Погружение в отражение

– Хорошо, давайте отойдем и спокойно все обсудим.

Она подошла к чугунной ограде, смахнула столбик рыхлого влажного снега и облокотилась, глядя на грязный лед реки. Вера Ивановна встала справа, дед слева.

– Слушаю вас, – сказала Ирина.

– Вы не удовлетворили мое ходатайство о заслушивании в суде… – начала Вера Ивановна.

– Да, и объяснила почему.

– Так-то оно так, – встрял дед, – только есть одна закавыка.

– Ирина Андреевна, вы заранее знали, что Еремеев одноглазый?

– Да, это было в материалах дела.

– А если бы нет, как быстро вы могли бы это понять?

– Что, простите?

– Подсудимый носит протез глазного яблока. Да, при внимательном общении можно понять, что с ним что-то не так, но согласитесь, отсутствие глаза – не первое, что придет в голову. Скорее подумаешь, что косой.

– Не та примета, которая первой бросится в глаза, – фыркнул дед, – простите за глупый каламбур.

Ирина замерла. Черт, а действительно! Мальчик что, окулист-любитель, за три секунды в условиях опасности для своей жизни поставил точный диагноз?

– Парень мог понять, что у нападающего недостает глаза, только в том случае, если тот был без протеза.

– Вот видите, все объяснилось, – с облегчением проговорила Ирина.

– Все, да не все, – уверенно заговорил Сухофрукт. – Зачем человеку идти на преступление, снабдив себя яркой особой приметой? Проще сразу разбрасывать на месте преступления свои визитки. Нет, Ирина Андреевна, протез – это, конечно, совсем не то, чем папа с мамой одарили. Знаете, сколько я к зубам привыкал? Ой-й-й… – дед со вздохом покачал головой, – и натирает, и болит. Я когда челюсть вставил, тогда только и понял, как бедные женщины мучаются на высоких каблуках. Наверное, стеклянный глаз тоже доставляет неудобства, но ради конспирации можно потерпеть, не правда ли? Мы с Верой Ивановной так поняли, что менты, то есть, пардон, милиционеры, осмотрели место происшествия, в том числе поспрашивали людей, не заметили ли они чего необычного.

– Да, и?

– И одноглазый человек в наше мирное время – это довольно необычно, Ирина Андреевна. Неужели никто не обратил внимания?

Ирина кивнула. Настроение испортилось оттого, что старый алкоголик и кулема вперед нее додумались до очевидной вещи. Неужели у этой расплывшейся тетехи хватка крепче?

А как Сухофрукт вчера разделал под орех ключевую улику! Действительно, где доказательства, что фляжка упала под поваленное дерево именно в момент убийства, а не в один из шестидесяти дней, прошедших после него? В американском суде присяжные после такого выступления уже оправдательный вердикт выносили бы…

Снова кольнула смутная догадка, но так и не оформилась в слова.

Ирина продолжала стоять, глядя на усеянный окурками лед. Что делать? Придется удовлетворить ходатайство адвоката и очень прозрачно намекнуть Аллочке, как ей следует подготовить свидетеля к даче показаний. Быстренько дослушать гаишника и окулиста, раз уж она вызвала их в суд, и после этого сразу судебные прения. Никакой больше инициативы. Комсорг наверняка вышел с больничного, но дергать его теперь совершенно ни к чему, наоборот, очень хорошо, что обошлись без его показаний.

Есть у нее внутреннее убеждение в виновности Еремеева? Есть! По крайней мере в начале процесса было, а что с тех пор изменилось? В сущности, ничего.

Все эти несостыковки – это не более чем пустое умствование, демагогия и дешевая дедукция, достойная книжек про Шерлока Холмса, но никак не протоколов советского суда.

Еремеев не может быть признан невиновным только потому, что кто-то заинтересован в его скорейшем осуждении, так же как праведное желание отговорить людей от выхода в море на неисправном корабле не дает ему индульгенции на убийства.

Ирина попросила Сухофрукта пройти немного вперед, а сама взяла под руку Веру Ивановну и приблизила губы почти к самому ее уху.

– Сейчас я обращусь к вам с очень странной просьбой, объяснить которую не имею права, – шепнула она, – но поверьте, что это не повредит вашему подзащитному.

– Да-да, слушаю.

– Спросите его про документы.

– Что?

– Он поймет. Скажите, что для него это вряд ли что-то изменит, но может оказаться полезным другому подсудимому. Пусть сообщит, где они хранятся.

– Вы говорите загадками.

Ирина развела руками.





* * *


Ларисе сначала показалось, что Алексей все-таки сменил адвоката. За столом возле его места сидела красивая ухоженная дама в отличном костюме и со стройными лодыжками. Только присмотревшись внимательнее, она узнала в этой интересной женщине вчерашнюю колхозницу. Ничего себе, как преобразилась! А вдруг она специально притворялась, чтобы усыпить бдительность судьи? Вдруг у нее получится доказать, что Алексей невиновен?


Сегодня зал суда был почти пуст. Зевакам стало скучно, родные и друзья несчастных матерей тоже посчитали, видимо, свой долг исполненным и вернулись к повседневным занятиям. Остались только осиротевшие женщины да несколько журналистов. Все превращается в рутину, даже самая страшная человеческая жестокость.

Лариса села в пятом ряду, уже пустом, и все время чувствовала на себе полные ненависти взгляды женщин, сегодня больше, чем вчера.

Она комкала в руках носовой платок, отводила глаза от Алексея и вполуха слушала, как дородная женщина-профессор многословно рассказывает об особенностях монокулярного зрения. Она говорила и говорила, но заключение дала очень осторожное: да, у человека после энуклеации глазного яблока появляются некоторые ограничения, связанные с сужением полей и нарушением стереоскопического зрения, но подсудимый мог в значительной мере компенсировать эти недостатки. Во всяком случае, она не станет утверждать, что он не был способен нападать на людей и водить автомобиль. Права ему ни один здравомыслящий окулист не дал бы, но ездить на свой страх и риск – почему бы и нет?

Лариса вздохнула. По тому, как брезгливо профессорша взглядывала на Алексея, было ясно, что она просто не желает сказать хоть слово в его пользу. Ведь любому дураку, который хоть раз в жизни сидел за рулем, понятно, что Алексей доехал бы максимум до ближайшей канавы. Тут двух глаз не хватает, мечтаешь, чтобы на затылке третий вырос, а с одним вообще на водительском месте делать нечего. Он из-за этого даже на велосипед не садится, даже бегать перестал, потому что страшно снести какого-нибудь спортивного пенсионера, неосторожно приблизившегося со слепой стороны. Почему нельзя просто сказать, что человеку, потерявшему глаз, гораздо труднее, чем здоровому, делать множество вещей, а не мямлить – мог приспособиться?

Если ты такой эксперт-разэксперт, то осмотри человека и вынеси заключение конкретно по нему, а не пустозвонствуй три часа! Вчера тоже судебный медик порол какую-то чушь. Непонятно ему, сколько времени фляжка пролежала. Вот дебил, в детстве, что ли, не ходил в походы и не видел разбросанных по лесу бутылок никогда? Сразу же видно, которую граждане бросили вчера, а которую два месяца назад!

Стоп, фляжка! Лариса чуть не подпрыгнула на стуле и вонзила ногти в ладони.

Не дожидаясь перерыва, она встала и, пригибаясь и стараясь производить как можно меньше шума, помчалась домой. Только бы успеть!





* * *


Вера Ивановна чувствовала себя немного неловко, как всякий человек, который не понимает, что он делает и зачем.

Войдя в конвойное помещение, она замялась. Подзащитный ее сидел мрачный и насупленный.

Она села напротив.

– Сегодня все закончится? – глухо спросил Еремеев.

– Почему вы так решили?

– Ну раз пошли такие бесполезные свидетели, то смысл тянуть?

– Мы ждем еще справку из ГАИ, потом вашего комсорга…

– Он не придет.

– Но…

– Не придет. Что мне сказать в последнем слове?

– Что хотите. Это ваше право.

– Если я просто заявлю, что ни в чем не виноват, – это прозвучит жалко, верно?

– Нет. Алексей Ильич, ответьте мне вот на какой вопрос… – Вера Ивановна запнулась.

– Да, пожалуйста.

– Где документы?

– В смысле?

– Документы, которые могут оказаться полезны другому подсудимому, – шепнула Вера Ивановна, чувствуя себя полной дурой.

Еремеев сильно потер лоб ладонью:

– Ах, вон что! Все-таки не обошлось… Много погибло?

– Я ничего не знаю. Просто передаю вопрос судьи, не понимая его смысла.

Еремеев нахмурился:

– Документы у соседа моего. Он мужчина приветливый, так что приходите, забирайте, но если хотите действительно помочь человеку, то сделайте это максимально официально, не то сами не заметите, как бумаги исчезнут.

– Адрес соседа?

Еремеев фыркнул и взглянул на нее с жалостью:

– Тот же, что и у меня.

– А номер квартиры?

– Тот же, – терпеливо повторил он.