Погружение в отражение

 * * *




Никита нетерпеливо стучал в дверь, просил поторопиться, но Лариса так и сидела на дне ванны, подтянув колени к подбородку. Вода из душа лилась почти холодная, Лариса замерзла, но сил протянуть руку к новенькому венгерскому смесителю не было.

После всего она стала мыться несколько раз в день: включала воду на полную мощность и терла себя мочалкой изо всех сил, но это не помогало, Лариса по-прежнему чувствовала себя оскверненной и мерзкой. Она быстро поняла, что вода ничего не смоет, но при каждом удобном случае уходила в ванную. Иногда даже не раздевалась, просто садилась на бортик и смотрела, как течет вода и, закручиваясь, убегает в слив.

Она надеялась, что со временем успокоится. Не сразу, не через месяц и даже не через год, произошедшее, нет, не забудется, конечно, не утечет без следа, но потеряет остроту и перестанет больно ранить. Когда-нибудь… Но дни шли, а легче нисколько не становилось.

Муж крикнул: «Лариса, выходи!» – уже с явным раздражением в голосе, и она очнулась.

Лариса встала, растерлась полотенцем, надела махровый халат и принялась сушить волосы феном.

Какие бы кошки ни скребли на сердце, а на публике надо выглядеть отлично – этот закон она усвоила еще в детстве.

Лариса накрутила локон на щетку и вздохнула. Когда-то она обожала причесываться и наряжаться, но теперь не могла даже вспомнить, каково это – нравиться себе.

Фен был новым, импортным и страшно дефицитным, но работал слабенько, не то что плойка «Этюд», могучее побочное дитя оборонной отрасли. Там прядь за несколько секунд принимала благородную форму древесной стружки, а с этим аппаратом приходилось повозиться.

Из зеркала на нее смотрела мрачная, потухшая женщина, и Лариса изо всех сил растянула губы в улыбке. Сойдет.

Обычным советским гражданам следует подтрунивать над фальшивыми улыбками американцев, презирать и немножко жалеть этих лицемерных людей, вынужденных скрывать свои раздавленные капиталистическим гнетом души под веселыми масками, но на то они и обычные.

А нормальные люди с удовольствием перенимают этот стиль, ведь за улыбкой можно многое скрыть. Почти все.

Лариса побрызгала на прическу лаком, почти не глядя в зеркало. Волос у нее богатый, и цвет интересный: медно-рыжий, настоящий тициановский, так что голова всегда в порядке.

Постояв в задумчивости перед распахнутым шкафом, она выбрала прямую черную юбку и нарядный ангорский свитер с рукавом «летучая мышь». Нежный бирюзовый цвет очень шел Ларисе, но важно было одеться не красиво, важно было одеться точно.

А красота… Разве она теперь имеет на нее право?

Муж нетерпеливо кашлянул. Готовый для выхода, он стоял на пороге, хмурясь и многозначительно крутя на пальце ключи от машины.

– Сейчас, сейчас, – Лариса улыбнулась и заставила себя посмотреться в зеркало. Маленькая щуплая женщина, но одета со вкусом. Она быстро тронула губы блеском и только на секунду задержала руку над полочкой с духами. «Шанель»? Нет, все-таки «Клима»! И совсем чуточку.

Лариса почти не пользовалась косметикой. Когда снежно-белая кожа даже зимой покрыта густой россыпью ярких веснушек, невозможно подобрать помаду и тени так, чтобы они не выглядели вульгарной раскраской. А на густых рыжих ресницах почему-то любая тушь смотрится как гуталин.

«На тебя солнышко чихнуло», – говорила бабушка, и Лариса, в общем, гордилась своей необыкновенной внешностью. А теперь стала ненавидеть. Если бы она была обычной серой мышкой, он бы не заметил ее, прошел мимо… И сейчас она была бы спокойна.



Они поехали на своей машине. Муж любил водить, а кроме того, если ты за рулем, то имеешь полное право отказываться от спиртного.

С черного низкого неба вдруг посыпался снег, и, искрясь в желтом свете уличных фонарей, стал засыпать лобовое стекло. Муж включил дворники, и сквозь их мерные взмахи Лариса смотрела на темные дома Петроградской стороны, вдоль которых по узким тротуарам шли редкие прохожие: снегопад дарил им высокие белые шапки и нарядные эполеты. На перекрестке остановились, и Лариса смотрела, как дорогу переходят женщина с маленькой девочкой. Ребенок сосредоточенно тащил за собой санки, и восседающего на них медведя совсем замело.

Сердце кольнуло привычной и оттого мимолетной болью. Лариса отвернулась.

Наконец подъехали к большому серому дому, раскинувшемуся на Кировском проспекте. Никита поставил машину на улице, и в высоченную арку с гигантским фонарем они вошли пешком.

Отец мужа работал заведующим отделом ЦК КПСС, жил с женой в Москве, а это была «наша ленинградская квартира». Лариса тоже происходила из номенклатурной семьи, но рангом пониже, и жизнь на два города, когда можно приехать на выходные, просто чтобы сходить в Кировский театр и повидаться с сыном и старыми друзьями, представлялась ей неслыханной роскошью.

В «нашей ленинградской квартире» свекровь хозяйничала сама. Открыв дверь, Ангелина Григорьевна расцеловала сына с невесткой, убрала в шкаф их почти невесомые финские куртки Luhta и пригласила в гостиную, обставленную с обманчивой скромностью и простотой. Неброская, сдержанная мебель казалась невзрачной, но это был настоящий антиквариат, а не дефицитный финский ширпотреб, которым выхвалялись директора магазинов и прочая подобная публика.

Они пришли первыми, и Лариса, повязав фартук, помогла свекрови накрыть на стол. Нарезала тонкими ломтиками сервелат и твердый, но легкий и ноздреватый, как пемза, сыр, сочащийся слезой и терпким ароматом. Деликатесов на столе было ровно столько, сколько нужно. Балык – да, но икра только красная, и немного. Зато свекровь испекла свои фирменные пирожки и подала с бульоном, на сладкое сделала «Наполеон», а в качестве коронного блюда презентовала нечто под названием «шопский салат», рецепт которого ей дали товарищи из Болгарии.

Когда прибыли гости – начальник отдела оборонной промышленности горкома партии и председатель горисполкома с женами, – Лариса вздохнула с облегчением. Она оделась совершенно правильно. Это не официальный прием, просто ужин в кругу старых друзей, поэтому только чуть наряднее, чем в будни, вещи хорошие, но не самые лучшие. И духи она тоже выбрала такие, как надо, как положено молодой жене молодого перспективного руководителя. Ей пока только «Клима», а «Шанель» для этих крупитчатых женщин. И шубок, как у них, ей пока не полагается.

Ведь самый главный принцип – это не лезть вперед, не подпрыгивать и не хватать то, до чего ты еще не дорос. Лучше взять чуть меньше, но и не слишком мало, чтобы не подумали, будто ты играешь не по правилам.

Лариса взглянула на свекровь, которая, широко улыбаясь, рассаживала гостей в столовой. Удивительная женщина, уже к семидесяти, а она все еще красива. Стройная, подтянутая, с прямой спиной. На сухом и чуть резковатом лице почти нет морщин. Одета в широкие черные брюки и простую белую блузку, на шее – нитка жемчуга, вот и все, но гостьи в своих остродефицитных шмотках на ее фоне кажутся колхозницами.

Вот у кого надо поучиться такту и чувству меры! Свекор женился на Ангелине, когда она была начинающей артисткой, а он – молодым комсомольским вожаком. Когда люди счастливы в браке и по-настоящему любят друг друга, у них обычно и карьера спорится. Свекор быстро вырос в крупного партийного руководителя, а Ангелина Григорьевна стала очень известной артисткой и могла бы превратиться в звезду мирового уровня, такую как Любовь Орлова, но делать этого не стала. Разве может быть у простого завсектором ЦК супруга – кинозвезда? У генерального секретаря простая тетеха, а у какой-то мелкой сошки звезда? Впору закричать, как гоголевский Городничий: «Смотри! Не по чину берешь!»

Как только стало ясно, что перед мужем открываются блестящие перспективы, Ангелина Григорьевна перестала сниматься, посвятила себя преподавательской работе во ВГИКе. Жена-профессор – это можно. Это хорошо. Респектабельно, скромно и не так раздражает глыбообразных вышестоящих жен.

Свекровь продумывает каждую мелочь. Кажется, простой ужин в семейном и дружеском кругу, но меню составлено просто виртуозно. Ничего не жаль для таких дорогих гостей, но с другой стороны, ни в коем случае нельзя показать, что у тебя более высокий уровень обслуживания, чем у них, и ты имеешь доступ к чему-то большему. Нельзя, чтобы вышестоящие думали, что ты хочешь урвать их кусок, а нижестоящие завидовали слишком сильно. Но и совсем скромничать тоже нельзя, наоборот, нужно демонстрировать, что ты зависишь от своих привилегий, как алкоголик от вина, и ради них сделаешь все что угодно. Иначе система не может тебе доверять.

Три года назад Никита стал директором крупного научно-производственного объединения. Большой пост, но занял он его всего в тридцать два года. Многие номенклатурщики всю жизнь идут к тому, с чего он начал, поэтому не грех быть чуть поскромнее других, примерить на себя образ молодого демократичного руководителя. Не «волга», а «жигули», квартира хоть трехкомнатная на двоих, но небольшая и не рядом с «нашей ленинградской», а в новом доме. И простенький шалашик в дачном поселке вместе с другими трудящимися. А молодая жена – обычная аспирантка в ЛГУ, ездит на троллейбусе и о шубе даже не мечтает. Всем видно, что Никита не просто сынок, который дорвался. Нет, он занял директорский пост, потому что компетентный специалист и талантливый руководитель, а не потому что высокопоставленный папа нашел способ пристроить чадо к номенклатурной кормушке.

Эти тонкости чувствуют только женщины, поэтому так важно, чтобы жена была из ближнего круга. Поэтому, наверное, родители мужа и любят свою невестку, хоть она до сих пор не подарила им внука. Зато она понимает нюансы и постоянно в них совершенствуется.


Взять хоть пирожки. На первый взгляд, ничего особенного, а на самом деле четкое послание: «Мой муж выше ваших по должности, но я не погнушалась собственными руками приготовить для вас еду. Видите, я считаю вас равными себе и жду ответной любезности».

Лариса усмехнулась. Странно, что еще полгода назад эти дурацкие условности восхищали ее, и умение в них разбираться представлялось настоящей светской утонченностью. А ведь если вдуматься, обычное лицемерие, ничего больше.

Тут она поймала встревоженный взгляд Ангелины Григорьевны и заставила себя улыбнуться. Будем надеяться, что отрешенность сойдет за скромность.

После ужина дамы по английскому обычаю перешли в гостиную, а мужчины остались за столом с бутылкой коньяка.

Лариса хотела убрать остатки еды и помыть посуду, но Ангелина Григорьевна мягко приобняла ее за талию:

– Не надо, деточка.

– Но…

– Без «но». Привыкай быть хозяйкой, – свекровь оглянулась и, убедившись, что в кухне никого, кроме них, нет, негромко продолжала: – Скоро Никиту должны сделать замминистра. Тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

– Правда?

– Вопрос практически решен. Боюсь, милая, девочку придется оставить в прошлом, пора тебе становиться дамой, моя дорогая.

– Но чай давайте все-таки я подам.

– Да, так будет правильно. Ты здесь самая молодая и не гостья, а член семьи. А мужчинам, если не трудно, отнеси кофе в столовую, чтобы они могли спокойно поговорить о делах.

Лариса кивнула и принялась снаряжать сервировочный столик на колесиках.

Ангелина Григорьевна хотела вернуться к гостям, но с порога вдруг вернулась и внимательно посмотрела Ларисе в лицо:

– Ты будто не рада, деточка?

– Что вы, Ангелина Григорьевна! – пробормотала Лариса. – Просто не хочу спугнуть. Мало ли что…

– Медведь если еще и не убит, то смертельно ранен точно.

– А этот кошмар?

– Что, деточка?

– Этот кошмар не помешает?

– Ну что ты… Никита – директор, его дело выполнять план, а о политико-моральном состоянии сотрудников пусть у партийных органов голова болит. Это им придется отвечать, что развели такую грязь в своих рядах.

Свекровь потрепала ее по щеке и ушла в гостиную, а Лариса взяла большой фарфоровый чайник и насыпала заварки из жестяной коробки, с которой на нее пристально смотрел индус в чалме.

– Такие дела, – сказала Лариса индусу, глубоко вдохнула терпкий аромат чайного листа и захлопнула крышку.

Пока чайник закипал, она ставила на сервировочный столик нарезанный «Наполеон» и вазочки с конфетами. Хорошо, что свекровь позволила ей немножко побыть одной, чтобы осознать новость, хотя это и не бог весть какой сюрприз. Так планировалось с самого начала: Никита проявит себя на должности директора предприятия всесоюзного значения, наверху оценят его талант руководителя и пригласят в центральный аппарат. Уезжая с мужем в Ленинград, Лариса знала, что это ненадолго, но думала, что успеет защитить диссертацию здесь. Ей казалось, НПО должно под началом мужа триумфально перевыполнить хоть один пятилетний план, чтобы его признали гением управления. Но, видимо, наверху и так насчет Никиты все ясно.

Она – жена, и ее дело любить мужа и радоваться его стремительной карьере, а что да почему, ее не касается. Главное, она вернется в Москву, снова будет жить рядом с родителями и любимыми подружками, не говоря о том, что замминистра – это уже совсем другой уровень, чем директор НПО. Да, сейчас она имеет доступ к любым продуктам и не стоит в очередях, одежду и обувь тоже покупает в спецмагазинах, только вот готовить, стирать и гладить приходится самой, так же как и убирать, пусть и с помощью импортной техники. Что ж, после повышения Никиты эти заботы отпадут. У них появится обслуга. Какая-нибудь милая женщина средних лет, которая станет делать всю домашнюю работу и постукивать наверх, а как без этого?

«Ну и стучи, – сердито бросила Лариса этой воображаемой женщине, – ничего ты на меня не накопаешь!»

Закипевший чайник пронзительно свистнул, из носика вырвалась длинная и узкая струя пара, Лариса поскорее выключила газ, налила кипяток в фарфоровый чайник, надела на него аскетичный конус, заменяющий в этом доме вульгарную чайную бабу, и осторожно повезла сервировочный столик в гостиную. Посуда мелко и противно дребезжала.

Свекровь быстро встала и приняла у Ларисы столик на пороге комнаты, а невестку, коротко приобняв, усадила на диван. Тонкий жест. Ангелина Григорьевна о своем детстве темнит, недоговаривает, но воспитание получила явно не в совпартшколе.

Лариса вспомнила, как боялась представляться родителям жениха, а мама так просто обмирала от ужаса и, кажется, втайне мечтала, чтобы свадьба не состоялась.

Отец будущего мужа действительно оказался замкнутым и неприветливым человеком, зато Ангелина Григорьевна сразу заявила: «Я считаю, что родные люди должны поддерживать друг друга, а не мучить. Конечно, без некоторых шероховатостей мы вряд ли обойдемся, но классические дрязги свекрови и невестки давайте оставим простолюдинам».

Вспомнив, как переглянулись при тех словах ее родители, Лариса невольно вздохнула. Когда она была маленькой, о таком немыслимо было даже заикнуться. Народ и партия в едином порыве стремятся к коммунизму, где не будет никакого деления на простых и непростых. Не дай бог проскользнет или кому-то просто покажется, что ты ставишь себя выше рабочего! Ты такой же, как все, только много и упорно трудился на благо общества.

А теперь высокомерие и снобизм вдруг перестали быть страшным грехом, особенно среди жен. Можно не только сказать «простые люди, плебеи, гегемон», но и носик при этом сморщить. В узком проверенном кругу, конечно. И аристократическими корнями, от которых раньше открещивались, вдруг начали осторожно похваляться. Иносказательно, намеками, но течет, течет в нас голубая кровь…

Ангелина Григорьевна молчит, не ввязывается в подобные разговоры, но ее породистое лицо с высокими скулами и изумительная осанка красноречиво свидетельствуют о благородном происхождении.

Лариса, очарованная красотой и добротой свекрови, страстно желала, чтобы ее ребенок оказался похож на бабушку со стороны мужа. Сам Никита больше пошел в отца, но недаром говорят, что все лучшее проявляется через поколение.

Пока долгожданная беременность не наступает, но врач сказал, что она здорова, просто слишком сконцентрировалась на проблеме, надо немного расслабиться, и все случится.

Расслабилась… Лариса вздрогнула. Если Ангелина Григорьевна узнает, чем занималась невестка, то сразу вышвырнет ее на улицу, как помойную кошку. И хоть развод – вещь в их кругу крайне нежелательная, муж на него решится. А родителям придется или отречься от дочери, или падать в грязь вместе с нею.

Нет, если узнают, то у нее один путь – самоубийство.

Господи, скорее бы уехать в Москву и родить наконец ребенка! Вдруг ужасное останется здесь, в Ленинграде, и не сможет укусить ее сквозь расстояние и материнство?