Никто не уйдет живым

Стефани прижалась к ней ухом и прислушалась.

Ничего.

Словно отреагировав на ее изыскания, где-то наверху открылась еще одна дверь.

Стефани быстро вышла из коридорчика и остановилась только взглянуть на почту: обычная реклама забегаловок с жареной курицей и кебабами, карточка такси «МИЛЛЕННИУМ» и коричневый конверт с окошком, адресованный городским советом мистеру Беннету. Письмо внутри было на красной бумаге, а спереди на конверте напечатали «ПОСЛЕДНЕЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ».

«Беннет?»

Стефани уронила почту и вышла из дома.

Металлически-яркий свет впился ей в глаза, словно она открыла занавески поутру, хотя был уже день; тем утром Стефани проспала звонок будильника и не открывала глаз до половины двенадцатого. Она и не думала, что такое возможно в этой комнате после ночных волнений.

Когда она проснулась, свет еще горел. За ее зарешеченным окном время от времени проезжали машины. Не было никаких признаков того, что кто-то, кроме нее, ложился этой ночью в ее постель после того, как Стефани вернулась с дорожки перед домом.

Как только сжимающий сфинктер ужас, явившийся вместе с ощущением улегшегося рядом тела, перешел в долгий период молчаливой неподвижности на кровати, и много после того, как холод и ночная морось успокоили Стефани, усталость подловила момент, чтобы овладеть ее утомленными телом и сознанием. Она спала без памяти, пока не пробудилась поздно утром.

Никакие кошмары не последовали за ней из сна на свет дня. Стефани почистила зубы и умылась в теплой и милосердно тихой ванной, чувствуя себя ирреальной и не годящейся для обычной жизни; она словно имитировала рутину, давно уже непривычную в этом доме. Но все равно она передвигалась по второму этажу на цыпочках, опасаясь начать это заново, опасаясь разбудить нечто.

По крайней мере, теперь Стефани была на улице, живая и здоровая. Даже летящая в лицо морось, из-за которой ее волосы вскоре начнут кудрявиться, была приятным разнообразием в сравнении с затхлым воздухом дома и запахами старости и заброшенности. Здесь, снаружи, все, кого она повстречает, скорее всего тоже будут из плоти и крови.

Не видя никого вокруг, она заспешила к автобусной остановке. И снова вспомнила, каким странным всегда казался ей этот уголок северного Бирмингема: пешеходы появлялись только ближе к центру города, из-за чего за пределами главных транспортных артерий царила почти абсолютная тишина. Район то ли слишком устал, чтобы двигаться, то ли спал, то ли умер.

В банке она сняла сто фунтов по чеку, потом прошла всю Брод-стрит и побродила между кафе и барами на Гэс-стрит-Бейсин, чтобы проверить, как там ее заявки о приеме на работу.

Когда в последнем из десяти заведений, куда она подала резюме, ей сказали, что все еще рассматривают список из более чем двухсот кандидатов, она засела в «Коста-кофе» и побаловала себя самым дешевым из имевшихся сэндвичей и маленьким латте.

Неужели в городе не осталось работы, за которую ей бы заплатили? Три месяца назад даже менеджеры «KFC» и «Макдональдса» качали головами, и Стефани ожидала, что они повторят эти движения, обратись она к ним сегодня. Трехдневная работа на прошлой неделе начала казаться выигрышем в лотерею.

Нежелание находиться в доме № 82 по Эджхилл-роуд продолжило покалывать статическим электричеством и вынудило ее завести в рабочем блокноте список тех предприятий с Нью-стрит и Корпорейшн-стрит, где она уже оставила резюме или заполнила анкету. Стефани собиралась пройтись по ним за время, оставшееся от рабочего дня. Она была готова на все, лишь бы отложить возвращение «домой».

Но пока ее ручка шуршала по бумаге, мысли Стефани убрели прочь от этой задачи и прочь со страницы. Мир работ, покупателей, проезжающих мимо водителей и гуляющих семей померк у нее в голове, вместе с размышлениями о неспособности заработать достаточно денег, чтобы когда-нибудь заняться чем-то иным, нежели цепляться за существование в съемной комнатушке.

Мысли о соприкосновении с чем-то куда более зловещим и значимым в доме № 82 по Эджхилл-роуд снова вызвали волны паники у нее в животе. Она призналась себе, что ожило и сильнейшее любопытство, так что Стефани в конце концов не смогла больше концентрироваться на ограниченных перспективах работы в сфере услуг – в униформе и за грошовую зарплату – в которой так отчаянно нуждалась. И вскоре вместо вероятных или невероятных трудовых перспектив она начала выписывать увиденное в доме.

Стефани посвятила каждому явлению, с которым столкнулась, отдельную страницу в блокноте, и была поражена тем, как быстро они множились.

Начав с трех сущностей, почувствованных в первой своей комнате и обозначенных как «ПОД КРОВАТЬЮ/В КАМИНЕ/ШАГИ», продолжив «РУССКОЙ ДЕВУШКОЙ С 3-ГО ЭТАЖА», «ГОЛОСОМ В ВАННОЙ» и «ЖЕНСКИМ ГОЛОСОМ, СОСЕДКОЙ ПО ВТОРОМУ ЭТАЖУ», она дошла до страницы, озаглавленной «ТЕ, КТО ПЕРЕМЕЩАЕТСЯ». Здесь она написала «ЗЛОБНЫЙ МУЖЧИНА – ВСЕ ТРИ ЭТАЖА» и «ЖЕНЩИНА, КОТОРАЯ ХОДИТ (которая забежала ко мне в комнату из коридора и заговорила со мной)». Последнее замечание сопровождалось сноской: «Или это та же самая, что села на кровать в комнате на третьем этаже?»

Ее списки сводились к нескольким столкновениям с как минимум семью разными сущностями.

Растущее подозрение, что она постепенно соскальзывает в какую-то разновидность психоза, заставило ее задуматься, как это проверить. Может, у семейного врача. Душевная болезнь мачехи была причиной, по которой Стефани сдавала психологию, так что она кое-что знала в этой области.

Изученные ею теории относительно личностных расстройств предполагали, что душевные болезни часто развиваются до родов и бывают унаследованными. Ее дядя по материнской линии был шизофреником. Он покончил с собой, как и один из его сыновей, живший в Австралии – кузен, которого она никогда не встречала. Может быть, у нее был тот же ген?

И все же мыслям о том, что она страдает галлюцинациями, противоречило ее нынешнее окружение; теперь, когда она сидела в хорошо освещенном кафе, окруженная вполне материальным и обыденным миром, ее ощущения в доме виделись какими угодно, только не нормальными или объяснимыми. Может ли психическое заболевание просто выключиться, когда выходишь на улицу? Уж конечно, это почти непрерывное состояние. Это подкрепляло сомнения, что в ее переживаниях была виновата шизофрения; болезнь не давала бы ей покоя, и Стефани слышала бы голоса и сейчас.

Мир вокруг кафе казался поразительно будничным и ограниченным в сравнении с тем, куда она возвращалась каждый вечер в Перри Барре. Бутики и рестораны Гэс-стрит-Бейсин и горизонт, над которым возвышалась новая библиотека, представлялись плевком в лицо грязному и зловещему мирку Эджхилл-роуд. Вне дома мир был местом, где суеверия и фантазии о сверхъестественном были уделом детей, книжек, видеоигр и фильмов.

Выход в город хотя бы вывел ее из состояния, походившего уже на непрерывный бред. А ведь с этим миром она шла в ногу всего несколько дней назад. Обстоятельства заставляли ее гадать, не существует ли она теперь в двух очень разных слоях реальности одновременно – естественном и неестественном.

Составление списка паранормальных явлений в блокноте для поиска работы начало казаться нелепым, и она поборола желание спрятать раскрытые страницы на случай, если кто-то за соседним столиком бросит на них взгляд. Но потом Стефани, в голове которой вера и неверие сменяли друг друга как правительства, вернулась к своим заметкам. Она начала добавлять в каждый раздел детали, специфические для каждого явления, например, «реагирует на грусть, тоску, страх, одиночество».

Ее восприимчивость к этим настроениям также оставалась в стенах дома № 82; чувствительность приходила в норму, как только заканчивался контакт. Но если у нее есть некая особая связь с мертвыми, значит, мертвые должны быть везде, и она должна видеть их повсюду. Так что делало дом, или ее в этом доме, такими необычными?

Может быть, здание хранило какую-то драму из прошлого, а она уловила ее, как радио ловит сигналы. Она смутно помнила подобную идею или теорию, но откуда – давно забыла.

И Стефани не одна знала о необъяснимом: Фергал подтвердил, что в доме есть иные обитатели. Она подозревала, что Драч не мог принять их существования, хотя его упрямство еще не значило, что он не испытал того же, что и она: камера, замки на двери?

Она добавила к спискам еще и «ЗАПАХИ», а затем охарактеризовала их. Запахи, которые рассеивались так же быстро, как появлялись, и были привязаны к конкретным частям здания, или казались связанными с событиями, повторявшимися в нем.

Она отметила «резкие снижения температуры», сопровождавшие все до единого случаи. И снова: такие изменения в материальном мире не могут быть фантазией. Или могут?

Что скажут полицейские и эксперты об этом блокноте, если она исчезнет? От этой мрачной мысли ее передернуло.

Одна из работниц кафе подошла и забрала чашку из-под кофе, и Стефани восприняла это как намек, что ей пора на выход. Она подправила макияж, собрала вещи и ушла.

Передохнув от дома, она чувствовала себя так, будто самолет унес ее от места катастрофы. Возможность упорядочить разрозненные мысли и недавние воспоминания была жизненно необходима; Стефани даже кое-как собрала разбежавшиеся остатки самообладания и вспомнила, кем была до того, как переехала на Эджхилл-роуд. Обдумав свое положение в безопасной обстановке, она также начала подозревать, что физическая опасность ей не грозит – по крайней мере, от того, что окружало ее в доме, оставаясь при этом незримым.

Если исключить невидимого мужчину, Стефани не могла быть уверена, было ли то, что она чувствовала вокруг себя в этом доме, чем-то большим, чем страх, одиночество, отчаяние и гнев. Или крики о помощи. А это ей навредить не могло.

«Правда ведь?»


Кем они были? Чем они были? Думать о том, что это страдание продолжалось уже какое-то время и всегда будет продолжаться в этом отвратительном доме, было невыносимо. Она осмелилась задаться вопросом, может ли сделать что-то для них – для плененных и плачущих, для страдающих.





Двадцать восемь




Стефани вошла в дом как можно тише, прокралась вверх по лестнице, но смогла сделать лишь два шага по кухонному линолеуму до того, как замерла. Ее пальцы выпустили пакет с продуктами, и тот шлепнулся на пол.

Девушка, курившая сигарету возле кухонной раковины, обернулась. В ее ярко-зеленых глазах мелькнула настороженность. За удивлением последовало облегчение, словно она ожидала увидеть совсем не Стефани.

Стефани не могла издать ни звука. «Возможно ли… Это что… Я вижу… призрака?»

Отчаянно желая найти доказательство, что смотрит на живого человека, и не осмеливаясь моргнуть, чтобы, открыв глаза, снова не оказаться в одиночестве, она впивалась глазами в девушку: кожаная куртка без воротника и с бронзовой молнией, черный джемпер с высоким горлом, обтягивающие джинсы, заправленные в сапоги с высоким каблуком, три золотых кольца на ухоженных пальцах, светлые мелированные волосы до плеч, симпатичное лицо с угловатыми чертами, бронзовые тени под глазами. Девушка была детализированной, трехмерной, разноцветной… и пахло от нее духами. Стефани узнала их:

«Мисс Диор».

Она заставила себя выйти из ступора. Откашлялась, чтобы восстановить контроль над голосом.

– Ты правда… В смысле…

Девушка также осмотрела Стефани с ног до головы, отметила функциональную белую блузку и черные брюки, которые та носила на собеседования, и на лице ее проступило высокомерное неодобрение. Глаза у нее, однако, были прекрасными, как у хаски или волчицы: зеленые с черными крапинами, в их разрезе чудилось что-то азиатское. Дух не мог быть настолько ярким.

– Прости, – сказала Стефани. – Я не уверена… это может прозвучать безумно…

Девушка нахмурилась:

– Я не ожидать тебя увидеть. Ты заставить меня вздрогнуть.

Девушка посмотрела мимо Стефани и вобрала всю кухню одним долгим взглядом своих очаровательных глаз.

– Я ожидать не этого.

У нее был сильный акцент, почти наверняка восточноевропейский. Русская? Возможно, именно ее Стефани видела этим утром во дворе, хотя волосы казались другими.

– Ты с третьего этажа?

Вопрос озадачил девушку, поэтому Стефани показала на потолок:

– Сверху?

– Сверху, ммм, да. Ты жить здесь? – Она, кажется, уместила лишний слог в слово «здесь», но Стефани нравилось, как она борется с произношением английских слов.

– Да. На этом этаже.

Девушка снова нахмурилась, и Стефани почувствовала первые признаки усталости от общения с кем-то, для кого английский был вторым языком. Но облегчение от того, что девушка оказалась настоящей, было сильнее.

– Это ты утром была на улице?

Вопрос вызвал еще большее непонимание.

Стефани подошла к раковине, миновав защитное поле из запахов лака для волос и крема для кожи. Она указала на сад с ощущением, близким к отчаянию:

– Там, внизу. Это тебя я там видела утром с сигаретой?

Девушка посмотрела на мешанину растительности и строительного мусора так, будто разглядывала собачьи экскременты на подошве своего сапога.

– Там? Никогда. Там говно. Весь дом – говно.

– Да уж, не говори.

– Хмм?

– Неважно.

Она вспомнила, как Драч говорил что-то о двух приезжающих девушках, о том, что у нее будет компания, но она сочла это очередной ложью.

– Ты сегодня сюда переехала?

– Сегодня? Да, да. Утром я приехать. – Девушка затянулась сигаретой.