Пираньи Неаполя

 * * *



Действующие лица


Мараджа Николас Фьорилло

Бриато Фабио Капассо

Тукан Массимо Реа

Зубик Джузеппе Иццо

Драго Луиджи Стриано

Чупа-Чупс Винченцо Эспозито

Дохлая Рыба Чиро Сомма

Чёговорю Винченцо Эспозито

Дрон Антонио Старита

Бисквит Эдуардо Чирилло

Спичка Агостино Де Роза





Часть первая

Паранца приходит с моря




Где дети, там и золотой век.

Новалис





Слово “паранца”[2] – с моря.

Тот, кто родился у моря, чувствует его по-особенному. Море дает работу, омывает, вторгается, властвует. Ты можешь всю остальную часть жизни провести вдали от моря, но будешь всегда пропитан им. Рожденный на море знает, что есть море тяжкого труда, море прибытия и отправления, море сточных вод, море, которое тебя отделяет от других. Есть море – клоака, море – путь побега, море – непреодолимый барьер. Есть ночное море.

Ночью выходят на рыбалку. Чернильная тьма. Проклятия вместо слов молитвы. Тишина. Только шум мотора.

Две лодки удаляются, маленькие, утлые, нагруженные прожекторами так, что кажется, вот-вот пойдут ко дну. Одна – налево, другая – направо, а фонарь светит, приманивая рыбу. Прожектор. Слепящий луч, солоноватое электричество. Резкий свет безжалостно разрывает воду до самого дна. Морское дно пугает: будто видишь, где конец всему. Вот здесь? В этом месиве камней и песка, покрытом толщей воды? И это все?

Паранца – название лодки, которая охотится на рыбу, приманивая ее светом.

Новое солнце электрическое; свет проникает в воду, овладевает ею, и рыба ищет его, доверяет ему. Доверяет жизни, плывет, открыв рот, ведомая инстинктом. Тем временем растягивается невод, быстро-быстро; сеть уже на страже по периметру косяка, обволакивает его.

Потом свет замирает, кажется, сейчас до него доберутся раскрытые рты. Между тем рыбы жмутся одна к другой, работают плавниками, ищут себе место. Как если бы вся вода вдруг стала лужей. Они подскакивают, а когда шлепаются, ударяются обо что-то не такое мягкое, как песок, но и не такое твердое, как камни. Кажется, через него можно пробиться, но ничего не получается. Они мечутся вверх-вниз, вверх-вниз, вправо-влево, вправо-влево, но все слабее, и слабее, и слабее.

Свет гаснет. Невод идет вверх, и для рыб море внезапно опрокидывается, словно дно морское взлетает к небу. Есть только сети, которые вытягивают. Жадно хватая воздух, рты у рыб превращаются в маленькие, полные отчаяния кружочки, а раздутые жабры – как мочевые пузыри. Гонка к свету окончена.





Дерьмо





– Ты на меня уставился?

– Вот еще, сдался ты мне!

– А чё тогда уставился?

– Слушай, брат, ты меня с кем-то путаешь! Мне вобще на тебя плевать.

Ренатино стоял в компании мальчишек, его давно высматривали в толпе, и не успел он опомниться, подошли эти четверо. Взгляд – это территория, это родина; смотреть на кого-то – значит войти к нему в дом без приглашения. Смотреть пристально – дерзко вломиться. Выдержать взгляд – проявить силу, показать свою власть.

Они стояли в центре небольшой площади, окруженной домами, сюда вела всего одна улица, на углу был единственный бар и пальма, придающая площади экзотический вид. Это растение, втиснутое на небольшой клочок земли, меняло облик фасадов, окон и дверей, как будто его случайно занесло сюда с площади Беллини порывом ветра.

Им было не больше шестнадцати. Они наступали, чувствуя дыхание друг друга. Они были уже на взводе. Нос к носу, готовые сцепиться, если б не вмешался Бриато. Он встал между ними, будто возвел рубеж.

– Ты еще не заткнулся?! Все болтаешь?! И смотрит он, ишь, уставился!

Ренатино не опускал глаз от стыда, но если б он мог выкрутиться из этой ситуации, проявив покорность, он сделал бы это с удовольствием. Склонить голову, даже встать на колени. Их было слишком много на одного: когда надо кого-то отдубасить, кодекс чести не в счет. “Отдубасить” в Неаполе – это не просто “избить” или “стукнуть”. Как бывает в народной речи, глагол “дубасить” выходит за пределы своего непосредственного значения. Отдубасить может мама, избивает полиция; отдубасить может отец или дед, а стукнет учитель в школе; дубасит тебя твоя девушка, если ты засмотрелся на другую.

Дубасят, вкладывая всю злость, со всей дури, без всяких правил. А главное, как ни странно, дубасят того, с кем существует некая связь. Дубасят того, кого знают; избивают постороннего. Дубасят близкого по территории, культуре, отношениям, того, кто является частью твоей жизни. Бьют же того, кто не имеет к тебе никакого отношения.

– Значит, ставишь лайки фотографиям Летиции? Комментируешь, значит, а когда я подхожу, еще и пялишься на меня? – набросился Николас, пригвождая Ренатино, как букашку, черными булавками своих глаз.

– Сдался ты мне… я вообще на тебя не смотрю. А если Летиция выкладывает фото, значит, я могу их комментировать и лайкать.

– Думаешь, я не должен тебя за это отдубасить?

– О, ты меня достал, Николас.

Николас первым начал толкать Ренатино: тот спотыкался о ноги стоящих вокруг и отскакивал от окруживших его тел, как бильярдный шар от борта. Бриато толкнул его к Драго, тот схватил одной рукой и бросил на Тукана. Тукан хотел было боднуть его головой, но передумал и толкнул к Николасу. Они что-то задумали.

– О, какого черта! Вы чё?! О!!! O!!!

Голос у него был, как у зверя, скорее даже испуганного щенка. Он повторял всего лишь один звук, который вырывался как крик о спасении: “О!!!” Только “о” – сухой звук. Хриплый, обезьяний, отчаянный.

Позвать на помощь – значит расписаться в собственной трусости, но в этой букве, всего в одной букве звучал призыв о помощи, который Ренатино максимально сократил, чтобы скрыть свое унижение.

Никто и пальцем не пошевелил. Девчонки стали расходиться, будто начиналось представление, в котором они не хотели и не могли принимать участие. Те, кто остались, внимательные зрители, делали вид, что заняты своим делом. Спроси их, ответят, что просто тупили в свои айфоны и ничего не заметили.

Николас окинул быстрым взглядом площадь, потом резко толкнул Ренатино так, что тот упал. Попробовал подняться, но Николас наступил ему на грудь и придавил к земле. Остальные четверо прикрывали их со всех сторон.

Бриато первым схватил его за ноги, за лодыжки. Время от времени одна нога вырывалась, верткая, как угорь, и взлетала в воздух, отчаянно пытаясь ударить Бриато по лицу, но тот уворачивался. В конце концов, ноги Ренатино были обвязаны легкой цепью, какой обычно пристегивают к столбу велосипеды.

– Нормально, крепко! – Бриато защелкнул замок.

Тукан надел на руки Ренатино металлические наручники с розовым мехом, должно быть, из секс-шопа, и пнул по почкам, чтоб не буянил. Драго бережно удерживал голову, как делают медсестры, надевая шину пострадавшему при аварии.

Николас спустил брюки, повернулся спиной и присел на корточки над лицом Ренатино. Быстрым движением схватил связанные руки и начал испражняться ему на лицо.

– Как, Драго, по-твоему, говносос должен жрать говно?

– По-моему, да.

– Пошло… приятного аппетита.

Ренатино крутился и кричал, но, увидев выходящую коричневую массу, внезапно замер и закрыл рот. Плотно сомкнул губы, задержал дыхание, зажмурился и напряг все мышцы лица так, словно хотел, чтобы оно превратилось в маску. Драго все еще держал его голову, но отпустил, когда на лицо шлепнулась первая порция.

Отпустил только потому, что боялся запачкаться. Голова снова стала крутиться, как безумная, вправо и влево, стараясь сбросить кусок дерьма, угодивший прямо между носом и верхней губой. Это удалось, и Ренатино снова стал кричать свое отчаянное “О!”.

– Парни, вторая на подходе… держите его.

– Ё, Николас, ну ты и жрать…

Драго с сестринской заботой обхватил голову Ренатино.

– Ублюдки! О!!! О!!! Ублюдки!!!

Бессильный крик оборвался, как только Ренатино увидел очередную порцию кала, выходящую из ануса Николаса. Волосатый темный глаз двумя спазмами разорвал змейку испражнений на два округлых кусочка.

– Черт, ты чуть в меня не попал, Нико!

– Драго, тоже хочешь немножко тирамису?

Второй кусок упал прямо на глаза. Ренатино почувствовал, что руки Драго отпустили его, истерично затряс головой, и тряс, пока не подступила тошнота. Николас захватил край майки Ренатино и обстоятельно, без спешки вытер себе зад.

Его оставили в покое.