Не оставляй меня

Он даже не взглянул на меня, когда я закрыла дверь, и, в конце концов, я не выдержала.

– Что, черт возьми, происходит? – потребовала я ответа. – Ты вот так вот просто уходишь и оставляешь меня там?

– На улице чертовски жарко, – сказал Джона, – я пришел, чтобы включить кондиционер.

– Сейчас октябрь, – отрезала я, – может быть, градусов двадцать.

– Значит, ты здесь только три месяца, но вдруг стала экспертом?

Мои глаза расширились. Он никогда так со мной не разговаривал. Ни разу.

– Что с тобой случилось? – спросила я, – ты изменился с тех пор, как открылась галерея. Что-то случилось? Дейл Чихули сказал что-то, что тебя расстроило?

Джона покачал головой.

– Нет, – сказал он, его голос смягчился, – нет, ничего подобного. Он говорил удивительные вещи о моей работе… я даже не помню слов, но я все еще чувствую их, если так можно сказать.

– Тогда что тебя беспокоит? Ты можешь мне сказать.

Джона впервые за много дней встретился со мной взглядом, и на долю секунды его глаза стали теплыми, насыщенными карими, как у человека, которого я знала.

Потом стена рухнула, и он сжал мою руку.

– Меня ничто не беспокоит. Потому что мне нечего делать. Больше никакой работы. Я в настроении сегодня выйти и посмотреть фильм. Есть на примете какие-нибудь классические фильмы восьмидесятых годов?

Я медленно кивнула.

– Я взяла напрокат DVD «Аэроплан»!

– Неужели ты говоришь это всерьез?

– Я серьезно, – без энтузиазма ответила я, – и не называй меня Ширли.

Это была болезненная, неловкая версия нашего обычного юмора. Плохая имитация нашего типичного подшучивания.

Может быть, ему просто нужно хорошенько посмеяться, подумала я. Вернувшись в мою квартиру, мы поднялись по бетонной лестнице, ведущей на второй этаж. Ключи от дома перекочевали на дно моей сумочки. Только когда я нашла их, я поняла, что Джоны нет позади меня.

Я обернулась. Маленькая передняя площадка была пуста.

– Джона?

Я пошла назад тем же путем, что и пришла, почти на цыпочках.

Он сидел на середине лестницы, спиной ко мне. То, как быстро поднимались и опускались его плечи, заставило ужас скрутиться в моем животе, как ядовитый пар.

Он не мог дышать.

Я спустилась по лестнице на свинцовых ногах, держась за ржавые металлические перила. Села рядом с ним, приказывая себе успокоиться и не поддаваться панике.

– Эй.

Он упер локти в колени, руки и голова были безвольно опущены вниз. Он пытался втягивать в себя воздух.

– Я поднимался слишком быстро, – сказал он между вдохами. Он откинул голову назад, выглядел как спринтер, который только что пробежал сто метров.

– Ладно, я здесь.

В моей голове всплывали все те случаи, когда Джона поднимался по лестнице, поднимал тяжелую трубку для выдувания стекла или энергично занимался со мной любовью. В каждом случае он задыхался из-за того ущерба, который нанесла его сердцу болезнь. Но он никогда не приходил в себя так долго. Всегда быстро.

Всегда.

– Я солгал, – сказал Джона, словно прочитав мои мысли. Он медленно восстановил дыхание, делая по одному вдоху за раз, – я поднимался не слишком быстро. Просто поднимался.

Он смотрел на меня, вдыхая и выдыхая, пот выступил на его лбу, а глаза… О боже, какой страх я видела в них. Предчувствие, которое пугало меня до глубины души. Он отвел взгляд и, не говоря больше ни слова, заставил себя встать и снова начать подъем. Одна нога на ступеньке. Потом другая. Мне хотелось прикоснуться к нему, помочь, но я не могла, не могла признаться себе, что ему нужна помощь.

Оказавшись в моей квартире, Джона пошел на кухню и налил себе воды. Он прислонился к стойке, глубоко и ровно дыша.

– Это случилось в первый раз? – спросила я, мое собственное дыхание было неглубоким.

– Нет, – ответил он, – это происходит время от времени. Со дня открытия галереи.

– Это было девять дней назад, – сказала я, – неужели ты?..


Мои слова были оборваны криком, когда Джона смахнул со стойки контейнер с таблетками на день. Таблетки и капсулы рассыпались синими, белыми и оранжевыми брызгами, катясь и стуча по моему дешевому линолеуму.

Я застыла в гостиной, не в силах вымолвить ни слова.

– Я думал… – Джона прикусил язык, сглотнул и выплюнул следующие слова, – я думал, этого будет достаточно. Но это просто гребаное стекло. Это чертов нагретый песок. Кому какое дело?

– О чем ты говоришь? – сказала я, снова обретя дар речи, – твоя работа? Это прекрасно…

– Чушь собачья. Это ничего не значит. Это не важно.

– Вовсе нет.

Он недоверчиво усмехнулся.

– Нет, Кейси. Нет! Ты очень важна. Ты самое важное в моей жизни, и я был так чертовски глуп, чтобы думать… чтобы надеяться.

Его слова затихли, и он покачал головой, сжав губы и сверкая глазами.

– Не говори так, – выдавила я из себя после недолгого молчания, – ты устал, и что с того? У тебя была тяжелая неделя, ведущая к огромному событию. Я чувствовала то же самое после своего первого большого концерта.

Я пошла на кухню и присела на корточки, собирая таблетки. Они были повсюду, слезы в моих глазах превратили их в маленькие голубые, белые и оранжевые пятна. Я вытащила контейнер из-под холодильника и опустила туда лекарства. Все неправильные таблетки во все неправильные дни, но я могла бы исправить это. Я могу все исправить. Я знала его режим. Я знала, что куда положить. Я могу это исправить.

– Ты не можешь просто выбросить их, – сказала я, шмыгая носом и вытирая глаза, – тебе это нужно. Они очень важны.

Джона повернулся и оперся ладонями о стойку позади себя, его голова опустилась, слова упали на пол:

– Они не помогают.

– Нет, помогают.

– Кейси…

– Ты не сдашься! – взвизгнула я, заставив его вздрогнуть. Вздрогнула и я от истерики, которая норовила вырваться наружу. Я посмотрела на него сверху вниз – полная враждебности, которая только что вышла из него.

– Ты просто устал, вот и все. Иди вздремни. Сложи подушки на моей кровати и вздремни. Я все уберу и закажу ужин. Мы посмотрим этот фильм и будем смеяться до упаду, хорошо?

Он не успокоил меня и не сказал, что я права. Он оттолкнулся от стойки, и мы пошли в мою спальню. Я сложила подушки, и он без возражений лег, тяжело опустившись на кровать.

«Потому что он устал и хочет вздремнуть», – подумала я, закрывая жалюзи.

«Это все».

Он закрыл глаза рукой, ничего не говоря. Я была уже в дверях, когда он произнес мое имя.

– Да? – я вцепилась в дверной косяк.

– Извини, – сказал он из-под руки. Теперь его голос звучал искренне расстроенным. Измученный абсолютно, – я так чертовски виноват перед тобой.

– Тебе не за что извиняться. Просто отдохни. Ты почувствуешь себя лучше после сна.

Я вернулась на кухню. Повсюду были разбросаны таблетки. Я собирала их и запихивала в контейнер. Крышки оттопыривались. Таблетки выпали из моих трясущихся рук и снова покатились по полу. Убегали от меня. Ускользали. Я съехала по холодильнику и сжалась в комок, всхлипывая в руки, прижатые ко рту.

Я плакала навзрыд, громко рыдая, слезы душили, сдавливали меня. Я плакала, пока не заболело лицо. Зная, что оно краснеет, а глаза опухают от слез, я решила прекратить, пока Джона не проснулся и не увидел меня такой.

Я схватила последние таблетки и неуверенно поднялась на ноги. Я осторожно поставила контейнер на стойку и умылась холодной водой в раковине. Промокнув лицо насухо кухонным полотенцем, я побрела обратно в комнату.

Джона уже спал, его глаза больше не были прикрыты рукой. Его закрытые веки были гладкими, дыхание глубоким и ровным. Только едва заметная морщинка на лбу, будто то, что его тревожило, ушло вместе с ним в сон.

Я вернулась в гостиную и достала из сумочки мобильник. Нужно заказать пиццу. Вегетарианскую. Так было лучше для него. Или, может быть, салаты. В пицце слишком много сыра…

Я открыла вызовы и набрала знакомый контакт. Мне ответил глубокий, грубый голос.

– Тедди, – прошептала я, и слезы снова наполнили мои глаза, – все начинается.





Часть 3




«Человек, который живет полной жизнью, готов умереть в любой момент». – Марк Твен