Первая сверхдержава. История Российского государства

Подобно Киселеву, это тоже был товарищ Николая Павловича по прежнему времени: великий князь и герой двенадцатого года оба командовали дивизиями в гвардейском корпусе. В тяжелый день 14 декабря Бенкендорф был рядом с новым царем, который сказал ему: «Сегодня вечером, может быть, нас обоих не будет более на свете, но, по крайней мере, мы умрем, исполнив наш долг». Когда всё обошлось, генерал был включен в Особый комитет для изысканий о злоумышленных. Тут-то и проявились истинные таланты Александра Христофоровича.





Александр Бенкендорф. Джордж Доу



Через несколько месяцев он подает государю проект об учреждении «высшей полиции», где говорилось: «События 14 декабря 1825 г. и ужасные заговоры, которые в течение десяти лет подготовляли этот взрыв, достаточно доказывают как ничтожность имперской полиции, так и неизбежную необходимость организации таковой. Для того чтобы полиция была хороша и охватывала все пространство империи, она должна иметь один известный центр и разветвления, проникающие во все пункты; нужно, чтобы ее боялись и уважали за моральные качества ее начальника. Он должен называться министром полиции и инспектором жандармов».

Внушающие страх спецслужбы существовали и прежде, но никогда еще во главу угла не ставился фактор идеологический, репутационный (то, что автор записки назвал «моральными качествами»). По сути дела, предлагалось соединить две сакральности: государя и его тайной полиции.

Николаю подобная логика была понятна и близка. Вскоре новая государственная институция учреждается сразу в двух ипостасях: как отдельный Жандармский корпус и как Третье отделение Собственной Его Величества канцелярии. Бенкендорф возглавляет обе структуры — и сразу становится самым влиятельным чиновником империи. Подробный разговор об этом направлении государственной политики впереди, сейчас же остановимся на самом Бенкендорфе.

Интереснее всего в нем идеалистическое, даже утопическое стремление поддерживать в народе не только страх, но и любовь к спецслужбам. «Эта полиция должна употреблять все свои усилия, чтобы завоевать моральную силу, которая в каждом деле есть главная гарантия успеха», — пишет будущий шеф жандармов. Залог успеха — заслужить «расположение всех честных людей, которые хотели бы предупредить правительство о некоторых заговорах или сообщить ему интересные новости». В качестве символа жандармов был учрежден белый платок — дабы утирать слезы страждущих.

И в первый, бенкендорфовский период существования слово «жандарм» еще не имело того постыдного оттенка, который оно приобрело впоследствии, при других начальниках. В корпус охотно шли представители хороших фамилий, не считая эту службу зазорной. У самого Александра Христофоровича была репутация человека сочувственного и гуманного. Даже ненавистник режима Герцен признает, что Бенкендорф «не сделал всего зла, которое мог сделать, будучи начальником этой страшной полиции, стоящей вне закона и над законом». Граф усердно занимался благотворительностью — «призрением трудящихся», «попечением о тюрьмах».

И всё же этот лично незлой, по-видимому, добронамеренный человек создал машину тотального подавления всего живого в стране. Многие навыки, приемы и технологии будущих спецслужб, уже совсем не озабоченных «моральными качествами», были разработаны и внедрены Бенкендорфом. Это с его времен тайная полиция становится государством в государстве и «хвост начинает вилять собакой». Александр Христофорович очень хорошо усвоил истину, согласно которой в автократическом государстве влиятельнее всего тот, кто поставляет государю информацию. Поэтому граф никогда не разлучался с императором, сопровождал его во всех внутренних и заграничных поездках, состоял во всех существенных правительственных комитетах и комиссиях. Третье отделение контролировало работу государственного аппарата, важные кадровые назначения не обходились без одобрения Бенкендорфа.

Начиная с 1837 года влияние графа ослабевает, потому что болезни уже не позволяют ему постоянно находиться при императоре. Когда Александр Христофорович умер, царь писал, что верного Бенкендорфа никогда не забудет и не заменит, — но, конечно, заменил, ибо без таких людей государство обходиться уже не могло.

На могиле графа следовало бы высечь его самую знаменитую, вечно живую российскую максиму: «Законы пишутся для подчиненных, а не для начальства».





Алексей Орлов




На посту «главного спецслужбиста» Бенкендорфа заменил деятель существенно меньшего калибра — Алексей Федорович Орлов (1786–1861).

В прошлом это тоже был храбрый вояка, пользовавшийся доброй славой. Пушкин писал про него:

О ты, который сочетал

С душою пылкой, откровенной

(Хотя и русский генерал)

Любезность, разум просвещенный;

О ты, который, с каждым днем

Вставая на военну муку,

Усталым усачам верхом

Преподаешь царей науку;

Но не бесславишь сгоряча

Свою воинственную руку

Презренной палкой палача…





Как и предшественник, Орлов заслужил признательность царя 14 декабря: первым привел свой Конногвардейский полк на Сенатскую площадь и лично повел его в атаку. На следующий же день верноподданный гвардеец получил графский титул (хоть он и происходил из тех самых Орловых, но был незаконнорожденным).





Князь Алексей Ф. Орлов. Франц Крюгер




Вскоре бывший кавалерист выказал себя превосходным дипломатом. Назначенный на стратегическую должность посла в Константинополе, он сумел завоевать расположение султана и повернуть турецкую политику в выгодную для России сторону.

Царь поручал Орлову самые сложные задания, и Александр Федорович всегда успешно с ними справлялся. Это был идеальный исполнитель, никогда не стремившийся что-то выдумывать или импровизировать. Прежде чем взяться за какое-то дело, граф в точности выяснял, чего именно от него ожидает государь, и никогда от этой линии не отклонялся. Именно такие сотрудники Николаю больше всего и нравились.

Особенного положения Орлов достиг еще в период бенкендорфовского всесилия. «Граф Орлов пользовался тогда большой доверенностью у Государя; он не занимал какого-либо определенного места при дворе или в совете государства, но принимал в то время участие в важнейших совещаниях по сношениям с другими дворами и потому имел сильное влияние в делах», — вспоминает другой видный деятель эпохи генерал Н. Муравьев-Карский.

Когда в 1844 году должности главы Третьего отделения и шефа Жандармского корпуса освободились, их занял этот надежный, приятный государю сановник. В последнее десятилетие николаевского правления он председательствовал сразу в нескольких важных учреждениях. Правда, по отзывам современников, граф не слишком усердствовал на своих высоких постах — в том числе на самом главном. С годами Алексей Федорович сделался ленив и нерасторопен. Этот недостаток компенсировался умением подбирать себе толковых помощников, которые и вели повседневную работу.

По полицейской части — и в Третьем отделении, и в корпусе жандармов — истинным руководителем скоро сделался заместитель Орлова генерал Дубельт.





Леонтий Дубельт




Леонтий Васильевич Дубельт (1792–1862) был человеком скромного происхождения. Лишь на сороковом году жизни он получил грамоту, подтверждавшую его права на потомственное дворянство. И в гору он пошел тоже в годы уже неюные.

Почти до сорока лет Дубельт прозябал в безвестности. Его военной карьере помешало сначала подозрение в связях с декабристами, затем ссора с начальством, вынудившая Леонтия Васильевича уйти в отставку в невеликом чине полковника.

Но в 1830 году он поступил на службу в новое перспективное ведомство — Жандармский корпус и там проявил свои истинные таланты.

Дубельт был умен, старателен, аккуратен, отлично разбирался в людях. При Бенкендорфе он стал в корпусе начальником штаба, затем управляющим Третьим отделением и товарищем министра внутренних дел. Всюду состоя на «второй» должности, он держал все дела под своим контролем.





Леонтий Дубельт. А.В. Тыранов



Современный историк С. Лурье пишет: «Дубельт всю жизнь поздно ложился, рано вставал, много действовал. А на последнем отрезке стажа, когда занимал сразу две должности — военную (начальник штаба Отдельного корпуса жандармов) и штатскую (управляющий Третьим отделением Собственной Его Величества канцелярии), — был, наверное, самый трудящийся в России человек».

Взгляды Дубельта хорошо известны из его собственноручных записок. Вот, например, обращение к сыновьям: «Первая обязанность честного человека есть: любить выше всего свое Отечество и быть самым верным подданным и слугою своего Государя. Сыновья мои! помните это… Не заражайтесь бессмыслием Запада — это гадкая, помойная яма, от которой, кроме смрада, ничего не услышите. Не верьте западным мудрствованиям; они ни вас, и никого к добру не приведут». «Наш народ оттого умен, что тих, а тих оттого, что не свободен», — писал Леонтий Васильевич — да не в какой-нибудь верноподданной бумаге, а в письме собственной жене. Одним словом, это был настоящий, железный «государственник», видевший в свободах один лишь беспорядок.

По своим личным качествам он, как и Бенкендорф с Орловым, вовсе не был монстром. Напротив, помогал беднякам и сиротам, всегда держал данное слово, не проявлял чрезмерной суровости. Хоть и пользовался услугами доносчиков, но презирал их, приказывал платить им стандартное вознаграждение в размере тридцати рублей — в память о тридцати сребрениках. «Леонтий Васильевич — лицо оригинальное, он, наверное, умнее всего Третьего и всех отделений собственной канцелярии, — пишет Герцен. — Исхудалое лицо его, усталый взгляд, особенно рытвины на щеках и на лбу явно свидетельствовали, что много страстей боролось в этой груди, прежде чем голубой мундир победил или, вернее, накрыл всё, что там было».

Дубельт, а не Бенкендорф и тем более не Орлов — в общем-то дилетанты по части политического сыска — превратил Жандармский корпус в хорошо организованную, эффективную структуру, державшую всю большую страну под бдительным надзором. Леонтий Васильевич обезвреживал не внутренних врагов (их, собственно, и не было), а потенциально опасные идеи. Как человек дальновидный, особенную угрозу для власти он усматривал в литературе и с особенной зоркостью приглядывал за писателями. Репрессии против литераторов, от действительно вольнодумного Чаадаева до безобидных Аксакова с Тургеневым, обычно инициировались Дубельтом и носили скорее профилактический характер: чтобы пишущая братия не зарывалась. Единственное громкое политическое дело с тяжелыми приговорами, процесс петрашевцев, было затеяно без участия и даже против воли Дубельта. Он-то понимал, что приговаривать читателей литературной переписки к расстрелу и каторге — глупость и чрезмерность. Как мог, генерал пытался смягчить их участь. Осужденный на казнь Достоевский впоследствии говорил: «Уверяю, что Леонтий Васильевич был преприятный человек».

Преприятный человек, занимающийся пренеприятными делами, — это образ, придуманный не Феликсом Дзержинским; впервые эту маску опробовал Леонтий Дубельт.





Петр Клейнмихель




Николай Первый невысоко ценил личные качества Аракчеева, но сам тип усердного служаки, готового без рассуждений выполнить высочайшую волю, в чем бы она ни состояла, был царю очень мил. Поэтому, отставив александровского фаворита, новый монарх приблизил его главного помощника.

Петр Андреевич Клейнмихель (1793–1869) был сначала адъютантом Аракчеева, потом начальником штаба военных поселений. С 1826 года он состоял на должности дежурного генерала Главного штаба и выполнял самые ответственные поручения его величества, демонстрируя удивительную разносторонность. Николай считал Клейнмихеля незаменимым, даже распорядился в его честь высечь золотую медаль с девизом «Усердие все превозмогает».

Кудесника Клейнмихеля кидали всюду, где требовалось авральным порядком решить некие сложные или небывалые прежде задачи. Он то занимался реформой вооруженных сил, то в кратчайшие сроки ремонтировал после пожара Зимний дворец, то руководил строительством железной дороги между столицами. В различное время Петр Андреевич побывал военным министром, строителем храмов, мостов и всевозможных казенных построек, министром (главноуправляющим) путей сообщений и публичных зданий, но сфера его влияния была много шире. «…Значение Клейнмихеля чрезвычайно вырастает и выходит далеко за пределы сферы его непосредственного управления, покрывая собой тот развал, к какому приходит теперь вся николаевская система», — пишет М. Полиевктов. Граф Петр Андреевич не только «покрывал развал системы», но в значительной степени сам ему и способствовал. В отличие от Аракчеева он не был «предан без лести», а наоборот слыл искуснейшим царедворцем. Ходили упорные слухи, что некоторые из его восьми детей на самом деле рождены фрейлиной Нелидовой от государя, а граф прикрывает августейшие развлечения. Правда это или нет, неизвестно, но уже то, что общество охотно верило в подобную вероятность, красноречиво свидетельствует о репутации Клейнмихеля.

Особенное доверие царя Петр Андреевич беззастенчиво использовал в интересах личного обогащения, Он был виртуозом всяческой показухи, отлично зная пристрастия и слабости Николая, которому всегда был нужен быстрый и наглядный результат. Это предоставляло Клейнмихелю широкие возможности по части разнообразных гешефтов с заказами и поставками. Впрочем император, вообще придерживавшийся невысокого мнения о человеческой природе, иллюзий по поводу честности своего помощника не испытывал. Однажды на вопрос об истинной стоимости Николаевской железной дороги государь ответил: «Об этом знают только двое: Бог да Клейнмихель».





Петр Клейнмихель. Франц Крюгер



Пускай воруют, лишь бы дело делали да не зарывались — вот главный «кадровый» принцип Николая Первого. Известно, что как-то раз он сказал наследнику: «Мне кажется, что во всей России не воруем только ты да я».

Но касательно любимого соратника царь заблуждался: тот не только «зарывался», но и «дело делал» весьма неважно. В записках будущего деятеля великих реформ князя Дмитрия Оболенского за 1855 год про Клейнмихеля сказано: «Не имея никакого образования, он даже не имел от природы никаких административных способностей и запутал дела не только казенные, но и свои собственные. Злоупотребления и воровство в его управление достигли колоссальных размеров. Не могу себе представить, как он сдаст дела своему преемнику».

А сдавать дела Клейнмихелю пришлось сразу же после смерти августейшего покровителя, одним из первых. Тот же мемуарист сообщает, что по этому поводу в департаментах и среди подрядчиков воцарился «невыразимый восторг». «Купец Кокорев пишет мне из деревни: «Целую неделю ходят слухи о прогнании Клейнмихеля, но все еще слухи пока. Не смею радоваться, пока не прочту в приказах, а по прочтении — даю обеды на бедных в течение месяца за здоровье царя».