Погружение в отражение

Комсорг без всякого смущения показал, что Алексей Ильич тяготел к разным бытовым делам, отчего совсем забросил идеологическую работу. Он дошел до такого кощунства, что запретил отмечать, кто прогуливает политинформации в цехах. Мол, все комсомольцы – люди сознательные, раз не пришли, значит, были на то веские причины.

– Хорошо, – перебила Ирина, – а у вас с ним не было конфликтов?

Она выяснила, что комсорг работал как раз в ремонтном цеху, из которого обреченная лодка вышла в свое последнее плавание, и то, что именно этому молодому человеку доверили занять должность секретаря комсомольской организации, косвенно подтверждало правоту Алексея. Парню обещали карьеру в обмен на молчание, и он отрабатывает авансы на все сто.

– Нет, – сказал комсорг веско, – несмотря на разность позиций, прямых конфликтов не было.

– А производственные разногласия?

– Нет, – быстро произнес комсорг, – нет, никаких. Да и какие там производственные разногласия, о чем вы? Я инженер, а он – вертолетчик.

– Ну не гуманитарий же, – улыбнулась Ирина, – вероятно, в высшем военном училище ему преподавали технические дисциплины?

– Вероятно. Но не на таком уровне, чтобы спорить с компетентными людьми.

Ирина пожала плечами.

– Если каждый дилетант будет указывать… – протянул комсорг.

Она улыбнулась. Недальновидно выражаешься, мальчик. У нас вообще-то целая орда дилетантов, которая всем все указывает. Как судить, как ремонтировать корабли, как лечить людей, как жить и что думать. Называется эта орда КПСС.

– Раз вы исполняете обязанности Алексея Ильича, то можно предположить, что вы были его ближайшим соратником?

– Нет!

– Ну как же? Раз вам доверили высокий пост, значит, вы самый достойный и лучше других знаете комсомольскую работу на предприятии.

Комсорг не стал возражать, скромно потупился и развел руками.

– Может быть, вы готовы нам что-то сообщить? – мягко спросила Ирина. – Что-нибудь важное для подсудимого? Не просто формальную характеристику, а факты?

– Я вас не понимаю.

– Подсудимый, возможно, вы хотите что-нибудь спросить у свидетеля? – повернулась она к Еремееву. – Пожалуйста, вам предоставлена такая возможность.

Алексей Ильич внимательно посмотрел на нее.

– Вопросов нет, – сказал он после долгой паузы.

– Вы уверены?

– Абсолютно. Все так, как он говорит.



Милиционер, отправленный за Ижевским, вместо великого следователя привез информацию, что Глеб лежит в институте Поленова с сотрясением мозга.

«Может, и правда, – фыркнула Ирина, объявляя короткий перерыв, – вчера в отчаянии бился башкой о стену, вот и заработал сотрясение. Ну пусть отдохнет пока на больничной койке. События принимают такой оборот, что мы и без него обойдемся, а ему вскоре потребуются силы. А не обратиться ли мне, кстати, туда? Там директор – лучший друг Наташиного папочки, академик и лауреат и так зацеловал меня на ее свадьбе, что теперь, как честный человек, обязан сделать мне срочную экспертизу подсудимого».

Дозвонившись до академика, она приготовилась долго объяснять ему, кто такая, но оказалось, что он прекрасно ее помнит. После лавины малоприличных комплиментов и прозрачных намеков на новую порцию поцелуев академик предложил сегодня после заседания доставить Еремеева в институт, где ему сделают рентген и электронейромиографию. На основании одного только осмотра он ставить диагноз поостережется, потому что данные, основанные на субъективных ощущениях и произвольных действиях пациента, судебно-медицинской квалификации не подлежат, зато результаты обследования все покажут точно.

Завтра с утра он подскочит в суд и даст показания, если надо. «Вы, Ирочка, главное, бумаги правильно оформите, а за мной не заржавеет».

С грустной мыслью, что бумаги – это наше все, Ирина села за пишущую машинку, но Лестовский не дал ей спокойно напечатать постановление.

– Ирина Андреевна, вы когда собираетесь сворачивать этот цирк? – спросил он, грозно над ней нависнув.

– Простите?

– Когда вы прекратите этот детский сад?

Ирина огляделась. Сухофрукта в кабинете не было, он решил использовать свободную минутку, чтобы накуриться, вот Лестовский и осмелел.

– Это же уму непостижимо, что вы творите! Вот уж не думал я, что в советском суде безнаказанно проходят подобные выверты!

Ирина с грохотом перевела каретку пишущей машинки, которая зазвенела, как трамвай.

– Слушайте, Лестовский, а вы кто? Вы юрист? Эксперт? Наблюдатель ООН? Инструктор ЦК?

– Что?

– Вы откуда взяли, что можете решать, где цирк, а где не цирк? Кто вас наделил такими полномочиями?


– Я известный, между прочим, журналист!

– Вот именно, Лестовский! Жур-на-лист! – произнесла Ирина по слогам. – А вовсе не истина в последней инстанции.

Лестовский выпрямился:

– Да, я солдат идеологического фронта! И не могу спокойно наблюдать, как вы попираете социалистическую законность.

– На сегодняшний день ее попрали только вы вашим пасквилем.

– Не понимаю, о чем вы говорите.

– Все вы прекрасно знаете, раз побоялись подписать свой гениальный опус, – Ирина заставила себя язвительно рассмеяться, – ох, нелегко держать идеологический фронт с такими трусливыми солдатами. В общем, так, товарищ Сергеев, или как вас там. Для контроля и оценки работы судьи существует председатель суда. Он решает, где судебное следствие, а где выверты, а ни в коем случае не вы. Ваша задача – решить, виновен Еремеев или нет, и на этом ваши полномочия исчерпываются. Все. Идите дальше пишите книги, морочьте женщинам головы своими фантазиями об идеальной жене. И, кстати, если не хотите, чтобы на вас орали «Где ты шлялся?» – просто не шляйтесь.

– Ирина Андреевна, я вам не мальчик…

– А я не девочка. Все, Лестовский. Не мешайте работать.

– А вы читали мою книгу? – Владлен Трофимович вдруг почти по-человечески смутился.

– Ну да, читала. Хорошая книга.

– Спасибо.

– Пожалуйста, дайте мне спокойно напечатать постановление.

Тут в кабинет вошел милиционер и доложил, что мальчика-свидетеля нигде нет. Он вчера не ночевал дома, встревоженные родители уже обращались в районное отделение, но там их отфутболили, предложив подождать три дня, пока мальчик нагуляется и сам вернется.

Ирину затошнило. Наверное, она изменилась в лице, потому что Лестовский быстро налил воды в чашку и подал ей.

А если мальчик мертв, и виновата в этом она?

Конечно, Ижевский не может допустить, чтобы парень появился в суде. Он совсем еще ребенок, и даже будь патологическим лгуном, все равно проговорился бы на свидетельском месте. Его показания не вызвали бы доверия, за ниточку бы потянули, и на другом конце, вот сюрприз, обнаружился бы кто-то из верхушки НПО или сам Ижевский.

Остается надеяться, что свидетеля просто где-то спрятали. Очень хочется в это верить, потому что иначе она всю жизнь не простит себе, что догадалась слишком поздно и не проигнорировала ходатайство адвоката.

Ирина выгнала Лестовского из кабинета.

– Пожалуйста, скажите товарищам из отделения милиции, что пора начинать оперативные мероприятия, – глухо сказала она милиционеру, – мальчик был ключевым свидетелем в нашем деле, и то, что он исчез накануне дачи показаний, не может быть простой случайностью.

Милиционер умчался, а она встала и налила себе еще воды. Сердце колотилось, во рту пересохло. Человек погиб, потому что она опоздала, сообразила слишком поздно.

Теперь нет у нее другого выхода, кроме как дойти до конца.

Быстро напечатав постановление, в котором наверняка наделала ошибок от волнения, Ирина растерялась. Парня нет, опрашивать некого. Можно сворачивать на сегодня и отправлять Еремеева к врачу. Завтра с утра показания невролога, прения и приговор. Хорошо бы Алла вообще отказалась от обвинений в свете новых обстоятельств, но она не возьмет на себя такую ответственность. Придется решать, а как? Владлен Трофимович станет артачиться до последнего, да и у нее нет полной уверенности.

Вдруг все вранье? Вера Ивановна закрутила с Сухофруктом, и… И что? Трюк с сушками Ирина придумала сама, спонтанно, но с другой стороны, откуда у деда такие глубокие познания в медицине? С ходу заметил симптом, с ходу определил болезнь. Он ведь шофер на «Скорой», а не врач.

Непонятно.

А сам Еремеев? Это каким надо быть идиотом, чтобы молчать о своем физическом недостатке, который обеспечивает алиби? Ладно, Ижевский тоже не светоч разума, он думал, что сумеет так прикопать увечье в деле, что оно никогда не всплывет, и ведь получилось почти, только Алексей Ильич общался не с одним лишь следователем. Он был на стационарной экспертизе, где, кстати, в обязательном порядке проводится неврологический осмотр. Почему невропатолог не поставил диагноз? Или поставил, просто никто не прочитал его заключение?

Она стала лихорадочно листать дело. Да, так и есть. Посттравматическая нейропатия срединного нерва. Но кому это интересно, у всех, в том числе у нее самой, глаза съезжают сразу на заключение комплексной стационарной судебно-психиатрической экспертизы. Главное – есть вывод, так зачем утомлять себя мелкими деталями?

Да и прочитай она этот диагноз раньше, что бы изменилось? Нейропатия в понимании обывателя – это болезнь несерьезная, вроде радикулита или отложения солей, недуг для лентяев. И где там этот срединный нерв? Надо думать, в середине организма. Главное, вменяемый Алексей Ильич или нет, а где там у него покалывает и побаливает – его частное дело.

Нет, если бы она сегодня воочию не убедилась, что Еремеев не может полноценно владеть рукой, то так и не сделала бы выводов.

Боже, какая дура! Невнимательная, невежественная, самонадеянная дура, халтурщица, которой нельзя доверять чужие судьбы!

Она обязана была прочитать дело полностью, буква за буквой, и прояснить для себя значение каждого термина.

Как тут не вспомнить опять Наташиного мужа, который говорит, что в медицине только двадцать процентов ошибок делаются по незнанию, а восемьдесят – по недосмотру.

Она недосмотрела. Фатальная, непростительная ошибка, а может, уже и халатность. Если бы она отнеслась к делу добросовестно, то уточнила бы еще до начала процесса симптомы нейропатии и вместо дурацкого суда направила бы ходатайство о прекращении дела. И с парнем сейчас все было бы в порядке.

Можно, конечно, катить бочку на невропатолога, что он не развернул диагноз, не указал паралич пальцев кисти, или как там правильно, нарушение функции правой кисти, не написал его красными чернилами, не обвел в рамочку с цветочками, словом, не сделал ничего для привлечения внимания судьи.

Так перед ним и задача такая не стояла! Сколько у него в день пациентов? Еле успевает всех молоточком обстучать, на изучение обстоятельств дела времени не остается, да и желания нет. Врач понятия не имел, что жертвы были задушены руками, вот и счел нейропатию несущественной.

Но тем не менее в заключении о ней написал, а судья не прочла. Вместо этого затеяла действительно цирк с сушками и считала себя очень умной. Позор!

Теперь даже приглашать доктора на свидетельское место неудобно, после того как она привлекла любвеобильного академика. Отказаться, что ли?

Нет! Невропатолог ограничился объективным осмотром, то есть постучал молоточком, и все, а академик сделает электронейромиографию, и диагноз будет доказан железобетонно.