказать, что хорошо провел время во Франции. Думаю, местным жителям непросто осознать, что мы пришли предотвратить кровопролитие и гибель, а не наоборот, и сомневаюсь, что они когда-нибудь это поймут. Может, только если мы выиграем эту войну (а все говорят, что так и будет), однажды они нас оценят и мы все сможем жить в мире. Просто не знаю. Я всего лишь солдат, хоть и в звании майора. Видимо, у них заканчиваются людские ресурсы, раз меня повысили. Но я просто буду делать что обычно — пригну голову и побегу, когда полетят пули. Постарайтесь обо мне не беспокоиться.

Надеюсь, вы все в порядке, и надеюсь, Том не вступил в британскую армию! Я должен вас серьезно предупредить. Из последнего письма Кристофера, полученного перед оккупацией Джерси, я понял, что Ребекка хочет остаться, чтобы быть с ним. И хотя это меня очень обрадовало, я должен предупредить вас о законах рейха в отношении евреев. Ребекка, если ты это читаешь, — просто будь осторожна. Если что-нибудь случится, я постараюсь использовать все доступное влияние моих друзей из СС, но многого обещать не могу. Держись в тени, и постепенно все успокоится.

Я постараюсь написать еще, но не знаю, как будут работать почтовые службы в России.

Люблю вас всех,

Ули



Она опустила письмо себе на колени. Повисло мучительное молчание. Наконец она заговорила: