Никто не уйдет живым

Может, если она проведет субботу и воскресенье вне дома и без особых трат, это поможет. Она может не спать по ночам и дремать в парке. А если больше не открывать Драчу и говорить с ним только через дверь, может быть, он что-то уяснит.

Прошлой ночью ей всего лишь приснился кошмар. «Неудивительно». Но, по крайней мере, в комнате у нее ничего не было. Ничего под кроватью…

«Остановись немедленно!»

Сбивчивый голос в ванной – запись это или нет, – был всего лишь голосом и не угрожал ее безопасности.

И неиспользуемого камина в этой комнате не было.

Девушка по соседству – сущность, если она ею была, – только плакала и ходила взад-вперед по коридору.

«Все не так плохо». С риском психологического ущерба ей, возможно, придется пока смириться.

Даже размышление на эти темы и взвешивание стольких потусторонних и посюсторонних вероятностей казалось ей абсурдным. С другой стороны, ее жизнь такой и была. Ее вынуждали думать о невозможном и неестественном так часто, что Стефани снова подумала, не шизофрения ли у нее. Восприятие реальности искажалось, ей слышались голоса. Возможно, даже виделись несуществующие вещи.

Стефани взглянула на время: десять сорок пять. Слишком поздно, чтобы звонить кому-то из подруг. Но с утра она позвонит, чтобы оценить свои возможности, если придется быстро отсюда убираться. Если кто-то из них примет ее завтра, в субботу, тогда это может быть ее последняя ночь в этом доме.

В комнате все еще пахло Фергалом и открытым вином. Она открыла окно. Перевернула и развернула одеяло, чтобы та часть, на которой он сидел, была в изножье матраса. Отнесла вино на кухню и вылила в раковину, непрерывно морщась от воспоминаний о том, как грязный рот Фергала пил из бутылки. Она старалась не касаться стекла там, где были его губы.

В комнате часы показали ей, что было уже больше одиннадцати вечера. Стефани поставила будильник на восемь утра. Проснувшись, она отправится в центр города и проверит магазины, пабы, бары и кафе, где оставляла свое резюме.

Оставив включенными свет и приглушенный телевизор, Стефани разделась до нижнего белья и забралась в кровать. Она лежала неподвижно и продолжала гонять мысли по все более сужавшемуся кругу, чтобы избежать любых размышлений об еще одной ночи в этом доме.





Двадцать четыре




Шаги, медленно пробудившие Стефани ото сна, поспешно миновали коридор снаружи ее комнаты и продолжились в самой комнате, как будто она оставила дверь открытой.

Когда она проснулась, другие, более тяжелые шаги последовали за первыми, словно в азартной погоне, но остановились снаружи, колеблясь, а может, оценивая обстановку.

С резким вдохом, отдавшимся эхом у нее в голове, Стефани разорвала последнее щупальце сна и отбросила одеяло.

Звук ее испуга, казалось, покончил со всем разом – и с шагами, и с жестокими словами, что сыпались во сне изо рта ее мачехи, с обвинениями, которые сопровождались жуткими усмешками на лицах незнакомых людей, собравшихся вокруг черного стола. Людей, державшихся за руки в темном помещении со свечами в далеких углах. И все же сюрреалистические образы дурного сна меркли рядом с осознанием, что кто-то, возможно, проник в ее комнату.

Шаги.

Люстры на потолке и лампа на полу все еще горели, и Стефани не потребовалось много времени, чтобы убедиться: кроме нее среди черных стен и зеркал никого не было. Дверь в комнату была заперта. Стефани так и сидела в постели, прижав руки к щекам, и грудь ее вздымалась и опускалась, как будто она только что чудом всплыла на поверхность из глубины.

Издалека, с заднего двора, слышался лай собаки. Теперь он звучал как рев пополам с кашлем.

Опасаясь за свою психику, она быстро попыталась дать кошмару разумное объяснение. Страх перед незнакомцами в комнате с черными стенами явно был связаны с тем, что она пережила этим вечером, а мачехины издевательства ей снились постоянно.

Но шаги… Их она объяснить не могла.

С хрупким спокойствием, которое она ощутила, проснувшись, вскоре было покончено.

В комнате по соседству вновь ожили тяжелые шаги, грохотавшие хаотично и неуклюже. Шаги алкаша. Пьяные в стельку шаги, от которых прячешься.

Стефани повернулась к стене, возле которой стояла ее кровать. Она не слышала, как открылась дверь, но теперь до нее доносились стуки и дребезг, как будто целеустремленные руки принялись разбрасывать мелкие вещи и ронять мебель в комнате по соседству. Порой шаги останавливались, а потом ускорялись и, спотыкаясь, устремлялись в другом направлении, чтобы продолжить то, что по звукам напоминало разгром помещения.

Когда шаги направились к стене, за которой она лежала, Стефани вздрогнула и замерла, зная, что завопит, если тот, кто был в соседней комнате, продолжит свое буйство по эту сторону стены, что не казалось невозможным.

Она услышала, как скрипят пружины матраса и как ткань трется о стену, а следом – женский крик, испущенный прямиком в кирпичи и штукатурку, разделявшие две комнаты.

Следом раздался деревянный стук и звон пружин, и у Стефани сложилось впечатление, что кровать только что подняли, а потом уронили. Женщина, должно быть, пряталась под ней. Крик стал пронзительнее, будто теперь ее тащили по полу в глубину соседней комнаты.

Плач перешел в рыдания, а потом женщина начала негромко постанывать после каждого приглушенного стука и сочного шлепка; удары были более чем очевидными и перемежались с тяжелым топотом: мужчина переступал с ноги на ногу для пущего равновесия, пока занимался своей работой.

Окаменевшая от испуга и шокированная услышанным настолько, чтобы понять, что никогда раньше не чувствовала подлинного отвращения, Стефани не могла ничего сделать.

Незнакомку избивали. Звуки порождали у Стефани чувство головокружения и бессилия, как будто насилие творилось у нее на глазах, или как будто его совершали над ней. Даже любовник ее мачехи, маленький очкастый доходяга, обожавший по пьяни стоять в дверях комнаты, пялясь на нее, когда она поднималась по лестнице в туалет, не вызывал такого омерзения, как то, что слышалось из соседней комнаты.

Стефани спустилась с кровати так тихо, как только могла, морщась от каждого взвизга матрасных пружин, а после – от каждого скрипа половиц. Она подошла к двери на цыпочках.

Значит, соседка все-таки существовала, и Фергал до нее добрался?

«На ее месте могла быть ты».


Она вернулась к постели и взяла свой телефон. Набрала 999. Потом замерла, положив палец на кнопку вызова, вспомнив, как не смогла прошлой ночью ни разглядеть соседку, ни найти ее в ванной. Еще она вспомнила о том, что в соседней комнате не горел свет и никто не ответил на ее призывы.

Стефани открыла дверь и вгляделась в неосвещенный коридор второго этажа. Как всегда, в комнатах по обе стороны коридора было темно. Значит, девушку избивал в темноте мужчина, нашедший ее не включая света? Это казалось неправдоподобным. Или, возможно, она слышала то, чего на самом деле не было. Это еще меньше походило на правду.

Стефани подошла к соседней двери. По ту сторону все еще слышались удары и стоны, рыдания и жуткий медленный топот мужских ног. Вдобавок она ощутила кое-что еще: сильный запах. Смрад больных десен, крепкий животный пот, воскрешенный свежей испариной под нестираной одеждой, сальные волосы, перегар. Вонь, знакомая по второй ночи, проведенной этажом выше. Это был запах мужчины, который пришел к плачущей русской девушке и занялся с ней сексом, а потом молчаливым часовым стоял у двери Стефани.

Ей хотелось закричать. Но еще она устала чувствовать себя запутавшейся, и перепуганной, и отвергнутой, и бедной, и загнанной в угол, и обиженной, и…

Охваченная желанием бить, царапать и пинать, она схватилась за голову, прокричала:

– Нет! – и, не успев даже обдумать свои действия, начала бить в дверь ладонями обеих рук.

– Прекрати это! Прекрати! Оставь ее в покое! Оставь ее в покое, ты, ублюдок!

Она была поражена громкостью своего голоса в темноте коридора и шокирована, потому что совершила поступок, на который раньше считала себя неспособной. И столь же быстро ее охватило дурное предчувствие, затвердевшее под кожей точно корочка льда, потому что в соседней комнате воцарилась тишина. Следом за предчувствием явилось предвкушение, из неприятных, когда она поняла, что невидимое лицо, для которого ей хотелось остаться незамеченной, только что повернулось в ее сторону.

«Они знают, что ты здесь».

Ее шея и затылок покрылись мурашками, и она задрожала от холода, холода, в который окунулась, выйдя из комнаты, который стал настолько невыносимым, что казалось, будто дом лишился крыши и стен, защищавших от ледяного небытия снаружи, откуда являлись они с их шагами и их криками, их голосами и их запахами… чтобы показать тебе нечто.

Стефани заскочила обратно в свою комнату, захлопнула дверь и заперла ее. Но чувствовала себя такой же уязвимой, как и в коридоре, лишенная чувства физической безопасности, которое обычно предоставляет запертая дверь.

И холод. В комнате все еще было холодно. Казалось, что ноги уже синеют. Она рывками втягивала воздух и выталкивался его из себя.

«Когда тебе холодно, ты не одна».

Стефани сглотнула.

– Кто? – Она оглядела стены и потолок, осторожно двигаясь к постели.

«Они не могут тебя обидеть».

– Кто вы? – Стефани шептала; даже в состоянии шока она опасалась, что ее услышат. Драч и Фергал спят двумя этажами выше, и если они не заметили ее криков или избиения одной из их квартиранток, то уж наверное не обратят на нее внимания сейчас. Она заговорила громче:

– Кто здесь? Скажите мне. Пожалуйста. Я не могу этого больше выносить… – ее голос начал дрожать. – Я не могу… Я не могу уйти… Я не могу вынести…

Эмоции сдавили ей горло.

– Мне холодно.

Услышав голос рядом со своим ухом, Стефани упала на кровать и, отталкиваясь пятками, прижалась к изголовью, сбив аккуратно заправленную под матрас простыню.

Слышала ли она голос?

Да, что-то она услышала. Но звучал ли голос в комнате или у нее в голове? Может, она сомневается только потому, что никого не видит? А если она уверена, что кто-то с ней заговорил, что ж… значит, она сошла с ума, потому что ей слышатся голоса. Или так, или все, что она когда-либо считала правдой об окружающем мире и управляющих им законах, только что оказалось полной чепухой.

Она дотянулась до телевизионного пульта и выключила работавший без звука телевизор, потом нервно уставилась на зеркальные двери шкафа, сама не зная почему. Может быть, ею управляло какое-то подсознательное суеверие, или она вспомнила о чем-то фантастическом, связанном с зеркалами и выцепленном из книги или фильма много лет назад. Но в зеркале не отражалось никого, кроме нее самой, без преувеличений выглядевшей так, словно она только что услышала призрака.

Она просочилась под одеяло и подтянула его к подбородку.

– Кто вы? Скажите мне, – голос Стефани дрожал от холода.

Тишина.

Она чувствовала себя бредящей и безумной, почти впавшей в истерику и переступившей через границу ужаса в новое ментальное состояние, в котором раньше не бывала; открытое и несдержанное, восприимчивое и безрассудное, бездумное.

– Зачем вы здесь?

Она сосредоточила свои мысли и чувства на комнате; ее разум барахтался, тянулся и пытался увидеть, услышать, узнать.

Комната звенела от напряжения, как атмосфера в классе, полном нервничающих детей, неожиданно оказавшихся под взглядом злого учителя. Похожее чувство бывает, когда идешь по улице ночью и слышишь за спиной шаги. Воздух стал словно разреженней, пространство – тише, как будто комната затаила дыхание. Из-за этого Стефани казалась себе маленькой, очутившейся на грани чего-то неизмеримо бо́льшего, например, океана или необъятного ночного неба. И перед лицом этого ей было так грустно и так одиноко. Сокрушительное чувство покинутости заставило ее челюсть задрожать и застелило глаза слезами.

– Мне холодно… – Вот он, голос. – …меня. Мне так холодно…

Голос доносился от окна. Молодой, женский, смятенный. Потерянный?

– Я… Я тебя слышу, – сказала Стефани, сглотнув. – Кто ты?

Не отвечая, но, кажется, услышав вопрос, девушка начала плакать в другом месте, у стены за телевизором, или даже немного за стеной.

– Я хочу тебе помочь, – сказала Стефани, но из-за сомнений в том, хочет ли она хоть как-то продолжать контакт, ее голос упал до шепота.

– Обними меня. – Это было сказано рядом с ее ухом, как будто кто-то встал рядом с кроватью и наклонился к ней.

Стефани вскрикнула и еще сильнее вжалась в стену.