Один день, одна ночь

– Нет, вроде разговаривали.

– Может, вы голос расслышали?

– Не расслышала я, – отрезала старуха. – Мы с Гарольдом до угла прошлись, до сирени, постояли и вернулись.

Она выудила с полки две чашки, одну поменьше, другую побольше, одну мутного коричневого стекла, а другую розовую, в позолоченных завитушках, водрузила на клеенку и в каждую сунула по пакетику. Недовольно сопя, замотала белые нитки с бумажной наклейкой за ручки и налила кипятку. По кухне немедленно потек запах больницы.

Капитан покосился на мутную чашку, которая предназначалась ему.

...Видела, но не разглядела, слышала, но не расслышала. Выходит, не только собака Гарольд, но и хозяйка оглохла много лет назад? Может, и ослепла тоже?.. Что-то тут не так. Совсем не так!.. Он вспомнил писательницу Поливанову, которая искренне старалась помочь, – ну, ему так показалось. Хотя за долгие годы работы в розыске капитан твердо усвоил, что, когда кажется, креститься надо, но в писательской квартире на четвертом этаже он чувствовал раздражение, досаду, но фальши никакой не чувствовал вовсе!..

Значит, ошибся. Ошибся?..

– Вы дошли до сирени, вернулись к подъезду, и дальше что?

Софья Захаровна свела глаза к носу и сосредоточенно отхлебнула из чашки в завитушках.

– Ничего. – Она поморщилась – горячо! – и подула в кружку, полетели брызги.

– Вы Поливановой сказали, что сейчас дверь запрете?..

Старуха что-то пробормотала себе под нос.

– А, Софья Захаровна?..

– Сказала, сказала! И не ей, а просто! Дверь, мол, запирается, двенадцатый час!

– А она что?

– Ничего, – буркнула старуха. – Она в мою сторону не повернулась даже. Так и продолжала смолить.

– А ее собеседник?

– Я вам русским языком говорю – не видела я никакого собеседника! Стоял там кто-то, да и все!

...Мария Поливанова в двенадцатом часу курила под липами неизвестно с кем, хотя в доме у нее, по ее собственным словам, было полно народу. Соседка заперла дверь и поднялась к себе. Никакого трупа в подъезде она не видела.

Может так быть, чтобы труп, на тот момент еще живой, как раз в это самое время решил нанести третий визит Поливановой и ее чучмеку, и они его убили?..

– Может, – сам себе сказал капитан. – Чего ж не может?..

И на душе сделалось гадко. Как будто его, Сергея Мишакова, обманул человек, который уж никак не мог обмануть, не должен был, не имел права!..

Давным-давно, вернувшись из тяжелой и долгой командировки, он в своей собственной постели застукал Лизку с лейтенантиком из отдела по работе с несовершеннолетними. Он сначала изумился и ничего не понял – ей-богу не понял, как дурачок из анекдота! – а потом ему сделалось гадко. Так гадко, что он несколько дней есть не мог, его все время рвало. Потом, конечно, отпустило, а вскоре и забылось почти, только гадость осталась. Мишаков знал, что она у него внутри, много!.. Как правило, гадость не мешала ему жить, но, случалось, в нее что-то попадало, как булыжник в болото, и – бульк! – гадость всплескивала фонтаном, переваливала через края, зловонная, гнойная, и его начинало тошнить всерьез.

Сейчас в нее попало известие, что писательница ему врала.

Борясь с тошнотой, Мишаков сделал несколько торопливых глотков из коричневой кружки и выпучил глаза. От неповторимого вкуса пойла гадость отступила и притихла в изумлении, лишь слегка поплескивалась в берегах.

– Это такой чаек специальный, – объяснила старуха, – успокоительный. Там ромашка, корень солодки, валериана, пустырник. Очень помогает от нервов. Я его всю жизнь пью, и очень помогает!.. – Как бы в подтверждение своих слов, она сделала большой глоток и прикрыла глаза от удовольствия. – Туда бы еще липового цвету, только липы нынче все извели, на бульваре всего-то и осталось...

Мишаков перевел дыхание.

– Когда Поливанова вернулась в подъезд, вы не слышали? Дверь, может, хлопнула или лифт проехал?..

Старуха помотала головой и опять подула в свою чашку. Запах больницы усилился.

– Тот человек, с которым она курила, был похож на Александра Шан-Гирея?

– Не знаю я никакого...

– На сожителя ее! – гаркнул Мишаков.

– Да нет, тот мелкий такой, в завитушках, а этот видный был, вроде рослый. А как фамилия, вы сказали?..

Капитан не ответил.

Покойный Кулагин был видным и рослым. Может, с ним Поливанова и курила под липами?.. Ну, допустим, допустим!.. Докурила, отперла подъезд, ключи у нее совершенно точно были при себе, пропустила его вперед и возле лестницы хорошенько приложила «тяжелым тупым предметом», как сказал эксперт Виктор Васильевич, и добавил: «Предположительно, предположительно!»

– Может, чайку подбавить? – предложила бабка душевным тоном, и капитан отметил, что, рассказав про писательницу под липами, она как будто совершенно успокоилась и подобрела даже.

...Нужно Павлуше, лейтенанту, наводку дать, чтоб он не просто так соседей опрашивал, а именно на предмет Поливановой. Может, кто еще в окно видел, что она под липами курила и именно в одиннадцать часов! И предмет этот самый, предположительно «тяжелый и тупой»! Вряд ли, ударив, Поливанова потащила его в квартиру, скорее всего, зашвырнула куда-нибудь! Значит, надо обшарить все кусты, заглянуть под все ближайшие лавки-скамейки и влезть во все помойки.


...Писательница, черт ее возьми совсем! Хозяйка Медной горы! Провались она пропадом со своими книжками и астигматизмом!..

Надо будет посмотреть, что это такое.

Успокоительный чай, в котором явно не хватало липового цвету, капитан допивать не стал, казенным голосом сообщил, что Софье Захаровне придется явиться в отделение, если ее вызовут, вышел в тесную прихожую и сунул ноги в собственные раздолбанные кроссовки.

Софья Захаровна завела было, что по отделениям она отродясь не ходила и сейчас не пойдет, она не преступник какой-то, а ее отец в свое время... но капитан строго перебил:

– Таков порядок!

Потеснив его, бабка просунулась к двери, загремела замками и цепями, капитан, которому не терпелось поскорее выйти из этой квартиры, с силой толкнул тяжелую дверь и оказался нос к носу с незнакомым парнем в синей футболке с темными разводами пота под мышками. Парень собирался позвонить, уже и руку поднял, и капитан первым делом увидел именно темный круг.

Секунду они смотрели друг на друга, парень сделал неуверенный шаг назад, а потом вдруг Софья Захаровна заголосила так, что на площадке второго этажа распахнулась оконная рама:

– Помогите-е-е! Спаси-и-и-те-е-е!

И стала валиться на Мишакова, а парень рванул по лестнице вниз.

– Убиваю-у-ут!

– Тихо! Тихо, кому говорю!.. – заорал капитан.

Как пушечный выстрел, бабахнула подъездная дверь.

Кое-как отцепив от себя бабку, Мишаков бросился следом, перемахнул перила, дерматиновая папка выскочила у него из-под мышки, и он потерял секунду или две, подбирая ее. Дверь захлопнулась, и еще секунду он возился с замком, и когда выскочил на улицу, парня и след простыл.

Мишаков рванулся направо и добежал до угла – в переулке, до краев залитом солнцем, было совершенно безлюдно, только жарились и калились под жестяным беспощадным солнцем машины, плотным рядом стоявшие вдоль желтой стены дома. Тогда он ринулся обратно и добежал до кустов сирени. Отсюда уже было рукой подать до бульвара, на котором много людей и машин.

– Девушка, девушка, вы не видели, тут парень не пробегал? В синей майке?!

Красавица, выруливавшая со двора в небольшой, похожей на золотую карету машинке, неторопливо окинула взмыленного капитана прохладным взором, повела носиком – наверняка тоже прохладным, – нажала кнопочку, и стекло, в которое сунулся капитан, стало быстро подниматься, он едва успел руки отдернуть.

Мишаков еще какое-то время зачем-то бежал за ней, а потом остановился.

...Только в кино храбрый и опытный полицейский точно знает, в какую сторону побежал преступник, и в два прыжка настигает его! Бросает на землю, придавливает коленкой, застегивает наручники и в это же самое время зачитывает права – желательно по-английски, для полной достоверности.

В жизни капитан Мишаков ни разу таким макаром никого не настиг.

Сердце колотилось в горле, и в правом боку сильно кололо. Он уперся руками в колени – папка мешала ему ужасно, – некоторое время подышал открытым ртом и побрел обратно к подъезду.

Кино, твою мать!..

Мишаков обрушился на лавочку, мокрой рукой вытер мокрый лоб и прищурился на солнце.

Кто это был, хотелось бы знать?.. Почему кинулся бежать?.. Зачем приходил к старухе?..

– Это не ваши?

И под носом у него оказались пыльные темные очки.

Очки держали тонкие длинные пальцы без всякого маникюра, и, поднявшись взглядом по этим пальцам, по незагорелой руке, по круглому плечу, капитан уставился в лицо Марии Поливановой.

Он немного посмотрел на нее, а потом опять на очки.

– Мои, – сказал он хрипло. – Дайте сюда.

Кажется, она удивилась. Он стал совать их в нагрудный карман, хотя никакого кармана на его футболке не было. Она стояла и смотрела.

– Что это вы так помчались? – спросила писательница наконец. – Вон даже очки уронили!.. Вас Софья Захаровна выставила пинком под зад?

– Откуда вы знаете, что я помчался?

– Я из лифта видела.

Он наконец догадался зацепить очки за ворот.

– А человека видели?

– Какого человека?

– Который бежал?

Маня подумала секунду и села рядом.

– Видела, – согласилась она. – Вот же этот человек!