Почти нормальная семья

Я смотрю на него исподлобья, стараюсь всем видом показать, будто мне совсем не нравится эта идея, но все это, конечно, просто шоу, и он это знает, потому что продолжает как ни в чем не бывало:

– «Преступление и наказание». Шестьсот сорок шесть страниц о России девятнадцатого века.

– Короче, – бормочу я, листая книгу большим пальцем, – если бы мне предложили выбирать между тем, чтобы прочесть вот это или страдать болезненными месячными две недели подряд…

– Тебе понравится.

– Хорошо, я прочту. Чтобы хоть ненадолго забыть о запахе. К тому же мне тут все равно больше нечем заняться.

Винни-Пух улыбается мне.

– И вот эту, – говорит он, указывая пальцем еще на одну книгу.

Она называется «Тереза Ракен» – тоже девятнадцатый век, но в ней всего лишь сто девяносто пять страниц, чуть больше, чем в обычном каталоге «H & M».

– Пожалуй, я начну с нее.

Пока я читаю предисловие и первую главу, Винни-Пух сидит и что-то бормочет себе под нос, уткнувшись в одну из своих папок. Половина его жизни проходит в этих папках.

Книга довольно скучная, бесконечные описания Парижа, и мои мысли вскоре улетают куда-то. Скосив глаза, я смотрю на Винни-Пуха, который открывает свой пенал с разноцветными зверюшками. Мне приходит в голову, что я почти ничего о нем не знаю.

– Сколько у тебя детей? – спрашиваю я.

– Одна дочь, – отвечает он с удивленной улыбкой. – Ловиса.

– Почему?

Вид у него растерянный.

– Потому что это красивое имя. У моей жены тетушку звали Ловиса.

– Нет-нет, я не об этом. Я хочу сказать – зачем ты завел детей?

– Что? – восклицает он с такой наигранно широкой улыбкой, которая явно призвана скрыть страх и неуверенность.

– Или это произошло по ошибке? Презерватив порвался?

Улыбка на лице Винни-Пуха тут же гаснет.

– Вовсе не по ошибке, – бормочет он. – Я всегда хотел иметь детей. Казалось, мы созрели. Я… даже не знаю.

Я закатываю глаза:

– Знаешь, Винни-Пух, у меня есть одна теория.

– Не сомневаюсь, – вздыхает он.

– Мне кажется, многие заводят детей ради самих себя. Типа когда все серо и скучно, едешь в город и покупаешь себе новую помаду, чтобы настроение улучшилось.

– Ты сравниваешь рождение детей с покупкой помады?

– Да, я знаю, сравнение хромает, но ты понимаешь, что я имею в виду. Народ заводит детей, чтобы улучшить себе настроение, укрепить уверенность в себе, развеять скуку – в общем, по всяким таким причинам.

– Или потому, что это главное событие в жизни человека, самая прекрасная форма любви. Смысл жизни.

– Боже мой, Винни-Пух. Смысл жизни? Что за…

Он с улыбкой качает головой и снова утыкается в свои папки.

– А у вас будут еще?.. – спрашиваю я.

– Еще – что?

Винни-Пух делает вид, что занят чтением.

– Еще дети. Вы с твоей девушкой… или женой… вы собираетесь заводить еще детей?

– Думаю, да. Думаю, для ребенка хорошо иметь братика или сестричку.

Он по-прежнему не смотрит на меня.

– Мои родители тоже так считали. Несколько лет подряд они трахались, как кролики, чтобы сделать еще ребенка. Не получилось. Не знаю – может быть, Бог был не вполне доволен тем, как они обращались с тем ребенком, который у них уже есть. Иногда мне кажется, что половина моего детства вертелась вокруг этого самого братика или сестрички, которые так и не состоялись.


Винни-Пух поднимает голову над папкой:

– Это, конечно, трагедия.

– Больше всего на свете мне хотелось, чтобы мы просто жили дальше. Ведь у нас уже была семья.

– Понимаю.

– Не поступай так со своей девочкой, малышкой Ловисой, – прошу я. – Обещай мне.

– Обещаю.



Винни-Пух объясняет мне, что эссе – это прозаический текст на какую-то конкретную тему, написанный в свободной манере.

– Ты можешь изложить собственные мысли по поводу этих двух романов девятнадцатого века: «Терез Ракен» и «Преступление и наказание». Тема эссе – убийство. Какие причины толкают человека к тому, что он становится убийцей? И все ли убийства одинаково отвратительны?

Я смотрю в пустой блокнот. Наверху на первой странице я пишу большими буквами: «ЭССЕ». Некрасивое слово. Звучит как какой-то предмет, который старики носят в нагрудном кармане. «У тебя с собой твое эссе, Карл-Густав?»

Для видимости я перелистываю страницы, но на самом деле мне никак не удается сосредоточиться на чтении.

– Удачи, – произносит Винни-Пух, прежде чем уйти.

Я улыбаюсь и киваю, но тут же откладываю книгу.

Вместо этого я размышляю над идеей Микаэля Блумберга возложить вину на Линду. Альтернативный подозреваемый, как он сказал. Он обсуждал это с мамой. Уверена, что он это сделал. А мама, само собой, переговорила с Аминой.

Я размышляю, как это работает в Швеции. Если существуют двое альтернативных подозреваемых, необходимо доказать – чтобы это не вызывало никаких сомнений, – кто из них что сделал, либо же доказать, что оба могут быть виновны, поэтому ни одного из них нельзя осудить. Мне всегда казалось, что это бред, что с этим надо что-то делать.

Сердце сжимается, когда я думаю об Амине. Как я по ней скучаю! Амина. Мама. Папа.

Вспоминаю то время, когда я была маленькой и папа был лучше всех на свете. Может ли это чувство вернуться? Возможно ли это вообще? Или все безнадежно испорчено?

Может быть, лучше будет, если я расскажу все полиции, чтобы это дерьмо закончилось.

Тут я озираюсь по сторонам. Запах, стены, тоска. Время, застывшее неподвижно, ночи, которые убивают меня. Я не вынесу, я больше не могу! Я бьюсь головой о подушку и кричу. Я должна выйти отсюда!





67




– Кошмар! – воскликнула Амина, когда я рассказала ей о случившемся. – А что, если она права? Почему ты так уверена, что именно Линда психопатка, а не Крис?

– Да брось! Если кто-то и разбирается в психопатах, так это я!

Мы вели свои велосипеды через Городской парк, где большая компания возрастных женщин в легинсах и разноцветных кроссовках стояли на газоне в йоговской позе «писающая собака».

– Она показалась тебе сумасшедшей?

Амина смотрела на меня, и я не знала, что ответить.

– Разве нормальный человек стал бы разыскивать девушку, с которой встречается ее бывший парень?

– Не знаю, – ответила Амина. – Но ведь она сказала, что хотела тебя предупредить. Если у тебя нет к нему никаких чувств, может быть, стоит подумать…

Я бросила на нее раздраженный взгляд:

– Я знаю Криса.

– Ты знаешь его типа три недели!

– Достаточно, чтобы понять: он не психопат!

Естественно, мне было ужасно любопытно, что лежит в том ящике, о котором говорила Линда. Как бы то ни было, я решила ничего не рассказывать Амине. Чтобы не лить воду на ее мельницу.

– Ты собираешься сообщить об этом Крису? – спросила она. – О том, что Линда приходила в «H & M»?

– Даже не знаю.