Пираньи Неаполя

Больше всех волновался Драго:

– О, Мараджа, может, обойдемся без этого? Да понял он уже, все понял. Аннализа вообще тут ни при чем…

– Заткнись, Драго, – перебил Мараджа.

– А ты мне рот не затыкай! Говорю, когда хочу. И вообще, это мой дом! – взорвался Драго.

– Нет, это общий дом. Твой тоже. Это наше логово. И вообще, если ты сто раз повторишь одно и то же, не факт, что на сто первый раз сработает. Нет, не сработает.

– Я думаю, это слишком. Из-за такой ерунды…

– Опять ты за свое! Не хочешь – не доставай, держи форточку закрытой. Все. Делов-то! – сказал Николас.

– Хватит, Драго! – поддержал его Зубик.

Драго посмотрел на Аннализу, давая ей понять, что сделал все, что в его силах. Однако на ее лице не промелькнуло ни тени благодарности – все они были ей одинаково противны. Она ушла в ванную и вскоре вышла оттуда: женщина-вамп. Никогда еще эти юнцы не видели такой плоти, такой чувственности. Конечно, ни на минуту не расстающиеся с ноутбуками и смартфонами, они много чего повидали на бесчисленных порносайтах – единственных источниках их сексуального образования. Аннализа поняла, что должна предстать в образе героини порно. Тогда все случится намного быстрее.

Вот они. Стоят, как на групповой фотографии: спереди пониже, сзади повыше, а в центре – мечтательная физиономия Бисквита. Учительница вошла. Класс приготовился. На мгновение все будто бы оказались в свете софитов. Кто-то шмыгал носом, кто-то поправлял рубашку, кто-то смущенно шарил в карманах. Этот прожектор, который высветил появление Аннализы, показал, кем они были на самом деле, – обычными мальчишками. В этот долгий миг каждый отвечал за себя: не было ни группы, ни банды, ни наказания. Учительница вошла, чтобы спросить с каждого, на что он способен. За это время, пока они приходили в себя, они точно зависли в пустоте, где ощутили свою беззащитность или, точнее, испуг. Растрепанные волосы, растрепанные мысли, и взгляд – то ли выдерживать, то ли отводить…

Но что-то щелкнуло, и все вернулось на свои места. Аннализа, не ожидавшая такого замешательства, опустилась перед Николасом на колени.

Дрон смотрел себе под ноги, утопив глубоко в ушах наушники и включив музыку на полную громкость, чтобы ничего не слышать. Мараджа остановил Аннализу.

– Дрон, а Дрон! – заорал он так, что Дрону пришлось вынуть наушники и поднять голову. – Ты понял, что будет, если ты кинешь банду? Расплачиваешься и ты, и весь твой род. Вставай, Аннализа, иди, одевайся.

– Не-е-е, ну так неинтересно… – протянул Дохлая Рыба, надеясь на продолжение.

– Ну-у-у не-ет… – подхватил Бисквит.

Дрон чуть не бросился обнимать Мараджу, растроганный внезапно преподнесенным уроком. А Николас в свои шестнадцать чувствовал себя таким старым и умудренным жизнью, что впору было целовать ему руку. Он хотел, чтобы у него была тяжелая челюсть, как у Марлона Брандо, дона Вито Корлеоне. Он торжествовал, ловя на себе разочарованные взгляды друзей, видя изумление на лице Аннализы, чувствуя немую благодарность окаменевшего Дрона, не способного не то что говорить, но даже убрать с лица недоверчивое выражение. Это был спектакль. Мараджа любил придумывать сценарии, ощущать себя режиссером.

Аннализа стояла перед Николасом, они были примерно одного роста. Она смотрела на него так, будто от него воняло.

– Меня тошнит от вас всех, включая моего брата. – Аннализа глубоко вздохнула: – Но теперь вы должны оставить его в покое: вина снята.

Все молчали.

Аннализа подошла к Николасу почти вплотную:

– Снята вина? Скажи!

– Снята, снята… Дрон остается в банде.

– Тоже мне честь… – фыркнула Аннализа и пошла в ванную одеваться.

Мальчишки провожали ее взглядом, пока она не скрылась за дверью. Затем один за другим направились к выходу. Уже на лестнице Николас предложил:

– Кебаб?

– Кебаб, кебаб! – наперебой закричали все.

Только Дрон остался ждать сестру, чтобы отвезти ее домой.





Часть третья

Буря





Секрет паранцы, мелкой рыбешки, обжаренной во фритюре, заключается в умении выбрать эту самую рыбешку: никто не должен выделяться из коллектива. Если в зубах застрянет кость, из-за того что попался слишком большой анчоус, и если можно распознать кальмара, потому что он недостаточно мелкий, значит, это не паранца, это просто мешанина из подвернувшихся под руку морепродуктов. Паранца во фритюре – это когда все, что попадает в рот, жуешь не разбирая. Паранца во фритюре – это рыбные поскребки, только их совокупность дает правильный вкус. Надо уметь обваливать рыбку в хорошей муке, ведь именно фритюр оттеняет вкус блюда. Правильная паранца – это сражение с участием сковороды, оливкового масла, муки и рыбы. Можно считать его выигранным, когда все идеально уравновешенно, когда во рту остается неповторимый вкус и чувствуется аромат.

Паранца заканчивается быстро, как рождается, так и умирает. Как говорят в Неаполе, сжарил – съел. Она должна быть горячей, как ночное море, когда рыбаки забрасывают свои сети. Крошечные существа всегда остаются на дне сетей – мелкие сардинки, анчоусы, которые слишком мало еще плавали. Рыбу продадут, а эти так и останутся лежать в лотке среди кусочков растаявшего льда. Поодиночке нет у них ни цены, ни ценности; сложенные в бумажный кулек, они становятся деликатесом. Ровным счетом ничего не значили они ни в море, ни в рыбацких сетях, ни на тарелке весов, но на блюде стали изысканным кушаньем. Все перетрется во рту, все вместе. Вместе на дне морском, вместе в сетях, вместе в панировке, вместе в кипящем масле, вместе на зубах. Вкус один-единственный, вкус паранцы. Время ее сочтено, съедят мгновенно: как только паранца остывает, панировка отделяется от рыбы. Еда становится трупом.

Быстро рождается в море, быстро попадает в сети, быстро оказывается на раскаленной сковороде, быстро – во рту, быстро кончается удовольствие.






Завтра действовать будем мы




Первым об этом заговорил Николас. Все они встречали в “Махарадже” Новый год. Год, который станет для них стартом в будущее.

Драго и Бриато стояли в людской толпе на террасе с видом на залив. С холма Позиллипо открывался потрясающий вид на море. Вместе со всеми они ждали наступления нового года, в руках бутылка шампанского, большой палец придерживает готовую вылететь пробку. Людская волна колыхалась, ликуя в предвкушении. Легкое касание девичьих нарядов; густой не по возрасту аромат лосьонов после бритья; обрывки разговоров, из которых следовало, что весь мир у их ног… и алкоголь, сколько угодно. Они терялись в толпе и встречались снова, то радостно прыгали вместе, обнявшись за талию, то непринужденно болтали с людьми, которых видели впервые в жизни. Не растворяясь, однако, среди чужих, старались держаться вместе только затем даже, чтобы обменяться сдержанной улыбкой, означавшей, что все прекрасно. А в новом году будет еще лучше.

Пять, четыре, три…

Николас чувствовал это даже острее, чем остальные. Когда диджей пригласил всех на террасу, Николас крепко прижал к себе Летицию, уносимую людским потоком, но потом он замер, а она, подхваченная течением, оказалась на террасе. Он остался внутри, постоял перед большими окнами, за которыми все двигались, как в аквариуме, и пошел вглубь ресторана, в отдельный кабинет. Признательный Оскар всегда приберегал его для ребят Николаса. Плюхнулся в бархатное кресло, не обращая внимания на мокрую от пролитого шампанского обивку. Там его и застали остальные. Они вернулись, хохоча и рассказывая, что одна напилась в дым и разделась догола, так что мужу пришлось завернуть ее в скатерть.

– Им надо объяснить, кто главный. Дома, мотоциклы, бары, магазины – все, что у них есть, – это наше, – только и сказал Николас.

– Что ты имеешь в виду, Мараджа? – спросил Бриато. Он пил уже седьмой бокал и свободной рукой отогнял от себя дым фейерверков, взрывавшихся на улице.

– Что все в нашем районе принадлежит нам.

– Ну, еще чего! Откуда у нас такие деньги, чтобы купить все?!

– При чем тут это? Мы не собираемся все это покупать. Это уже принадлежит нам, и если захотим, все сожжем. Надо, чтобы они поняли: они без нас – ничто. Надо им объяснить.

– И как объяснить? Пострелять всех, кто не согласен? – вмешался Зубик. Он где-то оставил пиджак и теперь красовался в фиолетовой рубашке, из-под коротких рукавов которой выглядывала акула, новая татуировка на руке.

– Именно.

Именно.

Это слово, однажды произнесенное, понеслось, накручивая за собой прочие, как стихийное явление. Лавина. Разве вспомнили бы они потом, что все началось с одного слова? Именно с него, произнесенного в праздничной горячке? Нет, никто потом не сможет, да и не захочет восстанавливать ход событий. Потому что нельзя терять время. Нет времени взрослеть.

Люди на площади Данте узнали об их приближении по характерному рокоту моторов. Любопытство, смешанное с предчувствием опасности, – на мгновение замерли все, кто прогуливался по площади, пил кофе. Площадь Данте – реконструированная в XVIII веке рыночная площадь с изогнутым фасадом экседры, предназначавшейся для так и не реализованного конного памятника Карлу Бурбонскому. С тех пор как ее закрыли для машин, у двух элегантных крыльев здания Ванвителли[47] открылось второе дыхание. Тем явственнее в этих декорациях архитектурных красот был резонанс со случившимся. То, что произошло дальше, очень напоминало разбойный налет, облаву. Рокот все усиливался, рос, наконец скутеры выскочили на площадь со стороны ворот Порта Альба. Сидевшие на них открыли беспорядочную стрельбу. Они носились на полной скорости, как штурмовики. Чертили зигзаги на площади, обстреляли памятник Данте, а затем начали палить по окнам и витринам.

Сезон террора начался. Устрашение – самый быстрый и дешевый способ завладеть территорией. Время тех, кто завоевывал авторитет – переулок за переулком, группа за группой, человек за человеком, – прошло. Теперь необходимо запугать всех. Уложить на асфальт. Мужчин, женщин, детей. Туристов, торговцев, жителей исторического центра. Террор демократичен, потому что заставляет склонить голову любого, кто попадется на траектории пули. Его легко организовать. Для этого бывает достаточно одного слова.

Группа Николаса начала с окраин. С Понтичелли, Джантурко. Сообщение в чате: “Едем на экскурсию” – и банда седлает мопеды. Оружие – под седлом или за поясом. На любой вкус. Пистолет “Беретта”, револьвер “Смит и Вессон” 357-го калибра. Автоматы Калашникова и пулеметы М12, боевое оружие с полным магазином патронов. Достаточно один раз нажать на курок, чтобы выпустить всю обойму. Никакой стратегии. Просто в один прекрасный момент начинали стрелять – беспорядочно, наугад. Не целились: одной рукой давили на газ и удерживали руль, чтобы куда-нибудь не врезаться, а другой палили. Решетили треугольники “Уступи дорогу” и урны, истекающие черной кровью. Газовали, чтобы скорректировать свою траекторию. Поднимали взгляд, беря на прицел окна, балконы, крыши, не забывая про магазины, остановки, общественный транспорт. Некогда смотреть, куда летят пули, только быстрые движения глаз под глухими шлемами – убедиться, что нет полиции, нет засады. Нет времени даже проверить, не убит ли кто. С каждым выстрелом перед их глазами проносилась картинка: склоняющася голова и тело, падающее на асфальт. Распластаться, стать незамеченным для пуль. Спрятаться за машиной, за оградой балкона, за кустарником. Николас и его парни видели на лицах людей страх, и это был лучший пропуск в криминальный мир. Налет продолжается несколько секунд, как штурм спецназа. Из одного района мигом в другой. На следующий день они прочитают обо всем в местных газетах. Какой нанесен ущерб и есть ли жертвы.

А потом настал черед Старого города.

– Давай Толедо, – предложил Чупа-Чупс. Сказано – сделано. Нужно запугать их тоже. – Пусть обделаются желтым, – добавил он. Цвет диареи, цвет желтухи, цвет страха. Спуск Толедо за площадью Данте, сумасшедшая скорость. И только Николасу удалось заметить сразу за дворцом Дориа д’Ангри в реве безумной кавалькады среди падающих на землю людей фигуру женщины, крепко стоящей на ногах в дверях под вывеской “Blue Sky”. Мать узнала его, узнала их. Привычным жестом она взъерошила свои густые черные волосы. Они же промчались мимо, изрешетив витрину магазина одежды напротив.

На площади Карита каруселью пронеслись вокруг деревьев и припаркованных автомобилей, то же самое повторили в галерее Умберто I, наслаждаясь эхом выстрелов. Затем повернули обратно, к диснеевскому магазину, и там кто-то из них взял слишком низко. Уличный музыкант, сложив свой аккордеон на середине грустной мелодии, не спеша направлялся к станции метро “Толедо”. Он упал на землю, когда все вокруг уже поднимались. А банда тем временем летела к Испанским кварталам. Об исходе операции они узнали, как обычно, из новостей. В тот вечер увидели на экране первого убитого ими человека: человек падает на аккордеон в лужу крови. Этого музыканта знали многие, он часто играл одну песню – про девушку, которая просила привезти ей желтую айву из Стамбула, но ее возлюбленный вернулся лишь спустя три года, спустя три года, а девушка уже умерла.

– Это мой, – сказал Дохлая Рыба.

– А я думаю, мой, – перебил его Зуб.

– Это мой, – сказал Николас, и никто не посмел ему возразить.

Теперь, когда они посеяли террор, пришло время пожинать плоды. Занять точки сбыта они не могли, пока не завоевали нужный авторитет. Урок Копакабаны им запомнился крепко: “Или крышевать, или владеть точками сбыта травы и кокаина”. Крышевать они были готовы. Район остался без хозяина, удачный момент, упускать такой нельзя.

Николас наметил первую жертву: дилерский центр “Ямаха” на улице Марина. По случаю его восемнадцатилетия банда подготовила подарок – водительские права, каждый выложил из своего кармана сто пятьдесят евро. Отец подарил Николасу “Кимко 150”, скутер за две тысячи евро, новенький, только с конвейера. Он привел сына в гараж и, гордый собой, открыл ворота. Черный “Кимко” поблескивал в темноте, на переднем крыле красовался красный бант. Николас едва сдержал смех. Он поблагодарил отца, и на его вопрос, не хочет ли он испытать скутер сразу, Николас ответил, что лучше в другой раз. И ушел, оставив отца размышлять, в чем же тот ошибся.

“Кимко” он взял на следующий день. Красного банта на нем уже не было. Николас направился в автосалон, собирая по дороге остальных.

Когда менеджеры салона увидели юнцов, петляющих на скутерах среди выставленных на площадке мопедов, они первым делом подумали об ограблении. Такое уже случалось. Банда припарковалась перед огромной витриной шоурума, но вошел только Николас. Он кричал, что ему нужно поговорить с директором, что у него есть предложение, от которого тот не сможет отказаться. Клиенты автосалона держались от него подальше, в их глазах было смешанное выражение страха и недоумения. Что за парень? А парень, вычислив директора – господина лет сорока с эффектным пробором и усами а-ля Сальвадор Дали, – резкими ударами в грудь – бам, бам, бам – затолкал того в прозрачный, как аквариум, кабинет. Николас сел в директорское кресло, положив ноги на стол, и указал стоявшему перед ним человеку на стулья, приготовленные для клиентов. Директор попробовал возразить, растирая ноющую от ударов грудь, но Николас мигом осадил его:

– Спокойно, усатый. Мы тебя защитим.

– Мы не нуждаемся в защите, – ответил директор, потирая рубашку в полоску: тупая боль не проходила.

– Ерунда. Все нуждаются в защите. Положись на нас, – сказал Николас. Резким движением он встал и подошел к директору. Крепко сжал его руку в своей, а кулаком другой принялся снова бить в грудь.

– Видишь там моих ребят? Они будут приходить каждую пятницу.

Удар. Удар. Еще удар.

– Для начала оформим выгодный обмен.

Удар. Удар. Еще удар.

– Мой “Кимко”. Новейший. Ни царапины. Отдаю за “T-Max”[48]. Идет?