Одинокий пишущий человек

По поводу хороших манер. Я однажды из любопытства записалась на курс такой специальный – «Английский аристократический этикет»; собиралась в то время писать псевдоанглийский детектив, думала, пригодится. Ну и при моём ташкентском детстве вообще неплохо малость поднабраться приличий. Три занятия выдержала, много полезного узнала. Например, для чего в чашках английских сервизов внутри нарисован цветочек, или яблочко, или там вишенка. Оказывается, это знак такой: ты не моги взять с тарелки печенье, пока в чашке цветок не покажется. Тогда у тебя на дне как раз столько чая остаётся, чтоб это печенье запить. Это не как у нас: нахапаешь пятнадцать печений, пока одну чашку вылакаешь. Англичане люди практичные, у них сколько гостей, столько печенек. Показался цветочек – бери. А не показался – хрен тебе.

Но я опять отвлеклась: Витя…

Витя и магия.



Через неделю он позвонил чрезвычайно воодушевлённый. Сказал, что у нас в Иерусалиме, где-то в религиозном районе, живёт умопомрачительная гадалка, Нюсей зовут, которая, помимо полной карты судьбы, выдаёт тебе полное от неё освобождение.

«Освобождение от чего?» – спросила я.

«От судьбы. От моей постылой судьбы! – повторил он. – Изменение кармы, понимаешь?»

«Я и сама могу выдать тебе освобождение от постылой судьбы, – сказала я. – Сбрей свою пархатую щетину, купи приличный пиджак и выбрось смокинг на помойку. Изменение кармы гарантирую».

«Ну прошу тебя! – взмолился он. – Не будь занудой. Тебе же там близко. И стоит это какие-то копейки, шекелей двести-триста. Я тебе верну, когда карма выправится».

Спорить с ним всегда было бесполезно.

«Только фотографию мою не забудь, – сказал он, – у тебя же их навалом».

У меня действительно осталось немало Витиных фотографий ещё со времён нашей издательской деятельности: Витя за компьютером, Витя над гранками, Витя за световым столом…



Я села на автобус и с пересадкой в центре поехала по записанному адресу. По мере приближения к цели мрачнела всё больше. Религиозное мракобесие, думала я, колдовство и каббала, – что ещё можно встретить в таком районе? И дом оказался как раз таким, ожидаемым мною: один из уродливых домов-коробов, где обитают многодетные религиозные семьи. По мере роста потомства они лепят к своим халупам ещё балкон, ещё пристройку, ещё какой-нибудь сарайчик-кладовку.

Под окнами грузными шпалерами висели на верёвках разновеликие трусы, перемежаясь с рубашками и талесами, почтовые ящики в подъезде напоминали мусорные баки, кругом валялись пустые сигаретные пачки и обёртки от конфет и мороженого.

А вот гадалка оказалась весьма неожиданной для такого места: молодая, щекастая грудастая девка в тугих шортах и майке на бретельках, в пляжных резиновых шлёпанцах.

«Я, наверное, к вашей маме…» – предположила я.

«Не, ты ко мне, – хохотнула она, разом ломая все социальные рамки. – Иди в комнату, я щас те кофе сварю».

Я пыталась отказаться – утром уже пила, – но, как выяснилось, гостеприимство тут ни при чём: кофе был частью ритуала.

Пока девица колдовала на кухне, я ждала её в маленькой комнатке, обвешанной амулетами и «хамсами» и заставленной свечами разной упитанности. Оглядывалась и самой себе удивлялась: как это я позволила втянуть себя во всю эту чушь собачью! Кстати, собака здесь тоже была – большая, медленная, как корова. Открыла мордой дверь, подошла и молча придавила мои колени своей головой размером с чемодан. Её коричневый глаз смотрел на меня с вымогательской готовностью угодить.

Наконец явилась гадалка с медной джезвой в руке. Сосредоточенно перелила благоуханную струю в маленькую чашку.

«На-ка, пей! Правой, правой бери. Не дуй, а! Мелкими глотками и не до конца…»

И пока я пила плотный, как патока, обжигающий кофе, она энергично тасовала колоду карт «таро» – под майкой ходуном ходила грудь, загорелые гладкие бицепсы радостно волновались на воле.

Я допила, она забрала чашку, перевернула её на блюдце.

«На кого гадаем?»

«Понимаете, Нюся… У меня есть друг, а у него как-то не вяжется жизнь… И все его обстоятельства таковы, что…»

«Фотку принесла?» – перебила она.

«А, да, вот…» – я принялась рыться в сумке, злясь, что позволила втравить себя в эту комедию.

Она взяла Витину фотографию и положила на стол перед собой.

«Сядь-ка на колоду…»

Я вздохнула и уселась на твёрдую, как деревянная чурка, колоду карт, мысленно представляя очень смешной рассказ, который сочиню про весь этот средневековый ритуал на пердячем пару.

Вытащив из-под меня колоду, Нюся быстро-быстро стала метать карты, так что казалось, они сами собой радужным веером укладывались на столе в нужном порядке.

«Та-а-а-к… – она склонилась над галереей всех этих дам, валетов и прочих картинок, словно могла увидеть там нечто, как в зеркале… – А чё эт он, как религиозный, ходит в чёрном лапсердаке?» – спросила она.

«Это не лапсердак, – вставила я, – это смокинг…» – и хотела пояснить, что Витя – бывший скрипач… а в оркестре… и поэтому… Но тут мой взгляд упал на его фотографию, где он сидел вовсе не в смокинге, а в застиранной белой майке «Ай лав Пенсильвания», и слова застряли у меня в глотке.

И я сразу, безоговорочно и страшно поверила этой девушке с гладкими бицепсами и толстыми ляжками в клетчатых шортах.

А она всё смешивала растопыренной пятернёй карты на столе, сметала их к себе, тасовала, веером раскидывала всё новые и новые порядки, говорила быстро, исступлённо, чуть-чуть задыхаясь, словно кто-то постукивал её кулаком по спине, чтобы она выкашляла застрявший в горле кусок. Минуты за три она вывалила мне о Вите всё, что я знала и чего не знала, включая застарелый геморрой и диабет, который ещё только будет, если он продолжит жрать без разбору всё, что в рот лезет, особенно свиную колбасу – ее-то вообще надо выбросить в помойное ведро, потому что хозяин лавочки, где Витя всю эту гадость покупает, экономит на новом холодильнике…

– …ну и кошка тут ещё, – проговорила Нюся, заглянув в чашку с потёками выпитого мною кофе.


Я молчала. Я сильно вспотела, а руки у меня были холодными, как у покойника. Кошка – да, была у Вити старенькая персидская кошечка Луза. Тоже персонаж моего романа.

– Вижу смерть! – отчеканила Нюся.

– Чью?! – вскрикнула я.

– Пока не знаю. Смерть к его дому примеривается.

– Послушайте, – пролепетала я, поскольку привязана к этому идиоту. – Ну давайте же… как-нибудь поскорее будем это отменять… Я… я вас, Нюся, очень об этом прошу… Я оплачу ваши услуги по этим… работам. – (По этим, промелькнуло, ремонтным работам.)

– Ой, не знаю… – она сильно, со вкусом потянулась, приветливо глянула на меня и сказала: – Вот пухну и пухну… Ты в диету Аткинса веришь? Ты ж, я смотрю, тоже не худенькая.

– Послушайте, Нюся… Вы меня очень встревожили… Давайте отменим смерть, убедительно вас прошу… я…

– Мне нужны трусы, – сказала она, невозмутимо почёсывая круглую глянцевую коленку.

– В каком… смысле?

– Нужны его трусы.

Я опешила. Похоже, Витина карма, подумала я, как зачумлённый маятник, до конца его дней обречена колебаться между смокингом и трусами.

Вольготно откинувшись в кресле, Нюся доброжелательно и без малейшего интереса смотрела на меня светло-ореховыми глазами. Ничего таинственного в ней не было. В ней вообще ничего не было.

– А при чём тут… трусы? – спросила я. – Как-то странно, ей-богу…

– Ну ты прям ещё спрашиваешь! А подсознанка наша? О Фрейде слыхала? Глубокие воды, пропасть немереная…

Я вздохнула.

– Хорошо… Я позвоню Вите и…

– Э, нет! Он-то знать ничего не должен. Так дело не выйдет.

Я разозлилась.

– Слушайте, Нюся. Может, вы меня не так поняли. У нас с Виктором чисто дружеские отношения, я к его… белью не имею никакого доступа. Как я могу завладеть его трусами… э-э-э… без его ведома? Как вы это себе представляете?

– Укради, – лениво ответила она. По-моему, ей было неинтересно со мной дальше валандаться. – Стащи с верёвки, и всех делов.

В эту минуту раздался звонок входной двери, Нюся поднялась и пошла открывать следующему клиенту. Я положила деньги на стол, вышла из комнаты в крошечную прихожую и минуты три никак не могла разминуться там с крупной дамой. Наконец нащупала замок и повернула ручку. Нюся, приговаривая на зевочке:

– Ну, пока-пока… – стала закрывать за мною дверь, но в последнее мгновение придержала её, так что в щели мерцал только светло-ореховый глаз, и сказала: – А касаемо тебя – держись подальше от воды.

– Что-что?! – крикнула я, кинувшись к щели. Но та немедленно закрылась.

– Монах! – сверкнуло у меня. – Залив Тигуллио…



Когда-нибудь мне придётся всё же закончить этот рассказ, но я тяну с продолжением. Ведь может случиться, что он попадётся Нюсе на глаза. Она не то чтобы запойный читатель и, думаю, моего ничего не прочла – да и зачем ей? Но лет за двадцать, что прошли после первого моего визита, я настолько привыкла думать о ней как о человеке всевидящем, что на всякий случай не мусорю перед ней своими опусами. Мало ли…

Кстати, недели через две после той судьбоносной встречи смерть-таки подобралась к Витиному дому: умерла его любимая кошка Луза. Ей, правда, было восемнадцать лет, но всё равно жалко.

Время от времени перед длительными отлучками из дому я звоню своей умопомрачительной гадалке и напрашиваюсь прийти. Она приветливо соглашается. И едва появляюсь на пороге, так же легко и совсем не таинственно, по-домашнему даже, приговаривает что-нибудь такое:

«Опять в Россию прёшься посреди гриппа… И незачем! Премию ту тебе не дадут, договор можешь подписать по электронке, замаешься только на людях с книжками трястись».

«Нет, я… мне нужно, там ещё всякие дела…» – бормочу я, нисколько не удивляясь и даже не пугаясь, что она знает всё, просто ВСЁ!

«Да какие там дела, это что, киношное? Всё пустое! Они тебе даже и аванс дадут, а потом всёрна будут прятаться от тебя, как пацаны, телефоны закрывать, потому как остальное разворуют. Пустое, говорю!»

И варит мне кофе, и я его медленно пью – как положено, не допивая последнего глотка. Всё, о чём Нюся меня предупреждает, я знаю и сама, и это-то страннее всего, – может, тут моя прабабка-цыганка замешана? То, что продюсер украдёт все деньги, я сразу поняла, – у него глаза бегали. Что премию не дадут – это и так понятно: премия – деньги, деньги, деньги, и дать их надо своим, а не залётной тётке. В общем, мой муж считает, что Нюся исполняет роль моего психолога. Успокаивает, утишает амбиции, примиряет меня с жизнью. Я понимаю, всё понимаю. А зачем прихожу? Ну как же – только ради одного. Когда она, пораскинув карты, скажет уже про всё, что я и сама отлично знаю, я робко спрашиваю: «А я оттуда… вернусь?»

«Дак куда ж ты денешься. Ты пока своей семье ой как нужна… – И опять лениво потягивается, смотрит на меня совсем не постаревшими за эти годы светло-ореховыми глазами. – Не боись! У нас насчёт тебя пока никаких административных мер не предвидится…»





Кенари-грифоны… и прочие чудеса Иерусалима