Пенелопа и огненное чудо

Когда Пенелопа подошла к дому, сгущались сумерки. Бабушка Эрлинда, разумеется, уже уехала в город, чтобы забрать маму из больницы. На кухонном столе лежал листок желтоватой бумаги.

«Приедем поздно, ложись спать.

С приветом, б. Э.»



«„С приветом, б. Э.“?! Ну надо же», – подумала Пенелопа, а потом соорудила себе огромный бутерброд, посыпала его жареным луком и налила воды из-под крана. Ах, до чего же славно: завтра вернется мама, погладит ее по голове и заплетет две рыжие косички. Держась за руки, они пойдут гулять в лес… Ну, а бабушка Эрлинда – или просто б. Э., как она, видимо, хочет, чтобы ее теперь называли, – будет сидеть дома и разглядывать монетки из своей коллекции.

Пенелопа отправилась в ванную мыться. Потом долго стояла перед зеркалом и разглядывала свои новые волосы – смотрела, как они переливаются на свету, пробовала их на ощупь. Они спадали на плечи и спускались по спине, словно защищавший ее красный покров. Еще утром она сама перепугалась, увидев себя в зеркале, а теперь даже не могла представить, что когда-то выглядела иначе. Она чувствовала легкость и свободу, а поток сил, пробудившийся в ней с утра, утих. Пробравшись в ванную, Куку полезла вверх по штанине хозяйки.

– Ну, хватит! Уже иду! – рассмеялась Пенелопа и следом за старой кошкой направилась по скрипучим половицам в спальню. Когда глаза уже слипались, она услышала, как открывается дверь: «Мама приехала!» Она вскочила, выбежала из комнаты… и замерла, услышав внизу недовольный голос. Мать расхаживала по кухне.

– Где этот конверт?! Пять евро, говоришь? Поверить не могу! Он что, после всего, что случилось, решил меня еще и позлить? Что всё это значит? Мама, ты можешь мне объяснить? Вот негодяй! Лучше бы я никогда его…

– Но тогда бы у тебя не было Пенелопы, – заметила бабушка Эрлинда. – А она для тебя всё! По крайней мере, ты так всегда говоришь. Он ведь был любовью всей твоей жизни.

Воцарилась тишина, слышно было лишь, как тикают кухонные часы. О чем это они там только что говорили? Кто этот негодяй и любовь всей ее жизни? И при чем тут пять евро?

– И кстати, – добавила Эрлинда Эрк. – Раз уж ты и так на взводе, расскажу тебе всё сразу.

– Что случилось?! – воскликнула фрау Говиндер.

– Волосы Пенелопы… Они… немного порыжели. Ну, знаешь, совсем чуть-чуть… Она сама еще не заметила, но ты должна немедленно…

– Боже мой! – воскликнула мать. – Вовремя же меня отпустили из больницы! Иначе нас ждала бы настоящая катастрофа!

Катастрофа?! Но почему? И почему «боже мой»? Уже второй раз за день Пенелопа рассердилась. Она-то думала, что мама обрадуется, а она вон что говорит! Желание броситься ей навстречу пропало, к горлу подступил ком. Прокравшись обратно в комнату, она забралась в постель и натянула одеяло до самого носа. В голове у нее проносились обрывки разговора: «Тогда бы у тебя не было Пенелопы… Был любовью всей твоей жизни… Да лучше б я никогда его…»

Неужели они говорят о ее отце? Но ведь он умер, и как он может в таком случае кого-то злить? Что там было написано на наклейке – «Л. Говиндер»? Неужели это Леопольд Говиндер? Леопольд Артур – так звали ее отца. Пенелопа так яростно защелкала языком, что вскоре у нее заныла челюсть. И почему б. Э. сказала, что ее волосы только слегка порыжели? Она что, теперь плохо видит? Рыжее и представить себе нельзя!

На лестнице раздались шаги. Пенелопа не желала никого видеть. И если она тут же не прекратит щелкать, мама и бабушка заметят, что она не спит.

«Не думай, – приказала себе Пенелопа. – Или думай о чем-нибудь другом! О чем-нибудь очень, очень скучном… О мухоморах! О белых грибах… Моховиках…»

Щёлк-щёлк.

«О лисичках, шампиньонах, бледных поганках…»



Щёлк.

Кто-то подошел и остановился прямо под дверью.

«О бутербродах с сыром, хлебе с тмином, варенье без сахара…»



Дверная ручка опустилась.

«О лютиках, о мыльнике, напильнике, будильнике…»



Уф-ф! Язык, еще разок щелкнув, угомонился. Дверь открылась, и в комнату тихо вошла фрау Говиндер.

– Пенни, сокровище мое, ты не спишь?

Пенелопа ничего не ответила. Крепко зажмурившись, она старалась дышать как можно ровнее. Присев на край кровати, мама вздохнула и провела рукой по волосам Пенелопы. Ах, до чего же это было приятно! Как же ей не хватало маминой ласки! Пенелопа уже почти забыла, как злилась на нее, но тут…

Клак!

Что это? Как будто открылась крышка… В нос Пенелопе ударил странный и в то же время знакомый запах. Она вновь ощутила прикосновение к волосам, но на этот раз оно было другим. Пенелопа подскочила.

– Что ты делаешь? – воскликнула она и быстро включила лампочку над головой. Фрау Говиндер так и застыла – вид у нее был такой, словно ее только что заморозили. Не двигаясь, она смотрела на волосы дочери. В руке у нее была кисточка, вымазанная серым, а на коленях стояла большая банка, в которой что-то клокотало – очевидно, та самая серая паста. Всю комнату наполнил запах костра, дыма и серы.

– Мама, что ты делаешь? – повторила Пенелопа. Та не отвечала, тогда Пенелопа подняла руку и потрогала то место, где ее коснулась кисть. На пальцах остались липкие комочки серой грязи. Стоило принюхаться, как в носу защипало, а на глазах выступили слезы. И тут она все поняла. С глаз ее словно спала пелена.

– Ты все это время красила мне волосы! Они никогда не были седыми! Рыжий – мой настоящий цвет, а ты постоянно мазала мне голову этой гадостью. А теперь, пока тебя не было, они обрели свой настоящий цвет…

Она поспешно соскребла с головы вонючую пасту.

Фрау Говиндер по-прежнему не шевелилась.


– Но зачем, мама? Зачем ты это делала?

В ответ ни звука. Ни шороха. И только когда на колени к матери вспрыгнула Куку и мягко ткнулась ей носом в живот, та смогла прошептать:

– Потому что ты для меня всё, Пенелопа. И я не хочу тебя потерять.

Слезы градом покатились у нее по щекам. Пенелопа обняла ее.

– Но ведь ты не теряешь меня, мама! Наоборот, с рыжими волосами я впервые чувствую себя собой! Наконец-то я здесь, вся целиком. О какой потере ты говоришь?

Тут мать зарыдала еще сильнее, и Пенелопа, недоумевая, отстранилась и села, подтянув колени к груди. Сердце ее бешено стучало, язык щелкал, не отставая. Рыжие волосы каскадом спадали к ногам. Почему же мама так горько плачет, в то время как Пенелопа радуется тому, что обрела себя? Из-за туч выглянула луна, осветив и комнату, и мебель, и маму, и саму Пенелопу дивным серебристым светом. И вдруг ее снова озарило. Очевидно, не у нее одной была такая огненная шевелюра. Она досталась ей по наследству.

– Расскажи мне о папе, – тихо попросила она. Подняв глаза, фрау Говиндер молча кивнула.





7

Любовь с первого взгляда





– Мы с твоим отцом познакомились на аукционе. Продавали старый дом в деревне, – начала мать. – Туда пришло много людей, но я сразу заметила симпатичного молодого человека с рыжими волосами и в темном пальто. Ни у меня, ни у него денег на дом не хватило, и когда аукцион подошел к концу, он предложил: «Ну что ж, раз мы оба неплохо сэкономили, может, пойдем куда-нибудь и потратим эти деньги вместе?» У него так блестели глаза, что я не могла отказать. В тот день мы долго гуляли – не потратили, разумеется, ни гроша, но зато столько смеялись! Всё, о чем бы он ни говорил, было просто и понятно, всё, что бы он ни делал, казалось само собой разумеющимся и как будто не стоило ему никаких усилий. Поначалу я даже не заметила в нем ничего особенного. На улице была ранняя весна, а он срывал мне ягоды с кустов; он брал молодые листочки, прижимал к щеке, расправлял между пальцев – и тут же из ладоней у него вылетали бабочки. Он подхватил меня за талию, приподнял, закружил – и вдруг мы оказались на самой верхушке огромного дуба. Он взял меня за руку, взглянул на меня и произнес: «Мы с тобой будем жить долго и счастливо. И я всегда буду рядом, до конца своих дней. Ты бы этого хотела? Хочешь стать моей женой?» И я кивнула. Что-то внутри подсказывало мне, что он – любовь всей моей жизни. Хотя я его совершенно не знала!

Фрау Говиндер ненадолго умолкла, теребя край блузки. Глаза у нее странно блестели. Повернувшись к окну и глядя в темноту, она глубоко вздохнула и продолжила:

– Дни, которые мы провели вместе, стали самыми счастливыми в моей жизни. Нам всё давалось легко и просто, жизнь казалась идеальной. Как я уже говорила, твой отец был не такой, как все, и бывали дни, когда ему приходилось уезжать из дома. Он говорил, что отправляется на встречу с такими же, как он – ненадолго, только чтобы не закиснуть. Вернувшись домой, он всегда излучал хорошее настроение, энергия в нём била ключом… Эти встречи словно оживляли его, а его бодрость и смех были так заразительны! Но однажды он вернулся домой бледным, буркнул «Привет!» и скрылся в спальне. Из-за двери доносились странные звуки: что-то шипело, звенело стекло, время от времени раздавались громкие хлопки. Когда он спустился вниз, его волосы, прекрасные длинные рыжие волосы стали седыми, как у старика.

– Что ты сделал?! – воскликнула я в отчаянии. Но он лишь улыбнулся и взял мои руки в свои.

– Я замаскировался, – ответил он и прижал меня к себе. Я не знала, что и думать. Если это была шутка, мне было совершенно не смешно. – Я обесцветил волосы, чтобы стать невидимкой.

– Леопольд, твой план провалился, – ответила ему я. – Прости, но я тебя по-прежнему вижу. Вот он ты, на тебе синий свитер, а волосы у тебя теперь седые.

– Я не это имею в виду, – мягко ответил он. – Я стал невидим для таких, как я. Разумеется, они, как и раньше, могут меня видеть – но не могут чувствовать, не могут заподозрить, что я – один из них. И не смогут заставить делать то, чего я не хочу.

– Что ты имеешь в виду? Кто пытается тебя заставить?

– Поверь, Лючия, лучше тебе этого не знать. По крайней мере, пока. Я хочу провести остаток дней с тобой, и только с тобой. Ты для меня важнее всего. Ты для меня всё. Я стану обычным человеком, мы переедем куда-нибудь, где нас никто не знает, и заживем спокойно.

Мы перебрались сюда, купили этот домик и выкрасили его в красный цвет. Раз в месяц Леопольд мазал голову этой странной серой пастой, которая вытягивала из волос не только цвет, но и всю заключенную в них силу. Они оставались седыми, а он – незаметным. Лишь иногда, когда он был абсолютно уверен, что никого из тех, кого он боялся, поблизости нет, он позволял рыжине проступить на пару часов. «Мне это необходимо, – говорил он, – хотя бы иногда. Иначе я не буду развиваться и навсегда застряну на том уровне, на котором сейчас нахожусь». Он уходил в лес, чтобы поупражняться в чем-то новом. Изучал, как поднимать в воздух камни, или как позволить тени вести человека за собой.

Пенелопа во все глаза смотрела на мать.

– А потом появилась ты. Ах, Пенни! Если я и раньше была счастлива, то после твоего рождения солнце, казалось, просто перестало заходить за горизонт. Глаза у тебя были темными и внимательными, а голос мощный, словно ураган. Леопольд и сам был от тебя без ума. Волос у тебя еще не было, ты была совсем лысой, моя крошка. И Леопольд был сам не свой – так ему хотелось узнать, станешь ты рыжей или нет. Но когда на голове у тебя показался первый пушок, первые огненные перышки, этого уже нельзя было не заметить.

Как-то раз вечером, когда на улице бушевала гроза, он сказал:

– Завтра мне нужно снова пойти в лес, испытать себя. Ты справишься, если я на целый день оставлю тебя с Пенни?

Разумеется, я не возражала, и он не стал мазать на ночь волосы пастой из золы. На следующее утро волосы у него сияли ярче солнца. Когда он шагнул за порог, мне почудилось, что он летит, а не идет. Он помахал мне рукой, послал воздушный поцелуй и исчез. С тех пор я больше его не видела.

– Как это?! – воскликнула Пенелопа. Она уже успела с головой погрузиться в сказку, героями которой были ее родители, и неожиданный конец привел ее в полное замешательство. – Быть того не может!

– Вот и я так думала: быть того не может! Но спустя несколько месяцев пришло письмо, и совершенно недвусмысленное.

– Какое письмо?

– А вот такое:

«Дорогая Лючия,

ты всегда знала, что я не такой, как все.

Очень жаль, но в тот день я встретил в лесу женщину – такую, как я. И внезапно понял, чего мне всё это время не хватало.

Не хочу больше притворяться. Хочу снова быть самим собой. Поэтому лучше мне уйти.

О Пенелопе я позабочусь.