Неоновые росчерки

ЖАННА МИКАДЗЕ



Понедельники, 23 марта. Раннее утро.



Она выглядела настолько невинно, с таким безмятежным выражением лица, что можно было подумать будто она и вправду лишь уснула.



И стоит только её коснутся, как она тут же откроет глаза…



Но этого уже никогда не случится. Ирина Токмакова уже никогда не откроет глаза, никогда не улыбнется и никогда не обнимет свою мать…

Чувствуя, стекающие по щекам слёзы, Жанна стояла перед выдвинутой из холодильной камеры металлической полкой. На ней неподвижно возлежала Ирина… Её Ирочка, её маленькая родная доченька… ребёнок, которого она так долго желала, несмотря на неутешительные предположения врачей относительно её способности выносить и родить.

Жанна всхлипнула, зажмурилась и заплакала. С невыносимой выцарапывающей с кровью саму душу глубокой болью. Её тело поразила слабость, как при сердечном приступе и Жанна пошатнулась. Она упала бы, если бы не ухватилась за металлическую полку с телом её дочери.

Склонившись над обманчиво мирным и сонным лицом Ирины Жанна зарыдала в голос. По её скривившемуся лицу с дрожащими губами скатывались бесконечные капли слёз.

Жанна сгорбилась над телом дочери, задыхаясь от слёзной ядовитой горечи.

Дрожащей рукой, кончикам пальцев она с благоговением коснулась лица дочери.



Несмотря на боль и истовое невысказанное желание Жанны, Ирина не очнулась.



Её дочь не шевельнулась, не открыла глаза и не сказал ни слова.

Её дочери больше не было. Осталось только холодное тело. Холод и… пустота.

Такая же серая пустота, лишенная чувства жизни, как та утренняя бесцветная серость утренних сумерек за окном.

Таким отныне будет и мир Жанны Микадзе.

Спустя полчаса, вернувшиеся в помещение сотрудники морга, наконец, сумели уговорить судью уйти.

Жанна, покачиваясь и то и дело опираясь ладонью на стены, с трудом смогла выйти из здания морга.

На улице ей стало лучше. Слегка. И ненадолго.

Сейчас она стояла возле своего серебристого Мерседеса Е-класса и невидящим взором, отстраненно смотрела вдаль. В её правой руке истекала вьющимся дымком выкуренная наполовину сигарета. Ещё две таких же, валялись у ног женщины.

Проходившая мимо полноватая пожилая женщина фыркнула и возмущенно покачала головой.

— Тебе, что, — громко обратилась она к Жанне, — тяжело окурки в урну выбросить. Вон же стоит, через дорогу!

Женщина мотнула рукой с пакетами в сторону остановки, где чернела цилиндрическая мусорная урна.

Жанна посмотрела на женщину так, словно с ней заговорил столб.

— Что ты сказала?! — проговорила она, презрительно скривившись.

Чересчур бдительная поборница чистоты на улицах, повторила.

Жанна, в ответ, демонстративно швырнула очередной окурок на асфальт и прошипела, громко, с яростью:

— Пошла на *** отсюда!

Полноватая женщина вздрогнула, поспешно отвела взор от гневно выпученных глаз Жанны, пугливо согнулась и поспешила прочь.

— Окурок ей в урну… — проговорила со злостью Жанна, — я бы весь этот ср**ый город окурками завалила до крыш, если бы это могло вернуть мне дочь!

Жанна закрыла глаза и перед её внутренним взором тут же всплыла кошмарная картина: тело её дочери, на котором багровыми «звёздами» темнели следы от пуль.

От нескольких пуль автомата, из которого её застрелил малолетний недоумок.


Жанна грязно, со злостью, выругалась и замотала головой, как будто пыталась отогнать кошмарное воспоминание.

Но женщина знала, что расстрелянное тело дочери будет снится ей до конца жизни.

И есть только одна вещь, которая поможет ей обрести силы, чтобы жить дальше: приговор.

Самый суровый, самый жестокий и тяжелый приговор для банды малолетних ублюдков.

— Я отправлю вас в такой ад… откуда людьми уже не выходят никогда! — прошептала Жанна, снова чувствуя слёзы на щеках.

В голове Микадзе уже созрел план, как повлиять на судебный процесс, чтобы эта малолетняя сволота до конца дней, в мучениях, гнила в одной из страшнейших тюрем!

Но этого ей было мало. Жанна поняла, что ей мало просто добиться приговора убийц её дочери. Нет… Она должна вынести его сама!

Она должна судить их и решить их судьбу!

Они разрушили, а точнее с ожесточением расстреляли её жизнь из автомата. И в ответ, она имеет полное право поступить с ними аналогичным образом, пусть в аллегорическом смысле.

Жанна села за руль автомобиля, достала из сумочки таблетку седативного препарата, которым часто пользовалась во время длительных и изматывающих слушаний.

Женщина, вцепившись в руль, несколько минут выждала, когда лекарство начнёт действовать, угнетая нервную систему ровно настолько, чтобы заглушить её эмоции. Чтобы позволить её разуму соображать.

Жанна, несмотря на горечь в сердце, отлично понимала, что пока она сейчас будет убиваться по погибшей дочери, убийцы Ирины, эти малолетние подонки, могут избежать наказания.

Нет, их конечно осудят, но Жанну не устроил бы ни один приговор, после которого эти отморозки не станут пытаться покончить жизнь самоубийством.

Женщина, с переполненными мрачной ненавистью мыслями, повернула ключ в замке автомобиля.

Она слишком резко взяла с места, услышав, как взвизгнули стираемые об асфальт покрышки.





Эпизод двадцатый. "Внезапное озарение"





ВЕРОНИКА ЛАЗОВСКАЯ



Понедельник, 23 марта, раннее утро.



Мне обработали рану и перебинтовали голову. По словам врача, который мной занимался, мне крупно повезло.

— «Чуть-чуть правее, и была бы задета височная артерия, — посетовал травматолог, изучавший мои ранения».

Когда со мной закончили, вежливая медсестра проводила меня в одну из палат. Кроме меня здесь больше никого не было, хотя палата была с двумя кроватями.

— Тебе есть кому позвонить? — спросил медсестра, когда я села на одну из кроватей. — Нужно сообщить твоим родителям или родным, что ты в больнице.

— Я сообщу, — кивнула я.

Хотя, кому мне сообщать? Дяде Сигизмунду сейчас не до меня, Стас и так всё знает. А родители… папе я вряд ли дозвонюсь, а матери моя судьба давно безразлична.

Была бы моя воля, я бы вообще собралась и уехала… да вот только мне некуда. Домой мне нельзя, учитывая с кем связался мой дядя, лучше не нарушать его запретов. К Лерке я тоже не поеду, а домой к Стасу я без него самого не попаду. Так что до утра — я точно в больнице.

Я, не раздевшись и не расправляя больничную кровать, обреченно улеглась на неё и уставилась в потолок. Когда моя голова коснулась подушки, я почувствовала, как тяжесть резко нахлынувшей усталости разливается по телу. Какая-то неведомая сила, как будто придавила меня к кровати, сделав тело свинцовым. Закрыв глаза, я ощутила тошнотворное головокружение. Оно быстро прошло, а перед моими глазами замелькали видения воспоминаний.

В больнице хватало пациентов с разными проблемами и стены заведения были насквозь пропитаны их воспоминаниями.

Счастливыми, страшными, весёлыми и горькими. Лежа в одиночестве в полутёмной палате, я не была одна. Я была среди сотен людей, глядя на мир в разное время, разные года, десятилетия и в разных странах. А потом, когда этот хаотичный поток воспоминаний иссяк, вернулись воспоминания из квартиры «Масок».

Я увидела «продолжение», узнала, что ещё Панкрат сделал той страшной роковой ночью. Хорошо, что со мной в палате больше никого не было, потому что я слышала, сквозь видение, как плакала от увиденного и умоляла Панкрата перестать.

Я не всегда могу себя контролировать. Когда я вижу слишком шокирующие вещи, слишком ярко ощущаю происходящее, я забываю, что это лишь отрывок минувших событий. Гнилая, болезненная кровоточащая частичка мрачного прошлого, навсегда засевшая в памяти пережившего её человека.

И я видела, что несмотря на совершенный ужас, Панкрат жалел о случившемся. Нет, он, конечно же, нашел себе оправдание — его жена сама виновата, «довела», «достала» и тому подобное — но сделанное им тяготило его на протяжении всех последующих лет жизни.

Видение продолжалось по кругу. В эти короткие мучительные мгновения я существовала между двух реальностей — моим настоящим и прошлым Панкрата. Я то пребывала в стенах палаты, то вновь оказывалась в квартире Рындиных.