Корона из ведьминого дерева. Том 2

– Королева и не ожидает от нас меньшего, Жертва, – только и сказал Мако, но Кемме больше ничего не говорил.

И все же. Мако был доволен тем, что произошло, и в течение следующих долгих дней не пытался сделать жизнь Нежеру невыносимой, как раньше, хотя обращался с ней с прежним презрением.

Буря следовала за бурей, но плохая погода никогда не мешала хикеда’я, а из-за того, что не защищенная от ветра часть северного мира оставалась практически необитаемой, королевская Рука продолжала двигаться в сторону далекого пика Джиньяхайю’а не только после наступления темноты, но и днем. Но Мако не утратил осторожности: смертный Ярнульф знал эту территорию лучше, чем любой из хикеда’я, и он часто с ним советовался, но Ярнульфу никогда не разрешалось вести Руку за собой или ехать впереди. Мако сам занимал место во главе, пропустив вперед лишь гиганта Го Гэм Гара, который расчищал путь, когда снег становился слишком глубоким для лошадей. Кемме и Саомеджи следовали сразу за вождем, и он изредка с ними совещался. Таким образом, Нежеру и смертный замыкали их маленький отряд.

Ярнульф слегка придержал лошадь, но так, чтобы Нежеру этого не заметила. Она решила, что он хочет поговорить с ней, потому что она опозорена, попытается привлечь на свою сторону и сделать из нее союзницу. Все остальные хикеда’я не верили смертному, и в данном случае Нежеру была с ними согласна. Королевские Охотники считались жестокими одиночками, к тому же они невероятно гордились своей свободой, в то время как остальные их соплеменники носили ошейники рабов. Она не могла поверить, что один из Охотников так легко согласился разделить судьбу отряда Когтей.

– Итак, Жертва Нежеру, – неожиданно заговорил Ярнульф. – Как ты здесь оказалась?

Ей все еще казалось странным, что кто-то с такой необычной внешностью настолько безупречно говорит на ее родном языке. Он даже удваивал звук «к», как хикеда’я, при вдохе, а не на выдохе. И прекрасно понимал тонкости языка, спрашивая у нее «как» она здесь оказалась, а не «почему», что сильно напоминало допрос.

– Меня послала Королева. А как ты оказался здесь, освобожденный раб Ярнульф? – спросила она.

Он улыбнулся, признавая, как и она, что им предстоит долгая, медленная игра, которая может продолжаться несколько дней. В этих бескрайних заснеженных равнинах с нависающим серо-белым небом и чахлыми темными лесами никто никуда не торопился.

– Я пришел из рабских загонов Наккиги, конечно, – сказал он. – Наккиги-Какой-Она-Была, если уж быть точным до конца, из старого города, расположенного снаружи горы. Я родился в замке Белой Улитки, у подножия Стормспейка, и с самого первого вдоха научился бояться Королевы. Так что в этом отношении я ничуть не отличаюсь от тебя.

– За исключением того, что я не носила рабский ошейник и меня учили любить Королеву, а не бояться.

– Одно и то же в конечном счете. – Он бросил на нее насмешливый взгляд. – И я знаю, что ты родилась не в рабском загоне, Жертва. На это указывает каждое твое движение.

– Что ты имеешь в виду?

– Цвет твоей кожи и форма лица говорят мне, что ты полукровка, но ты двигаешься так, как будто ты выросла среди аристократов Наккиги. Я прав?

– Да, – сказала она, уязвленная точностью его догадок. – И что еще ты видишь в моем прошлом, Королевский Охотник?

По его губам промелькнула еще одна довольная улыбка. «Смертные, в особенности этот, слишком охотно делятся своими мыслями, – подумала Нежеру, – их лица подобны книгам, в которых все написано».

– Не только твоя гордая осанка позволяет мне понять, что ты воспитывалась в благородном доме, прежде чем стала членом своего Ордена, – сказал он. – Ты явно знакома с Хаоса-Раши, «Путем изгнанников», которому обучают детей высших кланов. И точность, с которой ты им пользуешься, говорит о том, что ты совсем недавно покинула дом, где провела детство.

– С чего ты взял?

– С годами у ваших людей владение древними жестами становится более свободным и не таким четким. Среди самых старших – например, у советников Королевы, рожденных на земле, – невозможно понять, хотели они что-то сказать или просто пошевелились.

Ему снова удалось застать Нежеру врасплох: этот смертный мог быть кем угодно, только не глупцом. Но их игра уже начала доставлять ей удовольствие.

– В таком случае позволь мне рассказать кое-что о тебе, – сказала она. – У тебя был учитель, какие редко бывают у рабов. Ты изучал боевые искусства и даже верховую езду до того, как покончил с жизнью раба. Ты даже пытался отучить себя от некоторых жестов, тех самых, что послужили поводом для насмешки надо мной, во всяком случае, теперь ты можешь сойти за своего среди риммеров. – Она была вознаграждена легким движением уголка его рта – попадание! – А теперь скажи, зачем ты пытаешься скрыть то, как тебя воспитывали?

– Следует отдать тебе должное, Жертва Нежеру. У тебя острый взгляд, хотя я уже говорил о своем наставнике Ксока прежде. Но причина, заставившая меня отучить себя от языка жестов, привитых мне с самого детства, должна быть очевидна. Как один из Королевских Охотников, я путешествую по землям от границы владений Королевы до Риммерсгарда – а иногда, как в данном случае, до самых северных границ Эркинланда. Мне приходится иметь дело с другими смертными, которых я встречаю во время путешествий, и я часто делаю покупки в их поселениях. Как ты думаешь, что я получу вместо вяленого мяса и зерна, если они узнают, что я один из Охотников за рабами Королевы Утук’ку?

– Полагаю, петлю. И железную клетку для твоих костей. – Теперь улыбнулась Нежеру, совершенно сознательно показывая, что ей было бы очень приятно это увидеть. – Я слышала, что тела предателей часто вешают на границе земель смертных, чтобы показать остальным, что бывает, если они берут серебро Королевы.

– Совершенно верно.

Некоторое время они ехали молча. Далеко впереди Нежеру видела сгорбленный силуэт гиганта, похожий на движущийся сугроб. За ним о чем-то беседовали Мако и Саомеджи, чуть отставал от них Кемме. В последние дни командир и Певец все чаще вели долгие разговоры, нередко спорили, и Нежеру хотелось бы узнать, о чем шла речь. И еще она не понимала, почему господин Саомеджи, Ахенаби, позволил ей остаться в Руке, когда Мако хотел отправить ее в Наккигу для наказания. Конечно, их миссия очень важна, но Лорд Песни, вне всякого сомнения, мог выбрать ей на замену любого из нескольких дюжин воинов из своих Певцов или прошедших подготовку солдат. И Ахенаби, ворвавшись в ее мысли, не мог не узнать, что она солгала, когда сказала, что у нее будет ребенок. Почему он не обратил на это внимания? И ничего не сказал Мако, который продолжал верить в ее ложь.

– Если я прав, а у меня есть основания так думать, ты очень молода для своей расы, – неожиданно сказал Ярнульф, словно подслушал ее мысли. – Почему же ты стала участницей этого тяжелого путешествия – какой бы ни была его цель?

– Я была одной из лучших среди тех, кто проходил обучение в Ордене Жертвы. – Она почувствовала напряжение в своем голосе и разозлилась. Неужели Ярнульфу очевидно, что и она не знает ответа на этот вопрос. – Я убила шестерых вооруженных рабов голыми руками, сделала калеками двух воинов Жертвы во время Игр. Я могу драться не хуже любого мужчины – и лучше большинства.

– О, в этом я не сомневаюсь, – сказал он. – И все же выпуски обученных воинов Ордена Жертвы проходят каждые несколько лет, не так ли? Наверняка есть дюжины других воинов, которые в свое время добились таких же результатов, как ты, и успели побывать в настоящих сражениях. Ведь ты не участвовала в реальных битвах до нашей схватки с эркинландерами?

Нежеру ощутила острую обиду, и ее это удивило.

– Ты ошибся, смертный. Я участвовала во многих сражениях и схватках, – сказала она, пожалуй, слишком быстро, думая об островитянах, которых убила, и о том, кому позволила ускользнуть.

– Вот как. – Он повел себя так, словно она с ним согласилась, что снова вызвало у Нежеру приступ раздражения. – Так кто же твои родители, Жертва? Они должны быть достаточно могущественными, чтобы добиться столь привилегированного положения для своей дочери, хотя она так молода.

– Моя молодость не имеет значения.

– Неужели? А для меня она значит многое. Ваш народ живет в сто раз дольше, чем мой, – однако я могу поспорить, что, несмотря на твое высокое положение и полученные почести, я прожил больше в этом мире, под этими звездами. – Он указал в сторону ночного неба. – Я прожил двадцать восемь лет. А сколько ты?

– Не имеет значения. – Она постаралась, чтобы ее лицо ничего не выражало, но сейчас ей хотелось его убить, чтобы прекратить насмешки. – Ты наносишь мне уколы, чтобы самому не отвечать на мои вопросы.

Бледно-голубые глаза пристально смотрели на Нежеру.

– В таком случае я приношу свои извинения. В некотором смысле я гость и должен вести себя лучше. Задавай свои вопросы, Жертва. Есть ли во мне то, что вызывает у тебя интерес?

– Интерес? Может быть. – Нежеру понимала, что потеряла хладнокровие. Она молча повторяла Молитву Верных Слуг, пока к ней не вернулась способность ясно мыслить. – Твои стрелы отличаются от наших, – наконец сказала она.

Он приподнял брови, делая вид, что удивлен.

– Ну да, это серьезный повод для беспокойства.


– Сам по себе нет. Но на твоих стрелах перья ястреба или орла. А мы, Жертвы, используем перья черных гусей.

– Ты хочешь устроить соревнование, чтобы выяснить, чьи стрелы лучше летят в цель? Пусть я и не хикеда’я, но до сих пор никто не усомнился в моем умении стрелять из лука.

– Я не ищу соревнования – хотя было бы любопытно устроить его как-нибудь между нами. – Нежеру позволила себе слегка улыбнуться. Она ощутила силу, словно сдвинула край плаща, чтобы показать острый клинок. – Однако я следовала за тобой по склону горы в ту ночь, когда мы ускользнули от армии смертных, я видела много стрел с таким оперением, как у тебя, и все они торчали из стволов деревьев.

Некоторое время они ехали молча.

– Боюсь, я тебя не понимаю, Жертва.

– О, думаю, ты все прекрасно понимаешь, освобожденный раб. Для того, кто называет себя искусным лучником, ты слишком редко попадал в тела смертных.

Он небрежно тряхнул головой.

– В горах было полно смертных в ту ночь, они окружали нас со всех сторон, когда мы начали прорываться к свободе. Я не могу отвечать за все стрелы, на которых не было оперения черных гусей.

– Верно. Но лишь немногие из наших смертных врагов могли стрелять нам в спины, поэтому я все еще не понимаю, как такое количество стрел, летевших по направлению нашего бегства, могло не попасть в цель – если только ею не являлись деревья.

Лицо смертного превратилось в маску – как у истинного хикеда’я, исполняющего свой долг.

– Ты хочешь что-то мне сказать, Жертва?

– Называй меня Нежеру, пожалуйста. Я полагаю, мы уже достаточно давно знакомы, не так ли? В конце концов, мы вместе сражались, вместе убивали смертных, а теперь вместе путешествуем. А я буду называть тебя Ярнульф. Или это не твое настоящее имя?

– Оно такое же настоящее, как любое другое. – Он снова посмотрел на нее, но теперь в его глазах она увидела заметно больше уважения. – Ты так и не ответила на мой вопрос. Откуда в тебе кровь смертных?

Она немного подумала.

– От моей матери. Она риммер, как и ты.

– И тоже рабыня, как я и остальная часть моей семьи?

– Не совсем. – И это было правдой – на самом деле не существовало других таких же отношений, что связывали благородного отца Нежеру и ее мать чужестранку. – Но я полагаю, что ей должна быть знакома твоя жизнь.

– Надеюсь, что нет, леди Нежеру. Потому что я бы никому не пожелал такой жизни, как моя.

И он совершенно неожиданно для Нежеру пришпорил коня и не сбавлял хода, пока не оказался посередине между ней и остальной частью отряда.

«Да, – подумала она не без удовольствия. – Нам предстоит долгая и неспешная игра».



Его самым ранним воспоминанием был холод, когда он прижимался к другим детям в рабских бараках. Ветры, спускавшиеся с Норнфеллса и кружившие около великого Стормспейка, казалось, никогда не стихали, неизменно пытаясь отыскать путь в примитивные здания, и под их свистящие песни прошло все его детство. Даже рядом с другими дрожащими ребятишками, чьи худые тела жались друг к другу, словно мышата в гнезде из тряпок, Ярнульф никогда не мог согреться.

Он помнил холод и, конечно, голод. Хикеда’я считали детей пригодными лишь к самому легкому труду, пока они не достигали определенного размера, обычно в возрасте десяти лет, и не особенно заботились о питании потомства рабов. Тех, кто оказывался достаточно сильным и выживал, имело смысл поддерживать, остальные не заслуживали хорошего зерна, так что детей кормили лишь так, чтобы они не умирали от голода. А если те, кто побольше, забирали еду у тех, кто меньше, это лишь доказывало, что более сильные достойны жизни и, вне сякого сомнения, принесут своим владельцам пользу. Больных оставляли умирать. В течение столетий хикеда’я так же поступали и со своими детьми – зачем же относиться иначе к потомству смертных рабов?

Ярнульф знал свою мать Рагну лишь в течение нескольких первых лет своей жизни, и хотя ему казалось, что он все еще помнит ее лицо, полной уверенности у него не было. Однако он не забыл ее голос, одну из немногих хороших вещей из своего детства. Чудесный, нежный и сладкий, как пение птицы. Ее тихие слова, когда они прижимались друг к другу ночью и она старалась не разбудить остальных, были его единственными приятными воспоминаниями. Она рассказывала ему истории о своей семье и народе и даже научила читать и писать древние руны предков, которые они принесли с собой, когда пересекли океан и оказались в Светлом Арде.

Когда ему исполнилось восемь лет – его брату Ярнгримнуру было на год меньше, а сестре Грете всего четыре, – умерла еще одна женщина-рабыня, и их мать забрали в замок, чтобы она ее заменила. Ярнульф, его брат и сестра больше никогда ее не видели.

Ярнульф делал все, что мог, для брата и сестры, особенно для Греты, обнимал девочку долгими ночами, когда ветер пробирался в многочисленные щели в стенах холодных каменных зданий, которые хикеда’я называли «рабскими амбарами». Бывали ночи, когда Грета дрожала по несколько часов подряд даже во сне. Его брат также страдал, и в первую же зиму после ухода матери Ярнгримнур умер от потницы, а его тело увезли на тележке в Поля безымянных, чтобы сжечь.

Рабские амбары, как и сами рабы, принадлежали замку Белой Улитки, одному из самых крупных поместий Наккиги-Какой-Она-Была, городу внутри горы, который когда-то тянулся далеко за подножие великого Стормспейка. Старый город был чудом рифленого камня и широких дорог, огромных каменных зданий и стен, но практически превратился в руины. И все же часть старых семей отказывалась уходить внутрь горы; они продолжали придерживаться прежних обычаев, жили в древних замках, примостившихся на горных склонах, надзирали за собственными рабами и фермерами-арендаторами, вместо того чтобы предоставить эту работу надсмотрщикам, которые и сами являлись рабами. Хозяева замка Белая Улитка и других внешних поместий выращивали овец, домашний скот и лошадей на насыпях, расположенных на восточных склонах горы Стормспейк, продолжая жить по законам предков, когда те только прибыли в эту землю изгнания, которую называли До’зае не-Согейа – Садом Теней.

Ярнульф унаследовал от матери и давно утраченного отца не только стройное сильное тело, рост и знание древних рун. Мать научила его смотреть и думать, объяснила, что для того, чтобы победить силу, не обязательно быть сильнее.

«Пойми меня правильно, – однажды сказала она. – Мы так же сильны, хотя являемся рабами. Помни, мы из клана Ярн – Железного клана, – а фейри всегда ненавидели и боялись железа».

Снова и снова Рагна требовала, чтобы он учился держать свой гнев под контролем, напоминала, что есть другие способы сражаться и даже побеждать.

«Ум сможет спасти тебя там, где сила и размер не будут иметь значения, – сказала она ему и для примера поведала историю о боге огня Локене, однажды обманувшем короля огров. – Терпение тоже очень полезная черта, потому что Время способно осуществить то, что не под силу людям».

Ярнульф особенно любил именно эту историю, потому что знал про гигантов. Он часто наблюдал, как работают огромные существа – хикеда’я называли их раони, – они перемещали тяжелые камни и балки для своих хозяев, потому что были такими же рабами, как и Ярнульф. Когда он их увидел, Ярнульф понял, что есть враги, с которыми он никогда не сможет сражаться, и этот урок никогда не забывал. Вот почему, после того как их мать забрали и она стала домашней рабыней, юный Ярнульф сдерживал свой гнев до тех пор, пока у него внутри все не выгорело, но ничего не сказал и не сделал.

«Ум сможет это сделать, – повторял он себе снова и снова, хотя его кровь кипела. – И еще терпение, – думал он, цепляясь за любимую поговорку Рагны в тот момент, кода ее уводили, даже не позволив оглянуться, – потому что Время способно осуществить то, что не под силу людям».

Однако то был день, наполненный горечью, и эта рана так никогда и не затянулась.

По мере того как он становился старше, его стали выбирать для работы, которую хикеда’я поручали молодым рабам. Ему приходилось жать ячмень на крутых склонах, пока его кожа не начинала чесаться, носить воду для жнецов, нечистоты в поля, складывать мусор в кучи. Постепенно он начал общаться с детьми хикеда’я. Поместье, окружавшее замок Белой Улитки, представляло собой маленький город, где поселились самые разные люди. Гиганты и подменыши, которых называли пенги, казалось, мало отличались от животных и считались еще более низкими существами, чем Ярнульф и его смертные соплеменники, но в самом замке жило несколько каст хикеда’я – Связанные родством, Давшие клятву и Полноправные. Связанные родством были фермерами, имели лишь немногим больше свободы, чем рабы, но считались хикеда’я: даже самые убогие и захудалые из них обладали полной властью над любыми смертными. Давшие клятву являлись воинами и слугами, а также занимали другие важные должности. И, конечно, господин и его семья, Полноправные, каста тех, кого сама Королева причислила к аристократии.

Ярнульф крайне редко видел детей Полноправных, которые росли и получали образование во внутренней цитадели замка. Юные сыновья и дочери Давших клятву каждый день приходили на невспаханные поля, расположенные рядом с рабскими амбарами, где изучали искусство войны, ведь всем хикеда’я, за исключением Связанных родством, следовало уметь сражаться.

Сначала Ярнульф лишь наблюдал за ними, когда у него выдавались свободные мгновения. Его особенно заинтересовал их наставник – старый хикеда’я с резкими чертами лица. Ярнульфу было трудно определять возраст своих хозяев, которые не старели, как смертные, но наставник двигался так неспешно, что это говорило об опыте, к тому же он не оставлял свои волосы белыми, как большинство других мужчин, а окрашивал их в серый оттенок ведьминого дерева, вышедший из моды задолго до того, как родились дедушка и бабушка Ярнульфа.