Охота на охотника
Часть 14 из 30 Информация о книге
Додумать он не успел – на многострадальный затылок обрушился еще один удар. * * * – Да ладно, ладно! – сладко потянувшись, Майка нырнула под одеяло, заворочалась там, завозилась, устраивая гнездышко поуютнее. – Пойду я в эту вашу школу! И завтра пойду, и послезавтра, и больше не буду забастовки устраивать. Арин, ну не сердись! – Сперва фокусы выкидываешь, а после – не сердись? – Арина изобразила суровость, хотя ситуация ее больше смешила, чем сердила: в конце концов, Майку понять можно: у ребенка не так много возможностей, чтобы добиться от взрослых желаемого. Причем пользоваться самыми традиционными – слезами и рыданиями – девчонка уже сейчас полагала ниже своего достоинства. – Ну, Ари-ин! – донеслось из-под одеяла. – Я ж не взаправду такое говорю, а чтоб… Арина, конечно, догадалась: – Устроила цирк, чтоб я домой явилась, так получается? Шантажистка малолетняя! – но сердилась она тоже «не взаправду», конечно же. И Майке о том, разумеется, было отлично известно. Получалось что-то вроде игры: я знаю, что ты знаешь, что я знаю… но вслух мы об этом друг другу не скажем! Потому что правила такие. – Ну а чего? – засопела Майка, продолжая все ту же «игру». – Ты теперь так редко бываешь… Ой, – она столбиком села в постели. – У тебя любовь, да? Наконец-то! Ты мне его покажешь, ладно? Не бойся, я ничего такого не скажу, – тараторила она, распахнув огромные свои глазищи, ни в одном из которых не было ни намека на сон, – даже если он мне не понравится. Это ж тебе за него замуж выходить… Только пусть он будет не такой придурок, как Виталик. Бывший Аринин муж Майке категорически не нравился, и теперь Арина иногда думала, что племянница – это тот мальчик, который первым закричал: «Король голый!» Надо было прислушаться. Но кто ж станет прислушиваться к мнению трехлетнего ребенка? Ну да то дела прошлые. А сейчас… Стремительность Майкиных рассуждений не впервые заставляла Арину, как это нынче говорят, офонаревать. Но «замуж» – это да, это было сильно. Самой Арине и тени мысли о подобном развитии событий еще в голову не приходило. Странно, правда? А может, и не странно… Так все безмятежно хорошо, что попытка что-то поменять непременно сделает хуже… Но Майка-то, Майка какова… – Не выдумывай, – строго приказала она и улыбнулась, вздохнув. – Работы много. Понимаешь, ребенок? – Расскажи, – потребовал «ребенок». – Май, ну ты чего, вчера родилась, что ли? – Да ладно, ладно, – привычно вздохнула та, опять ныряя под одеяло. – Тайна следствия и все такое. Но я же никому! Я могу быть твоим Ватсоном… Делить книги на «детские» и «не детские» у них в семье было как-то не принято. Апулея с Бокаччо на виду, конечно, не держали, но в остальном полагали, что проблема этого самого «деления» сильно раздута. Что за беда, в самом-то деле? Покажется ребенку скучно – ребенок и читать не станет, а покажется непонятно – значит, надо объяснить, и желательно более-менее честно. Трудно, но кто сказал, что растить нового человека должно быть легко? Конан-Дойля – не всего пока, а канонические сборники – Майка прочла не так давно, заявив в итоге, что Холмс «умный, но дурак, на Карлсона похож, тоже себя самым-самым считает, а сам Ватсона вечно шпыняет, так нечестно». Арина вспомнила, как совсем недавно в «Ватсоны» напрашивался Денис, и улыбнулась. Пожалуй, они с Майкой вполне могли бы найти общий язык… Может, и вправду – познакомить их? Смешная Майка. От горшка два вершка, а туда же – в Ватсоны ее возьми! Умна-то девчонка не по годам, но все же рановато. Тем более, что Ватсон, кажется, у Арины уже есть. Самый лучший в мире… тьфу, вот привязался этот Карлсон! Самый лучший в мире Ватсон на мотоцикле, вот. – Спи, ребенок, – распорядилась она. – Мне еще поработать нужно. Из-под одеяла высунулся блестящий глаз и послышался уже совсем сонный голос: – А твоя работа на паззлы похожа? Паззлы Майка уважала почти так же, как книжки, причем все, что меньше тысячи элементов, считала «баловством для детсадовцев». Глаз у нее был острый, и картинки собирались на удивление быстро. – Очень, – честно ответила Арина. – А как же… – донеслось из-под одеяла. – Как же… Тебе же кусочки самой искать приходится, да? Трудно… У меня вчера Таймыр несколько штук утащил, я прям измучилась. Должно быть так, а оно никак. Картинка же не может быть с дыркой посередине… Таймыром именовался дымчато-серый сибирский кот великанских размеров и еще более великанского самомнения, искренне убежденный, что все окружающее, включая людей, существует для его таймырова удовольствия. Недособранные паззлы от него старательно прикрывали, но он время от времени ухитрялся утащить несколько кусочков. Вскоре, впрочем, возвращал: приносил в зубах, клал возле Майки и муркал – на, мол, не расстраивайся, мне вовсе не нужна твоя игрушка, и вообще: вкусным не пахнет и даже не шуршит, какой интерес с такой играть, бессмысленная она. Бессмысленно, повторяла про себя Арина, умиленно глядя на уютно сопящую Майку. Да, это казалось совершенно бессмысленным. Но она не могла отделаться от ощущения, что дело об убийстве стриптизера – не просто один из эпизодов ее следовательской жизни, не просто очередная загадка, которую требуется решить. Нет, совсем не просто. И не очередная. Это часть другой головоломки. И – нет, неправа Майка: работа следователя – это не сборка паззла. Картинка даже с отсутствующими элементами, даже «с дыркой посередине» остается сама собой, а тут… Ей вспомнился брелок, который она когда-то цепляла к школьному ранцу – маленький футбольный мячик. Стоило выдернуть из мячика один-единственный – но ключевой – элемент, и вся конструкция рассыпалась в черно-белую кучку вот уж действительно бессмысленных пластмассовых загогулин. Их можно было снова собрать воедино – причем как минимум половина загогулин без особых проблем размещалась «не там» или «не так», и даже мячик получался как будто правильный – вот только ключевой элемент никак не желал вставать на место, а вся конструкция, едва отпустишь, опять рассыпалась… Да, вот это и есть работа следователя – с поправкой на то, что детальки еще и отыскать нужно. А без ключевой и вовсе ничего не соберешь… И почему-то ей теперь все время кажется, что убийство стриптизера – как раз такая вот часть общей головоломки. Ключевая… или… каталитическая? Потому что, быть может, это не часть общей картины? Быть может, катализатор, без которого нужная реакция не идет, хоть плачь? Сам же катализатор как бы и ни при чем… Или перед ней не катализатор – путеводная нить? Невидимая, но явственно ощутимая… Так собака чувствует неуловимую для людей, но очевидную для самой ищейки струйку запаха, который ведет к желанной цели. Арина чувствовала его – этот «запах». Не носом чуяла, не глазами видела – а словно какая-то струнка где-то внутри позванивала тоненько: з-здес-сь, з-здес-сь, з-здес-сь… Это казалось совершенно бессмысленным. Но и настолько же бесспорным: убийство стриптизера – ключ к загадке Имитатора. Арина вытянула с полки потрепанный блокнот. Углы махрились и загибались, но черный котенок на когда-то глянцевой, а теперь изрядно поцарапанной обложке глядел все так же бодро. Папки с делами – точнее, стопка копий – покоились, как им и полагалось, в служебном сейфе. В блокноте было только самое-самое, выученное почти что наизусть. Вот они. Убийства, в которых «признался» старый опер Егор Степанович Шубин, перед тем как сымитировать собственное «убийство». И единственное, чем можно было объяснить его «признание» – он догадывался (или даже знал?), что все они – дело рук одного человека. Серия. Хотя на первый взгляд убийства никак между собой не были связаны. Да, по правде сказать, и на второй, и на третий тоже. Ну да, все убитые – мужчины. Но в остальном – ни малейшего сходства. Разные способы убийства. Разные возраст, статус, семейное положение. Два успешных бизнесмена, старый антиквар и батюшка-бессребренник. Семейное положение… Двое женаты (при этом один стоял на пороге развода), один вдовец и один холостой – священник. Дети имелись у двоих: у одного из женатиков (точнее, у женатого вторым браком вдовца) и у старого антиквара. Тоже вдовца. Может, дело в этом? Черт! За что угодно можно пытаться зацепиться. потому что все, все жертвы разные. И ничто, ничто их не связывает – ни теоретически, ни как-нибудь еще. Они не могли быть бывшими одноклассниками, они пользовались услугами разных банков. Не исключено, что когда-то они летели одним самолетом. Но – все сразу? Маловероятно. Еще невероятнее, чтобы все они когда-то одновременно отдыхали на одном и том же курорте. И что остается? Серийный убийца, выбирающий своих жертв методом случайного тыка в адресную книгу? Но даже у психов есть логика. Только извращенная. Битцевский маньяк отмечал убийства на шахматной доске. Но он, хотя и выбирал жертв относительно случайно (предпочитая, однако, пожилых мужчин), но – только в Битцевском парке. И убивал одинаково. И фирменный знак – посторонние предметы в ране – оставлял. В убийствах же из шубинского списка не только никаких «меток» не наблюдалось, в их перечне вообще не прослеживалась никакая логика. Хотя бы вывернутая наизнанку. Но ее не было. Арина крутила обстоятельства жизни и смерти жертв так и эдак – ничего. Их даты рождения не складывались в осмысленную последовательность, равно как и даты смерти. Инициалы жертв не образовывали никаких осмысленных анаграмм. Между ними не было внешнего сходства. И – способы! Падение с высоты, удар по голове, выстрел и отравление. Нет, на серию это было решительно не похоже. Слишком разные дела. Но все их объединила уверенность старого опера в том, что они – одно. О чем же ты думал, Егор Степанович, что ты в них видел? Что – чуял? Арина ломала голову над этой загадкой уже полгода. Но единственное, что ей удалось выяснить – люди, осужденные за эти убийства, скорее всего, действительно невиновны. Как осужденный за убийство священника церковный староста Ферапонт. Осужденный, умирающий, он написал Шубину – и тот, похоже, осужденному «убийце» поверил. И начал собственное расследование. И, в конце концов, она же доказала, что бизнесмена Федяйкина убила не его молодая жена. И значит, очень возможно, что Шубин был прав. Но если по всем тем делам осуждены невиновные, то… то – что? Наверняка же старый опер видел в них еще какую-то общность! Ну да. Он – видел. А у нее – не получалось. Она видела только «случайную выборку из телефонной книги». Если это серия, то ее должно что-то объединять – что-то помимо личности убийцы! Иногда Арине казалось – вот-вот, и она догадается! Почти догадалась уже! Почти… В детстве, когда соседка Аделаида Игнатьевна давала ей первые уроки игры на фортепиано – гаммы, этюды, бесконечный «Сурок» и «Болезнь куклы» – Арина нередко оттарабанивала заданное, думая лишь о том, как бы сбежать на улицу или книжку почитать. Аделаида Игнатьевна делала возвышенное лицо и говорила: «Профессор Мигдал, деточка… нет, мне не довелось у него учиться, но несколько его лекций услышать повезло. И вот он повторял, что в искусстве «почти да» – все равно, что «совсем нет». А то, что вы сейчас сыграли, это даже не почти», – и она укоризненно вздыхала. Это было черт знает как давно, но, как ни крути, выходило, что Арина по сей день занимается поиском «да» среди бессчетных «почти». Кому сказать, что работа следователя сродни музыке – засмеют ведь. Разве что Майка, так серьезно спросившая про паззлы, смеяться не станет. И Денис, пожалуй, тоже поймет – о чем это она. Все эти месяцы после смерти Шубина Арина безуспешно пыталась нащупать среди мутных, неопределенных «почти» нужное «да». Пусть не версию, но хотя бы намек на нее. И вот сейчас… Но – как?! Это казалось совершенно бессмысленным. Убийство красавца-стриптизера ничуть не походило ни на одно из дел шубинского списка. Но, с другой стороны, и сами эти дела были между собой вовсе не сходны. И, опять же, кто сказал, что список Шубина не может пополняться после его смерти? Только тот, кто считает предсмертное «признание» старого опера – это я, дескать, все эти убийства совершил – правдой. Сомнительно, чтобы такие нашлись. Нет, все эти дела объединяет что-то еще. След? Стиль? Почерк? Какое-то незамеченное до сих пор обстоятельство? Крошечный силуэт чайки в уголке каждого из дюжин и дюжин разносюжетных и разностилевых холстов? Как бы там ни было, то же неуловимое, но явственно ощутимое «что-то» настоятельно требовало отнести к той же последовательности и убийство стриптизера. Это нежданное, необъяснимое, но острое ощущение сбивало с толку. И в то же время – придавало уверенности. Той самой, что так не хватало Арине все последние месяцы. Чертов Имитатор, злилась она на покойного Шубина. Еще бы не злиться, когда начинаешь сомневаться в том, что ты вообще – следователь. Когда ставшая привычной уверенность в собственных силах – подкрепленная не таким уж маленьким, что и говорить, опытом, одно последнее ее питерское дело уже дорогого стоит – и все это превращается в безнадежное ощущение собственного бессилия. Безнадежное, да. Безнадежное в своей очевидной бесспорности. Отвратительное, по правде говоря, чувство. Когда всегдашнее «разумеется, я могу» сменяется унылым «что вы, мне это не по зубам». Как сороконожка, которая зачем-то задумалась, с какой ноги шагать, и тут же разучилась ходить вообще. Или как будто ворона, сидящая на карнизе, взглянула перед собой с внезапным и необъяснимым ужасом: что это? Почему так высоко? Что с этим делать? Да-да, именно так. Словно взрослая, уверенная в себе ворона вдруг вернулась во времена, когда она была беспомощным, едва оперившимся птенцом. Как это – летать?! У меня и крылья-то еще не отросли! И вот сейчас все неуловимо изменилось… Ничего, Шубин, ничего, старый чертяка. Ничего, дорогой мой Имитатор – я разгадаю твою загадку. Ту, что ты сам разгадать не успел. Так и умер с надеждой, что кто-то после справится лучше… Разгадаю. И улыбнусь тебе – туда: покойся с миром, Егор Степанович, ты надеялся не напрасно. Интересно, кстати: обе «подставляемых» в деле Филиппа – женщины. Потому ли это, что большая часть стриптизерова окружения из них состоит или дело в чем-то другом? Что там было у Стаута насчет «лучшего в мире маскарадного костюма» – когда убийца (причем неоднократный!) даже лица не скрывает. Просто потому что все видят мужчину, а на самом деле – женщина. Может, и тут та же петрушка? Может, подозрения в сторону женщин – это специально? Ладно, к черту! Уже засыпая, она увидела смутную фигуру – неширокие плечи, легкая, немного странная походка, лицо, прячущееся в тени козырька бейсболки. Федяйкинский балкон: светлые волосы, ярко-алое пятно изящного халатика – лицо не в фокусе, черты смазаны. Не человек – тень. Тень в лесу, за деревом, целится из ружья. Та же тень или? Та же! Человек в куртке с капюшоном на автостоянке, где убили священника. Скрытая широким пальто фигура в холле стрип-клуба: линию головы и плеч скрывает мягкий палантин, темные очки в пол-лица… * * * Закутанная в темно-зеленый шарф фигура маячила впереди. Темных очков не было, но лицо как будто текло и струилось – не разглядеть. Пол под ногами тоже переливался и стеклянно блестел – как полированный мрамор. У Арининого отца в кабинете стоял на стеллаже кусок саянского мрамора, отполированный с одной стороны. Под косым светом он казался полупрозрачным и переливался желто-персиковыми разводами, очень красиво. Арина сделала по «мрамору» шаг – осторожно, боясь поскользнуться – потом другой, третий. Расстояние до фигуры почему-то осталось прежним, хотя та вовсе не пыталась отступить и вообще не шевелилась. Арина пошла быстрее, но ничего не изменилось. Да что же это такое! Неуловимое движение – и из складок темно-зеленой ткани, сверкая, вылетел золотистый лепесток, упал на стеклянно-мраморную поверхность, подскочил, звеня, подпрыгнул еще раз… Никакой это был не лепесток, а колокольчик! Или бубенец? Оттуда, где из складок шарфа виднелось неуловимо текучее «лицо», раздался смех – в унисон колокольчику. Заливистый, дребезжащий, он накатывал словно бы волнами… трель… пауза… еще трель… В щеку ткнулось что-то мокрое и холодное – Таймыр! – Да слышу, котяра, слышу, – Арина отпихнула кота, уже сообразив, что и бубенец, и хохочущая фигура ей приснились, а заливистые трели происходят из… да где этот чертов телефон?! – Вершина, – невнятно буркнула она. – Ты еще дрыхнешь, что ли, Марковна? – раздался из трубки отвратительно бодрый голос Мишкина. – Рога трубят, труба зовет! – Ста-ас… – простонала Арина. – Мне хотя бы в субботу можно немного поспать? – Ничего себе немного… – фыркнул он и затараторил уже почти извиняющимся тоном. – Ну прости, матушка! Не вели казнить, вели слово молвить.