Осенний Лис

– Толковый мастер?

– Вроде бы.

– Тогда ладно. – Жуга вскинул котомку. – Был бы человек хороший, а остальное… Будь по-твоему.

Парнишка придвинулся ближе.

– Жуга…

– Ну?

Тот помолчал, кусая губы.

– Если тебе не трудно… Погладь меня ещё разок, а?

Жуга помедлил – и вдруг влепил мальчишке такую затрещину, что тот лишь чудом не свалился в воду. Мгновение Зимородок ошарашенно смотрел травнику в глаза, затем набросился, вцепился в рубаху. Два тела, рухнув, покатились по песку. Парнишка оказался сверху, зарычал, оскалился. Жуга вдруг рассмеялся, ловко вывернулся и взъерошил пятернёй его белые волосы.

– Ну вот, совсем другое дело! – усмехнулся он. Зимородок медленно приходил в себя, с недоумением глядя на Жугу. Здесь не было ни злобы, ни насмешки, это было нечто новое, сродни щенячьим дракам и забавам, которые давно стёрлись в памяти и только изредка припоминались с тянущей тоской. И всё же…

Жуга уселся, подбирая ноги под себя, и долго молчал, глядя на своё отражение в холодном зеркале реки.

– Смотри: вот река, – сказал он Зимородку. – Вчера мы были там, но сегодня там другая вода. Нельзя два раза окунуться в ту же воду. Вчера я гладил пса, теперь ты человек, так не ищи пути назад. Назад дороги нет, понимаешь?

Зимородок молчал.

– Мир человека тёмен и жесток. Учись бороться, Снежок, – говорил меж тем Жуга. – Делай, что хочешь, только другим не мешай. А ласка… Друзья, любимая – всё само придёт. Псы тоже, вон, тебя не очень-то ласкали.

– Я понял, – медленно ответил тот. – Но ты… Ты ведь тоже мой друг?

Жуга вздохнул.

– Надеюсь, что да, – ответил он.

Зимородок прищурился в хитрой усмешке:

– И ты больше не ударишь меня?

Жуга пожал плечами:

– Кто знает!

– Ну, тогда держись!

Снежок вскочил, и Жуга кувырком полетел на песок.





* * *


Никогда не угадаешь, кого сегодня занесёт на постоялый двор! Позавчера прошёл большой торговый обоз, вчера – лишь пара верховых, а вот сегодня трое странников остановились погостить. Один чернявый и с клинком у пояса, а два других малость потощее и похожи меж собой, может, братья, а может, ещё какие родичи, кто их разберёт! Да всё равно, лишь бы платили да столы не ломали.

Хозяин вбил пробку в бочку, подхватил наполненные кружки и двинулся к столу, не переставая говорить:

– Вот пиво, как заказывали! А скоро и ужин приспеет. Откуда идёте? Издалека? Торопитесь небось? Ну-ну… А то оставайтесь на ночлег, сеновал вам постелю. Дороги нынче опасные, да и ночи холодные. Ну, вам с саблей бояться нечего… А вот говорят ещё, – придвинулся он ближе, – что собаки нынешней весной уж больно озоруют.

– Дело говорят, – кивнул чернявый. Потёр рукой глаза, поправил саблю. – Видели мы их. Что правда, то правда – совсем озверели.

– Вот и я о том же! – взмахнул рукой кабатчик. – Ночами из дому не выйдешь – боязно. Вот у меня, к примеру взять, недавно пёс в хозяйстве был! Ох и пёс был, доложу я вам! Умный – страсть, не поверите! Да только молодой ещё, горячий, двух лет не было, вот и сбежал к этим, в стаю. Даст Бог, не пропадёт, вернётся к лету. Вы, может, видели его – такой весь белый, словно снег. Тут где-то должен бегать.

Парнишка, что был младше всех, глотнул из кружки, сморщился и опустил её на стол. Кабатчик усмехнулся понимающе. Известное дело – пиво по первому разу никому не нравится.

Чернявый покосился на хозяина и тоже усмехнулся за компанию.

– А как же! Видели, – ответил он.

А рыжий вдруг добавил:

– Он не вернётся.






Оправа:

Говорящий




8




В маленьких глазах медведя явственно читалось удивление.

«Я думал, ты убил его».

– Кого? Дьёрдя?



«Да. Это выглядит так, будто ты дал ему жизнь взаймы».

– Он с лихвой вернул мне долг, – ответил Жуга, вновь развязывая мешок. – Спас жизнь и мне и Зимородку. А ещё учил меня сражаться на саблях. Я расстался с ним в Маргене – он собирался наняться к кому-нибудь в охрану. Больше я о нём не слыхал.

Медведь сосредоточенно обнюхал протянутый травником берестяной короб, запустил в него лапу, выволок сочащийся мёдом кусок и принялся его жевать вместе с сотами. Проглотил и вытащил ещё. Довольно урча, облизал широченную лапу.

«Ах-р… Удружил. Славный медок».

Травник усмехнулся:

– Из-за этого самого мёда я однажды попал в такую переделку!..

Взгляд зверя вновь скользнул по травнику и задержался на мече.

«Твой меч… Откуда он взялся? Ты не рассказывал, откуда он у тебя».

– Это было в городе, перед войной. Я не думал… не хотел, – сказал Жуга и опустил глаза. – Так получилось.

«Тоже попал в переделку, как с мёдом?»

– Да. И эти две вещи чуть меня не погубили.





Прах и пепел




– Дурная пора. Чего? А, злобно! Ну, дык… А как ещё назвать весну, нагрянувшую в город? Вот то-то… Это, наверное, где-нибудь в лесу или в полях весенняя пора – сплошное любование, там, ручьи, проталинки и птичьи голоса, ну просто рай земной, ни больше ни меньше, а здесь весна – просто бедствие. А снег! Какой у вас тут снег? Лишь только оттепель наступает, всё дерьмо, что вылили из окон и дверей, течёт под солнцем, вонь – хоть на крышу лезь, до первых гроз не продохнёшь. Да и с крыш тоже валится – вон, к примеру взять, меня вчера едва сосулькой не убило! Чего? Дождик? На хрена мне сдался этот дождик, господи прости – одна лишь сырость от него, а проку никакого. Ну а дороги? Это тоже дождик?! Всяк город хвалится, что все пути ведут к нему, и всяк старается от этого отречься, когда распутица приходит. Распутица, она и впрямь как девка – вредная, распутная и никому проходу не даёт. Пешком не всякий проберётся, чего уж о подводах говорить! Я ж говорю – дурная пора. Обозы вязнут, старые запасы подъели, вот и сидите на бобах… Дороги, ха! Кисель! Недавно видел – лошадь чуть в грязи не утонула… вместе с всадником. Вот те и «да ну»! Сам ты трепло. Че-го? А ну, убери руки. Ах, ты так, значит? Получи! Что, и тебе тоже? Ну, подходи по одному! А-аа!!! Не трожь мешок, скотина! Зашибу!

Загрохотали, падая, столы, и шум безумной потасовки вырвался на улицу в раскрытое окно, как из бочонка – пенная струя. Кто из прохожих был поблизости, шарахнулись прочь, а через миг обшарпанная дверь корчмы под Жёлтым Колесом распахнулась, и грузное тело вылетело вон. Проехалось на животе, взрывая носом уличную грязь, попыталось встать, но тут большой увесистый мешок, который вышвырнули следом, настиг его и повалил обратно. Корчма грохнула, засвистела, заулюлюкала, кто-то плюнул, кто-то погрозил кулаком, и подгулявшая компания отправилась обратно пьянствовать.

Упавший в грязь поднялся, сел, ругаясь и отплёвываясь, и подтащил к себе мешок. Огляделся. Прохожие отворачивались и прятали улыбки, проходили мимо по своим делам, и лишь один, худой и рыжий, с посохом, остался стоять, глядя на него слегка насмешливо и с укоризной. Посох был берёзовый, недавно срубленный, белёсая кора ещё кудрявилась тонкими плёночками.

– Что, схлопотал? – спросил он беззлобно и усмехнулся, протягивая руку. – Вставай, а то застудишься.

– Тебе что за дело… – буркнул тот, поднялся на ноги, с кряхтением потёр отбитые бока, икнул и выругался. Его изрядно шатало, мешок в руках тянул в сторону. Не замечая протянутой руки, он привалился к стене и мутным взглядом смерил пришлеца:

– Ты кто т-такой?

– Да проходил вот мимо, гляжу: летит. Ты как? Башка цела?

– Не твоё дело… А вот раз ты такой сердобольный, угостил бы меня пивом, а то сегодня я уже не при деньгах.

– Ну, ты, братец, совсем обнаглел, – усмехнулся странник. – А ну как не угощу?

– А нет, так и хрен с тобой, – ответил тот. – Мне всё равно сегодня помирать.

– Что? – Странник поднял бровь. – С чего ты это взял?