Падение Ворона

— Чё смотришь, как опер? — спросил отец. — Словесный портрет составляешь?

— Соскучился. — Ворон отвел взгляд и стал смотреть на Дон.

По реке плыли прогулочные теплоходики, солидно прошел длинный танкер, маленький буксир натужно толкал тяжело груженную баржу.

— Ну, давай, рассказывай, как там у тебя дела? — спросил наконец отец, отодвинув пустую тарелку.

— Да вроде, обустраиваюсь понемногу. Лисица с нужными людьми свел, на границе канал наладил, рынок под себя взяли, бабло пошло. Расширяться надо, но там конкуренты объявились, уже дрались с ними, но этим не кончится. Да и тут неспокойно…

— А тут чего? — перебил отец, до сих пор внимательно слушающий.

— Даги работать мешают, требуют долю в бизнесе…

— А как прознали? — Отец свел брови, и его голубые глаза приобрели блеск скального льда.

Ворон пожал плечами.

— Может, точно не знают. Но вынюхивают… И Шаман сегодня со мной базарил. Говорил, что воровское время прошло, теперь деловики верх берут. Тебя в пример привел… Говорит — раньше всех в кулаке держал, а теперь отошел, все в прошлом…

Молот ударил кулаком по столу, так, что подскочили и звякнули тарелки.

— Какую дурь несет! Я ни прошляком, ни отошедшим никогда не был! До сих пор исправно долю малую в общак ношу, на всех сходках бываю! Крест со мной советуется, на разборы приглашают, мое слово решает споры серьезные. Правда, шапку я не надел[6], но мог, право имел. Только ради матери отказался. Она из-за меня натерпелась: три года отволокла за соучастие, и ты за забором родился… А какое соучастие — я у нее барахло паленое оставил, а она меня не выдала. В ногах валялась, чтобы я завязал! Вот и послушал ее. Потому, что если бы надел корону, то не только меня бы прессовать стали — и ее, и тебя… Ну, ты ладно, ты пацан, сам за себя отвечаешь, а с нее хватит! Хотя… Если раз в говно вступил, за тобой долго след тянется, а вонь может вообще не отмыться…

— Успокойся, батя! Хочешь, еще выпьем?

— Хватит! Я свое отпил. А насчет меня люди знают! Как мы с Питом в семьдесят пятом череповецкую зону из красной в черную перекрасили! Кому надо, те понимают, что это значит!

— Спокойно, батя! — Ворон все же наполнил рюмки. — Давай за мать!

— Давай! Она духом крепче твоего Шамана! Без меня тебя растила, на мясокомбинате в убойном цехе работала, да еще рисковала, мясо на продажу выносила…

Они чокнулись и выпили.

— Ну, а что по теме скажешь? — спросил Ворон, когда отец успокоился.

— Скажу, что Пит Лисица вор авторитетный, он по союзному уровню проходит! И тему он замутил новую, она через два-три года выстрелит, как из пушки! Поэтому тебе там укрепляться надо, ты первый, кто по этой теме работает. Чем больше застолбишь за собой — тем лучше! Потому, что потом туда всякая шушера косяками потянется, и надо, чтоб ты им всем не по зубам был! А тут мы все отрегулируем! И Шамана на место поставим…

— Слышь, батя, а кто это у нас вдоль забора ходит? — вдруг сказал Ворон, глядя на улицу. — Раз прошел, два… Вроде рожу отворачивает, а сам сюда косится…

— Где? — Молот проследил за его взглядом. — Да хрен его знает. Не из наших. Какой-то фраер ушастый — Пит таких живьем закапывал.

— Думаешь, не по нашу душу?

— Не по мою, точно! — Отец встал, выдернул из крыльца топор, подошел к забору, выглянул за калитку, вернулся к столу, и разлил по рюмкам остатки водки.

— Слинял! Может, случайно зашел на Лысую гору… А может, и нет. Ты остерегись, на всякий случай.

— Ладно, пора мне. — Ворон положил на стол сверток с деньгами. — Это тебе подогрев. Лишним не будет.

Отец взял сверток, подбросил на руке, будто взвешивая.

— Пойди, матери отдай. Она домашний общак держит…

Отец остался курить, а Ворон зашел в дом. С кухни вкусно пахло: по молодости мать работала поваром и не только умела, но и любила готовить. Да и потом из принесенного мяса всякие вкусности стряпала. Чтобы не приедалось одно и то же. Услышав шаги, она вышла навстречу. На шесть лет младше отца, она, в лучшем случае, выглядела его ровесницей — женщины быстрее стареют. Особенно, если живут на Лысой горе с бывалым арестантом, который словно бульдозер наехал на молоденькую девочку Марусю и раздавил ее жизнь. Ранняя незакрашенная седина, морщины и выражение скорбной притерпелости на лице, иногда проскакивающие блатные словечки, татуировки… Сорокапятилетние крали, которые не нюхали тюремной баланды и все свободное время проводят в салонах красоты, выглядят совсем иначе — Ворон насмотрелся на них на пляжах Карны.

Маруся стояла у кухонного стола и длинным острым ножом пластала шмат мяса, который держала на весу другой рукой. Ровные, одинаковые по толщине полоски шлепались на разделочную доску. Это было похоже на фокус — никто не умеет так ловко разделывать исходный продукт.

— Сынок, через полчаса подойдут отбивные. А хочешь, я бефстроганов сделаю. Или жаркое. Оставайся! Можешь и заночевать у нас!

На миг Ворону захотелось так и сделать. Но ему уже не десять, и не двенадцать лет, слишком много времени прошло между тем временем, когда он жил в этом доме со своими родителями и его нынешней жизнью…

— В другой раз — дела! — И чтобы сменить тему, спросил: — Мясо на базаре берешь?

Маруся хитро улыбнулась.

— Нет, Вера Пеструшка с мясокомбината носит. Мы чалились вместе, потом я ее в свой цех устроила… У нас одинаковые должностя были: «боец скота»! Я потом соскочила, а она до сих пор работает, ветеранскую медаль получила…

— А-а-а-а, ясно…

Ворон прошёл в комнату. Здесь всё было как прежде: часы с кукушкой на стене, застеленный выцветшей скатертью круглый стол, скрипучий диван, старый телевизор на полированной тумбочке, в проёме соседней комнаты видна кровать родителей…

Мать зашла следом, протёрла фартуком стул.

— Присядь, расскажи, как живешь-можешь?


Сама стала напротив, привычно прикрывая правой ладонью левую, на тыльной стороне которой синело восходящее солнце, а на безымянном пальце — перстень с тремя лучами.

— Сейчас можно вытравить эти порчушки, — кивнул Ворон.

Она отмахнулась.

— Хрен с ними. Всю жизнь так проходила, чего на старости лет хвостом бить? Иду куда-нибудь — прикрываю платком. Да куда я хожу? В магазин, на рынок, да в баню… Не женился ещё?

— Если надумаю жениться, ты узнаешь первой, — улыбнулся Ворон. А сам подумал: «А вообще-то уже и можно семью завести…» И удивился: никогда раньше такие мысли не приходили ему в голову.

— Хочется же дожить, внуков понянчить…

— Понянчишь еще!

Мать вздохнула.

— Дела хоть как? — повторила она вопрос. — Фарт есть?

— Да пока вроде есть. — Он протянул деньги. — Возьми, вот!

— Спасибо, сынок! Но здесь же много!

— Мало. Скоро будет больше. Бери!

Мать спрятала сверток в карман фартука.

— Ты только этого бандита стремайся, — понизив голос и оглядываясь на дверь, сказала она. — Это мокрушник, а не честный вор! Иуда!

— Кто? — удивился Ворон.

— Отцов, вроде как корефан… Лисица! Держись подальше от этой суки рваной, за ним крови не одно ведро!

— Угу, — кивнул Ворон. — Ладно, пойду я! Дела не ждут.

Родители проводили его до калитки. Отец пожал на прощание руку.

— Будут проблемы — говори! И Питу говори — он все что угодно разведет по правилам, комар носа не подточит…

Мать поджала губы и многозначительно покачала головой. Но сделала это так, чтобы муж не видел.

Ворон вышел со двора, но пошел не к машине, а в противоположную сторону. Через несколько минут он спустился по косогору на набережную, несколько раз обернулся, но за ним никто не шел, и ничего подозрительного он не заметил.

«Интересно, сколько станет водила меня ждать? — подумал он и довольно усмехнулся. — До ночи точно простоит!»





Глава 4

Слово — не воробей




Июнь 1991 г., Тиходонск

Рабочий телефон Марины долго не отвечал. Только около пяти часов он услышал в трубке волнующий голос.

— Алло!

— Привет, это я…

— Привет! — Она была явно удивлена. — Ты откуда звонишь?

— Из Тиходонска, откуда еще? Приглашаю на ужин в «Адмиральский причал». Что скажешь?

Она помедлила.

— Хорошо. Во сколько?

— В семь — восемь, как удобно.

— Давай в восемь, мне же надо собраться.