Поцелуй, Карло!

Совершенно новый сизый «кадиллак» с откидным черным верхом стоял на помосте под сиянием прожекторов. Главный приз вечерней лотереи сверкал огромным золотым бантом, как будто такой великолепный предмет нуждался в дополнительном украшении. И каждый из присутствующих надеялся уехать на нем домой.

Отовсюду на банкет стекались гости – кто на машинах, кто пешком. Быстрый перестук каблуков выходной обуви раздавался на дорожках, когда их обладатели спешили ко входу в шатер.

Женщины нарядились в вечерние платья из атласа, кружев и тюля весенних оттенков розового, желтого и мятно-зеленого, испещренные бисером, стеклярусом и мелким жемчугом. Выстроившись в очередь за настольными карточками, дамы казались текучей цветочной гирляндой. Мужчины были в смокингах и тесной, натирающей ноги праздничной обуви и, отдавая дань вечернему официозу, сменили сигареты на сигары.

Юбилейный комитет постановил разукрасить шатер изнутри в цвета итальянского флага – красный, белый и зеленый. К счастью, городские рождественские украшения оказались той же расцветки, так что праздничные гирлянды лампочек, висевшие на Гарибальди-стрит в декабре, теперь исполняли дополнительную обязанность в шатре в июне.

Столы застелили красными скатертями, на них поставили белый приходской фарфор. Главным украшением стола являлись пьедесталы с подносами печенья, завернутыми в целлофан и декорированными букетиками красных гвоздик, перевязанными ленточками. Домовитые хозяйки из Розето испекли к празднику бискотти, кокосовое печенье с глазурью, инжирные полоски, ореховые шарики, звездочки с джемом, пиццелле и кренделя с шоколадом в количестве неизмеримом. Ароматы миндального драже, анисового ликера и ванили наполнили шатер, соревнуясь с запахом лучших духов – «Табу», «Шарль из Рица» и «Упоение».

Пятьдесят столов на десять персон каждый. Это был самый большой банкет с «кадиллаком» в истории, и явно потому, что посол Розето-Вальфорторе посетил его в качестве почетного гостя. За несколько мимолетных часов Карло Гуардинфанте стал самой популярной личностью в городе. Он снискал расположение розетанцев своим превосходным английским и благодушным нравом.

Все непрестанно обсуждали детали его итальянского происхождения (которое переплеталось с их собственным), его внешность (власть и красота – прекрасное сочетание), его рост (редкая удача для итальянца) и его теплое к ним отношение (ведь он один из них). Будь сейчас время выборов, посол легко победил бы Рокко в борьбе за пост бургомистра, а ведь Рокко Тутололу любили все.

В центре шатра настелили паркетную танцевальную площадку. По одну сторону от нее возвышался помост, на котором сидели посол и городские чиновники, а по другую расположился оркестр. По оставшимся двум сторонам площадку обрамляли столы.

Ники наблюдал празднество со стула на помосте. Карточки с указанием мест были напечатаны золотом, кроме одной, рядом с ним, где от руки значилось: «Миссис Муни. Атташе миссис Рузвельт». Ники положил руку на спинку пустого стула Гортензии.

Он посмотрел на часы. Где же миссис Муни? В животе заурчало. Ничто не вызывает в человеке такого чувства голода, как необходимость быть учтивым. Так что Ники умирал с голоду. Дожидаясь Гортензию, он принялся выуживать кокосовое печенье из-под целлофана.

Ники как раз глодал печенье, когда Эдди Даванцо протянул ему конверт.

Дорогой посол, сожалею, что пропустила ужин, но я скорее покончу с собой, чем там появлюсь. Наслаждайтесь.

Ваша миссис Муни



– Надеюсь, с ней все в порядке, – сказал Эдди. – Миссис Тутолола и я постучали несколько раз, но она не ответила.

– У нее подагра разыгралась. Наверное, сидит в горячей ванне. – Посол засунул записку в карман куртки, а Рокко отправился встречать новоприбывших гостей. – Или нашла попутчиков до бара гостиницы в Бангоре и сейчас через три «Розовые белки»[79] забудет собственное имя, – пробормотал Ники себе под нос.

Ники загнали позировать для серии групповых фотографий с важными общественными организациями и религиозными клубами Розето – сначала с Юбилейным комитетом, потом с общиной Пресвятой Богоматери Кармельской, Пожарным обществом Колумбии, постом Марточчи Капобьянко Американского легиона, Рыцарями Колумба, Голубой армией Девы Марии Фатимской, Пресвитерианцами Розето (долго объяснять), потомками отцов-основателей города: семействами Розато, Фальконе и Поличелли, хором старшеклассников имени Пия Х, победителями научного конкурса школы Пресвятой Богоматери Кармельской, драматическим кружком школы имени Колумба, духовым оркестром Розето под управлением Луи Анджелини, чиновниками и членами местного отделения Международного женского профсоюза швей и, уже под самый конец, с дирекцией и членами дискуссионного клуба имени Маркони.

Когда все групповые съемки закончились, каждый из пятисот гостей был запечатлен по крайней мере на одной фотографии. Между съемками гости ухитрялись вернуться на свои места, чтобы доесть говядину «Веллингтон» с тертым миндалем, зеленой фасолью и салатом, а потом, когда подали кофе, наброситься на сладости. Джаз-бэнд «Ночные колпаки» уже был готов тряхнуть стариной.

Ники пробрался к помосту и чуть слюной не захлебнулся при мысли о горячей еде. Когда он в изнеможении опустился на стул, было уже поздно. Его тарелку убрали, а Тутололы совместно разорили поднос с печеньем. Все, что осталось рядом с его именной карточкой, – это стакан воды со льдом и лимонная долька. Что бы только не отдал Ники за одно печенье с инжиром! При том что он его на дух не переносил!

На хлебной тарелке отсутствующей Гортензии скучала одинокая булочка. Ники схватил ее, намазал маслом и проглотил всю целиком. Булочка плюхнулась в желудок, как теннисный мяч. Быть знаменитым означает, что времени на еду не остается. «Стать бы невидимым», – подумал Ники, касаясь пальцем кончика языка и собирая крошки сдобы с подноса, вкушая намек на несбывшиеся сладости.



Гортензия стояла у плиты, а Минна демонстрировала завершающий шаг в приготовлении венецианской подливки.

– Вы видите, теперь соус загустел и большая часть жидкости выкипела, – сказала Минна, помешивая густой ароматный томатный соус. – Я делаю углубление в середине, добавляю пятьдесят граммов масла и мешаю, пока масло не растворится полностью.

Минна подала Гортензии ложку.

– Никогда не промывайте макароны, – наставляла она, слегка потряхивая дуршлаг, и отставила его в сторону.

Сняв сковородку с плиты, она налила немного соуса в миску, выложила туда макароны, добавила оставшийся соус и все смешала. Потом натерла свежий пармезан, посыпала им блюдо и взяла миску с макаронами с кухонного стола.

– Возьмите, пожалуйста, поднос, – попросила она Гортензию.

Ее гостья подхватила поднос, где расположились хрустящий хлеб, сливочное масло, салат из одуванчиков, маслин и сладкого лука в оливковом масле и уксусе и графин домашнего вина, и последовала за Минной к столику в саду.

– Так вот как это делают в Италии! – восхитилась Гортензия.

– Al fresco. Попробуйте macaroni.

Гортензия отведала и прикрыла глаза.

– Я никогда не ела ничего подобного. Наверное, все дело в секретном ингредиенте.

– Не в нем одном. Как вы думаете, сможете приготовить подливку сами?

– Я все это запишу.

– Непременно.

– С удовольствием приготовлю ваши макароны для следующего церковного ужина.

– Думаете, им понравится?


– Не знаю. Единственный красный соус, который мы использовали до сих пор, это соус барбекю. Возможно, не понравится.

– Если вы любите готовить, то и людям всегда нравится то, что вы им предлагаете.

– Это правда. Моей семье нравится моя стряпня, – признала Гортензия.

– Но вы ведь работаете в офисе?

– Да. Оплачиваю счета.

– Миссис Рузвельт, должно быть, делает вашу работу интересной.

– Так и есть. Не дает расслабиться. У вас есть дети, Минна?

– Сын. Он живет в Олбани, штат Нью-Йорк.

– Так далеко?

– У его тестя там дело.

– Ваш сын не хочет жить здесь?

– Его жена не хочет.

– Сыновья от нас уходят, так ведь?

– Как всегда. У вас есть сыновья?

– Две дочери. Уже взрослые. И сын был. Родился 5 ноября 1916 года. Он умер на следующий день. Я назвала его Малахия.

– Очень жаль. – Минна положила ладонь на руку Гортензии.

– Но я знакома с поведением мальчиков. На работе их много. И я мать каждому, можно сказать.

– Мы все матери мужчинам. Я работала у мужа.

– Чем он занимался?

– У него была блузочная фабрика. У всех тут швейные фабрики.

– Когда он покинул нас?

– Шесть лет тому.

– Тяжело такое пережить.

– Мне все еще трудно с этим смириться. Я пошла на поминальную службу, потом на кладбище. Вернулась домой и никогда больше не выходила.

– Что вы имеете в виду?

– Я не выхожу из дома. Только в сад и к самшитовой изгороди.

Гортензия пригубила вино. Наверное, это и есть психическое расстройство, на которое намекала Чача.

– А как же вы справляетесь?

– У меня добрые соседи. Они покупают мне все, что нужно, а священник приносит причастие. Люди обо мне заботятся.

– Вы когда-нибудь пытались выйти из дома?

– Не могу. Я пробовала. Даже купила билет на сегодняшний банкет. Когда я покупала его, то действительно верила, что пойду. Я даже спланировала, что надену. Если вы подниметесь в мою комнату, то увидите там голубое шифоновое платье, висящее на двери. Выходные туфли на коробке, чулки на комоде. Но чем ближе подходило время идти, тем сильнее я тревожилась. А потом, под вечер, вы постучали в дверь и сняли с меня эту тяжесть. Теперь мне не надо идти, потому что вы пришли ко мне.

– Можно, я открою вам секрет? Мне тоже не хочется идти туда.

– Вы, думаю, часто появляетесь на публике.

– Это становится утомительным. Если бы мне удалось навсегда избежать публичности, я была бы счастлива.

– Конечно, это зависит от миссис Рузвельт. Гортензия, если бы вы смогли прожить жизнь сначала, что бы вы сделали иначе?

– Все.

Минна засмеялась.

– Нет, серьезно. В жизни было немало хорошего. Но я бы пошла другой дорогой.