Охота на охотника

– Привет, душенька моя! – прозвенело из трубки нежным колокольчиком.

С мамой, такой очаровательной, ни капельки не постаревшей, сохранившей столько юного обаяния, что ее нередко принимали за подружку собственной дочери или девушку собственного сына, с ней бывало нелегко. Душенька! Сколько раз Арина просила так себя не называть! Как об стенку горох. Маме казалось, что это звучит нежно, ласково, любовно – и необычно. И все тут. Наши недостатки есть продолжение наших достоинств, регулярно напоминала себе Арина. Но помогало не очень.

Если маме что-то бывало нужно, то это было нужно сию минуту.

– Девочка моя, ты не забыла, что мы с тобой собирались вместе пообедать? – звенел колокольчик.

Девочка, душенька, милая – господи, дай мне терпения, взмолилась мысленно Арина, чувствуя себя виноватой из-за напрочь забытых планов на совместный обед. И еще – за «тот случай», за нечаянную встречу на улице. И даже не встречу – мама ее тогда не заметила. А вот Арина разглядела прекрасно – и маму, и ее спутника, ласково сжимавшего мамин локоток и нежно шептавшего что-то в приоткрытое модной меховой шляпкой ушко. Арина знала, конечно, что мама – та еще кокетка, и мужчины вокруг нее вьются всю жизнь, но тут все было как-то очень уж… по-настоящему.

Спросить напрямик у Арины язык не поворачивался, рассказать отцу – тем более. Но и выкинуть из головы гадкое воспоминание не получалось. Арина его почти видела: сидит в глубине головы, как жаба на дне колодца.

– Да, мамуль! – обреченно вздохнула она. – Только я не знаю… я только что от экспертов вышла.

– Ни о чем не беспокойся! – перебила мамуля. – Ты ведь хотела сказать, что не знаешь, сколько у тебя дорога займет? Не беспокойся, – повторила она. – Гоша сейчас за тобой заедет.

Почему вдруг встреча с мамой превратилась в «на троих»? И что еще за Гоша? Что, если – тот самый? Хотя надежда теплилась: может, другой кто, может, «тот случай» – ничего не значащий пустяк? Арина начала было объяснять, где именно ее нужно «подобрать», но мама опять перебила:

– Гоша знает, где это, – и пояснила несколько свысока, – он их иногда консультирует.

Ладно, пусть консультирует, думала Арина, пробираясь по той же узкой тропке назад к зданию, чтобы, обогнув его, выйти к автомобильной дороге. Но как я его узнаю? «Того-то» запомнила, а это, может, совсем даже кто-то другой. И, главное, как его зовут-то? Гоша, видите ли! Мамуля в своем репертуаре. У нее до ста лет все будут Гоши, Миши и Леши. А ведь она помощник нотариуса, казалось бы – официоз должен прямо в кровь впитаться. Не впитался, видно. Или все наоборот – официоз на работе так надоел, что в жизни хочется чего-то попроще?

Насчет «как я его узнаю» Арина боялась зря: когда она, спотыкаясь и чертыхаясь, добралась наконец, до автомобильного подъезда, там стояла одна-единственная машина – сверкающий разнообразными металлическими штуковинами черный джип, возле которого вежливо дожидался невысокий худощавый мужчина в элегантном верблюжьем пальто цвета прошлогодней травы.

Тот самый, что мамуле тогда так нежно на ушко шептал…

Симпатичный, недовольно отметила она, лихорадочно пытаясь сообразить, как бы повежливее уточнить имя-отчество. Мама-то может обращаться к своим приятелям как ей угодно, но Арине неловко называть Гошей человека, который годится ей в отцы. Это на работе они все на «ты». Хотя Плюшкина-то она все-таки не Семой зовет, а Семен Семенычем.

– Добрый вечер, Ариночка, – мужчина шагнул к ней.

Ариночка! И этот туда же! Ну уж нет. Мало ей маминых «душенек» и «девочек»! Уж этому она объяснит, что – будьте добры, никаких сю-сю-сю.

Не сию минуту, конечно, но объяснит. Честное слово!

– Лизанька нас в ресторане дожидается, тут близко, – пояснил «этот», явно не догадываясь о том, какую бурю чувств вызвал он своим, довольно невинным, по сути, обращением.

Лиза? Ах да, мама. Если она называет этого типа Гошей, вряд ли он станет обращаться к ней «Елизавета Владимировна». Хотя вообще-то мог бы. Ради приличия.

Игорь Константинович, вспомнила вдруг Арина, когда он через десять минут подавал ей руку, помогая спуститься с высокой джиповой подножки перед крылечком небольшого симпатичного ресторанчика. Вот как звали того Гошу, что ей вспомнился, – Игорь Константинович! Если, конечно, это тот самый Гоша.

Оказался – тот самый.

– С Игорем Константиновичем ты давно знакома, – сообщила мама, ослепительно улыбаясь на весь зальчик, обставленный в стиле итальянской таверны. – Садись скорее. Я не просто так тебя вызвонила. Мне с тобой поговорить нужно… Впрочем, – она улыбнулась еще ослепительнее, – это подождет. Ты наверняка голодная? Оссо-букко у них тут – м-м-м! – она закатила глаза к потолку, изображая крайнюю степень восторга. – Я тебе заказала.

Не просто так? У Арины оборвалось сердце. Неужели все-таки?..

Есть, впрочем, хотелось ужасно. Хотя она не особенно уважала телятину, но сейчас готова была съесть хоть подметку. Тарелка опустела стремительно. В желудке потеплело, и предстоящий разговор уже почти не пугал. В конце концов, мамино «нужно поговорить» могло относиться к чему угодно. Например, она случайно встретилась с бывшей Арининой свекровью, и две кумушки решили, что Арине следует вернуться к мужу. Хотя, если тут сидит, гм, Гоша, вряд ли дело в Арининых личных делах. Но, если уж зуб предстоит вырвать, то давайте быстрее уже!

– Ну, мне нужно… – торжественно откашлявшись, начала мама, когда Арина как раз начала раздумывать: взять второе пирожное или с нее достаточно.

– Мам, – усмехнулась она, еще надеясь, что «все это пустяки», хотя какие уж тут надежды, когда все так торжественно, – ты говоришь с такой интонацией, что дальше должно последовать «я должен сообщить вам пренеприятное известие».

– Ай, перестань! – кокетливо отмахнулась та. – Действительно, я должна тебе кое-что сообщить. Но вовсе не неприятное, как ты могла подумать?

Действительно, мысленно усмехнулась Арина, и как это я могла такое подумать?

– Ма-ам! Не тяни кота за хвост. Говори, что собиралась. Не могу же я тут до полуночи сидеть.

– Не так уж часто я твое время занимаю, – обиженно заявила Елизавета Владимировна. – Могла бы и посидеть. Тем более, такой повод…

– Какой повод, мам? – Арина устало подумала: а ведь то, что мамуля сообщит, еще и обсуждать придется… Улыбаться, изображать понимание, даже радость, боже упаси…

Елизавета Владимировна опять откашлялась и улыбнулась – столь же ослепительно, но как будто еще и отчасти… да нет, не может быть… просительно? Значит, она не совсем уверена в правильности решения, о котором намеревается сообщить?

Арина глядела сейчас на саму себя словно со стороны. Так бывало во время допросов: там улыбнуться, здесь сделать суровое лицо, здесь – сочувственное, а вот тут и кулаком по столу можно. Следователь – всегда немного актер. Без этого никак. И вот сейчас, точно как на допросе, можно выбрать: пойти следом за ситуацией, изобразив понимание и сочувствие или… или наоборот? Потому что понимание пониманием, но сама-то она, Арина, тоже имеет право на чувства, разве нет?

Возражать она, собственно, не собиралась. Но и радостно лыбиться на тему «с новым счастьем» – нет уж, дудки.

Кашлянув еще раз, мамуля начала свою речь. Тоном диктора Левитана, читающего правительственное сообщение:

– Мы с Игорем Константиновичем решили…

– Что?!! – Арина, чувствуя, как внутри вскипает яростная волна и почти с восторгом давая этой волне волю, вскочила. Зазвенела упавшая вилка. – Что ты такое…


– Но, девочка моя, – залепетала Елизавета Владимировна, – ты уже взрослая, ты понимаешь, в жизни всякое бывает… Мы с твоим папой сейчас уже не…

Но Арина уже вскочила. Главное услышано, а от подробностей – увольте. Зацепившаяся за джинсы салфетка, про которую она забыла, соскользнула на пол уже почти у самых ресторанных дверей. Красивых, деревянных, с полупрозрачными янтарными прожилками…

Что-то в этом было не так…

Ах да! Куртку из гардероба забрать… И – да, теперь бегом. Хотя вряд ли этот самый Гоша кинется ее преследовать. Тем более – мама.

Не то чтобы она помчалась прочь в самом деле бегом, но опомнилась кварталах в четырех от ресторана. Никто ее, конечно, не преследовал. Даже неотвеченных вызовов в телефоне не обнаружилось. Мама решила дать ей время привыкнуть к новостям? Или надеется, что Арина побежит докладывать о «новостях» отцу? Нетушки! Ничего она никому говорить не станет. И домой не поедет.

Черт! Возненавидеть, что ли, итальянскую кухню? Хотя ни пицца, ни оссо-чертово-букко, ни прочие лазаньи ни в чем не виноваты. Но ведь и Арина за свой, скажем так, всплеск эмоций тоже вины не чувствовала. Ай, ладно. Что теперь опилки пилить? Проявила свое отношение к ситуации? Молодец. Что теперь будет – время покажет. А пока оно покажет, надо бы понять, как жить-то теперь – в этих новых обстоятельствах? Вот прямо сию минуту – как?

Проще всего было позвонить Денису. Или даже просто к нему поехать – прямо так, без звонка. Он не станет лезть с назойливыми расспросами «почему у тебя глаза грустные», напоит душистым чаем, а то и чего покрепче плеснет, накормит (ох, нет, вот этого не надо!) и спать уложит. И будет тихо, спокойно, надежно… Безмятежно…

Нет.

Нипочему. Просто – нет. Нырнуть сейчас в защищенную безмятежность – значит, сделать вид: все в порядке. У вас своя жизнь, а у меня своя. Пусть вам там сто раз плохо и холодно, а мне тепло и прекрасно. Так по-маминому… Нет.

Может, вообще в следственный комитет вернуться? Или у оперов в дежурке пристроиться? Там вполне приличный диванчик… и, весьма вероятно, участливые расспросы… Нет, в своем кабинете лучше. Спать на сдвинутых стульях – не верх комфорта – но уж точно не смертельно.

Снился ей Игорь Константинович в алом, шелковом, абсолютно дамском халатике и мама – в ослепительно черном фраке и с таким же ослепительным цилиндром в руках. Из цилиндра ехидно торчали кроличьи уши и почему-то – березовый веник…





* * *


Смертоносная пуля из дела, названного Ариной «Выстрел на охоте», завалялась в ее сейфе с осени. Тогда, сразу после самоубийства Шубина, начальство еще не возражало против ее стремления перекопать старые дела – не найдется ли каких зацепок, чтобы объяснить возникновение шубинского списка. Дела, разумеется, вскоре пришлось вернуть в архив, вещдоки – в положенное им хранилище. Но… не все. А что такого? Она же не робот, может что-то и забыть, не заметить, в конце-то концов! Подумаешь – малюсенький пакетик! Завалился в угол сейфа, вот она и просмотрела! А что вдобавок выписок из сданных в архив папок понаделала и материалов накопировала – ну так старалась, что ж теперь, выбрасывать?

Никто, к счастью, Арину до сих пор ни в чем не обвинял – но она все равно мысленно сочиняла оправдания. Вдруг тот же Пахомов вот прямо сейчас призовет ее для доклада – а чем это ты, Вершина, занимаешься? Причем отнюдь не только в свободное от исполнения непосредственных обязанностей время. Ай-яй-яй! Тебе что, работы не хватает? Так это можно быстро исправить. К счастью, начальник, если и знал что-то – Арина в том почти не сомневалась, суровый ППШ, кажется, знал о делах в своем подразделении абсолютно все и, возможно, даже умел видеть сквозь стены – однако пока что смотрел на ее самодеятельность сквозь пальцы.

Самодеятельность… Эх, если бы действительно можно было обойтись исключительно собственными силами!

Вот лежат перед ней сразу две пули: одна в пакетике с этикеткой, другая – в криво вырезанном куске березового ствола. Да, не исключено, что никакого отношения к делу Любавина эта пуля не имеет, как-никак места охотничьи, и стреляют там много. Но про еще три «деревянных» пули егерь сказал, что они явно слишком свежие, а еще парочку, ткнув в них гигантской рукавицей, забраковал как «явное старье». А вот эта оказалась подходящей. Береза, кстати, была смешная: складки и трещины на стволе образовали угрюмую морду. Морду Арина сфотографировала – не столько в интересах следствия, сколько на память. Хотя и в интересах следствия тоже – мало ли, вдруг когда-то все-таки придется доказывать правомерность изъятия. И протокол изъятия оформила – егерь и Денис, с которым она гуляла по лесничеству, подписались как понятые – все честь по чести.

И что, признать, что добытая с такими ухищрениями деревяшка с металлической «начинкой» не имеет отношения к делу?

Нетушки. Эту линию надо отработать до конца. То есть – сравнить эти чертовы пули. Любавинского карабина у Арины, конечно, нет, тест отстреливать не из чего, зато есть копия экспертизы по смертельной пуле: слева она, справа контрольная, все аккуратненько совмещается, вуаля – идентификация. А у Сурьмина в компьютере наверняка и более подробные снимки сохранились, да скорее всего, и сами контрольные пули до сих пор в пулегильзотеке лежат. Вот только захочет ли он возиться?

Вообще-то можно было попросить помощи у Адрианы Георгиевны – чтоб сделали побыстрее… Это было очень соблазнительно. Однако после недолгого размышления Арина помотала головой. Нет, не годится. Сравнивать-то пульки придется не совсем официально, а точнее – и вовсе неофициально. Адриана вряд ли откажет, но она, хоть и криминалист высшей марки, и профессионального любопытства в ней навалом, так что заковыристая загадка просто не может оставить ее равнодушной, а все же… начальник есть начальник. Вдруг она на каком-нибудь совещании Пахомову лишнее слово скажет? И так уже заметила, что Арина к Оберсдорфу зачастила.

Оставалось одно: попытаться уговорить Сурьмина. В конце концов предыдущую-то баллистику он же делал, а с профессиональным любопытством у него тоже все в порядке.

– Ты что думаешь, у меня дома филиал лаборатории? – угрюмо буркнул баллистик, когда она до него дозвонилась.

– Ну Арсен Федотович, – заканючила Арина. – Я просто принесу, чтоб в лаборатории не светиться.

– Надо же, какие тайны… Ладно, приноси, – он назвал адрес. – И не пугайся.

Ура! Не отказал! Раз согласился, чтоб она «материал» к нему домой принесла, значит, и сравнение сделает – не выбросит же. И, кстати, что это он такое странное сказал про не пугаться? Можно подумать, Арина частного сектора никогда не видела.

Ничего страшного на застроенном кривоватыми домишками «пятачке» между торчащими вокруг девятиэтажками не наблюдалось. Заборы – иногда глухие, чаще хлипкий штакетник – калитки с прорезями почтовых ящиков и разномастными цифрами адресной нумерации. На сурьминской калитке номер был белый, аккуратный, сама калитка выкрашена веселенькой зеленью. Во дворе возле здоровенной дождевой бочки копошилась замотанная в платок старуха. Платок когда-то, видимо, был расписным, но теперь потемнел, пышная бахрома уныло обвисла. Чистая баба-яга, подумала Арина.

Едва завидев ее, баба-яга оживилась, заулыбалась, разрумянилась, сразу помолодев лет на двадцать. Цепко обхватив девушку за талию, она потащила ее к крылечку:

– Пришла, деточка? Вот и наконец-то! Красавица наша! Сейчас живо-дело банька готова будет, я мигом, не сумлевайся! Бабки наши в банях рожали! И порядок был! А то ишь, завели какие-то дома специальные, одна грязь от них! В баньке-то – милое дело… И перина – чистый пух, ни единого перышка, будете как в раю на облачке…

– Мама! – устало окликнул появившийся на крыльце Сурьмин. – Это не Ксана, это с работы.

– Да как не Ксана, чего ты балаболишь… – баба-яга замахала руками в разнокалиберных перчатках: на правой – рыжей заскорузлой замши с грязной меховой оторочкой по запястью, на левой – синяя, почти новая, с белым «норвежским» орнаментом.

Но баллистик сноровисто высвободил Арину из цепких объятий и увел в дом.

– Как Ксанка моя родами умерла, так она и тронулась, – поморщившись, объяснил он. – Уж так внуков хотела, а ждали-то сразу двойню… оба не выжили. И Ксанка моя с ними. Вот мать с тех пор каждую заглянувшую во двор девушку Ксанкой и считает. Восьмой год уже. Ты не пугайся, она безобидная. Сейчас поплачет и опять пойдет баньку готовить, невестку беременную дожидаться. И откуда ей эти роды в баньке втемяшились? Сама-то в роддоме рожала, а поди ж ты… Ладно, пустое. Что у тебя?

– Вот, – Арина протянула пакетик и деревяшку, в трещине которой поблескивал металл. – Старая идентификация и еще одна пуля. Надо сравнить.

– Ты бы хоть намеком объяснила, чего так таинственно? – Сурьмин недоуменно вздернул левую бровь. – Надо – сравним, – он повертел в руках березовую «пирамидку». – Вот молодец, с носителем изъяла. А то наизвлекают своими кривыми ручками, а после обижаются, что результаты баллистической, видите ли, сомнительные. Сами помнут, поцарапают, а эксперт виноват, – ворчал он не сердито, а скорее по привычке. – Ага, а вот этой охотника застрелили, да?

Про Сурьмина говорили, что он помнит «в лицо» все проходившие через его руки боеприпасы.

– Ну да, – подтвердила Арина. – Мужик пальнул и случайно угодил в того, кто на соседнем номере стоял. Прямо в голову, тот прямо на месте и умер. По официальной во всяком случае версии.