Погружение в отражение

Она зябко повела плечами.

– Скоро дадут свет, – сказал Кирилл.

– И так хорошо, – Ирина крепко прижалась к нему.

– Так ты согласна?

– Да.

Они вернулись в комнату. Из-за темноты пробирались медленно, на ощупь, натыкаясь на углы и хихикая. Залезли на диван и крепко обнялись, натянув на себя плед.

– Жаль, что Егор спит, – сказал Кирилл, – сейчас бы поиграли с ним в Апокалипсис. Будто мы остались последние люди на Земле.

Ирина засмеялась. В густой тьме было не видно, что показывают часы, но и так ясно, что времени до закрытия метро остается совсем немного.

Неужели скоро они поженятся и не надо будет расставаться на ночь? Только Ирина слишком хорошо знала горький вкус несбывшихся надежд…

Она чувствовала, что Кирилл рвется в эту командировку не только и не столько из-за денег. Он – человек творческий и хочет выполнить интересный заказ. Искусство важнее денег, но, ей-богу, они оказались бы очень нелишними для начала семейной жизни. У нее квартира хоть и двухкомнатная, но тесная. Вдвоем с сыном им тут хорошо, а богатырю Кириллу не развернуться. Если повесит турник в дверном проеме, то каждый раз, подтягиваясь, будет стукаться головой о потолок. Они не обсуждали, но он, как любой нормальный человек, хочет детей, может быть, двоих. Конечно, надо жилье попросторнее, и лучше сразу. Не рассчитывать, кого куда прописать, чтобы встать на очередь, и не стоять в этой очереди пятнадцать лет, поставив жизнь на паузу, а потом обнаружить, что она все-таки прошла…

Почти у каждого гражданина, помимо общего светлого будущего, есть свое персональное светленькое будущенькое, счастливенькое завтречко. Он ждет очереди на отдельную квартиру, на машину, на румынскую стенку… И очереди на чужого мужа, бывает, тоже ждет. Время в ожидании течет будто не по-настоящему, человек застревает в предбаннике жизни, откладывая все сегодняшние радости в копилку главной мечты.

Ирина вспомнила свои пыльные сервизные тарелки. Нет, баста! Все прошло, прошло: и предательство мужа, и ложь любовника, и бесплодное ожидание завтрашнего счастья. Пусть Кирилл едет, работает, воплощает в жизнь фантазии архитектора, а она тем временем будет радоваться, каждый день стелить нарядную скатерть и есть из красивой посуды. Начнет потихоньку подыскивать варианты, все же обмен с доплатой… Все так делают, но с точки зрения закона ситуация скользкая. Самое лучшее – уговорить старушек обменяться на две отдельные квартиры, которые можно выкроить из ее двушки и приличной доплаты. Кирилл заработает, да и у нее кое-что есть. Не густо, но все же не ноль.

Надежда Георгиевна говорит, что финансы – это показатель счастья. Когда в семье все хорошо, то и деньги всегда есть, а если люди несчастливы, то сколько бы ни зарабатывали, у них вечно долги и нищета. Глупость, конечно, но факт есть факт: когда была любовницей Валерия, то деньги утекали как вода в песок. Ирина пила (ей мучительно стыдно было об этом думать, а не помнить тоже нельзя: если она забудет, что у нее начальная стадия алкоголизма, то в конце концов сопьется). Но средства уходили не только на вино. Она постоянно баловала себя кофе, покупала у спекулянтов хорошую косметику, духи и белье, чтобы нравиться любовнику, делала ему дорогие подарки.

Теперь все иначе. Она не притрагивается к алкоголю, вместо кофе пьет напиток «Летний» и разницы почти не чувствует. Тоже горячий и горький, а что еще нужно?

И косметики почему-то уходит в разы меньше, и белья хватает, и колготки чудесным образом не рвутся.

Мятые трешки для сантехников остаются в ее кошельке – Кирилл все делает сам. А ведь раньше ей приходилось покупать бутылку соседу, чтобы помог снять люстру и карнизы во время генеральной уборки.

Летом Ирина завела сберкнижку и стала откладывать туда по тридцатке в месяц, а иногда выходило и побольше.

Поздновато она взялась за ум, и воспоминания о пропитых деньгах неприятно холодили сердце, но лучше поздно, чем никогда. Отложенного, может, и не хватит для размена, но на ремонт пойдет.

Тут Кирилл покрепче прижал ее к себе:

– Ир, ты о чем задумалась?

– Прикидываю варианты обмена.

– То есть мне ехать?

– Ну конечно! Деньги вообще-то тлен, но мировая культура не простит, если я тебя не отпущу.

– Скажешь тоже, – приосанился Кирилл.

– Не кокетничай. Всем известно, что ты – лучший.

– Слушай, а можно ж расписаться до моего отъезда?

– В принципе, да. В исключительных случаях заведующий загсом дает разрешение не ждать месяц.

– Ну вот… Покажем мое командировочное, и дело в шляпе.

Ирина поежилась. Неужели мечты сбываются и в дом приходит настоящее счастье? Она – судья, заведующего загсом всяко уломает, и уже через неделю на пальце появится вожделенное колечко. Клеймо разведенки исчезнет, и на новое место работы она придет с гордо поднятой головой и сама станет чуть свысока смотреть на одиноких женщин.

А главное – не придется целых три месяца трястись от страха: вдруг обманет, вдруг передумает? Вдруг не вернется? Неизвестно, как там обстоит дело с телефонной связью, но даже если и отлично и они смогут разговаривать каждый вечер, все равно через треск и помехи она будет вслушиваться в голос возлюбленного с болезненной настороженностью – а не звонит ли он только по обязанности? Почему так быстро прощается? Просто устал или появилась другая?

Если не поженятся сейчас, то все время разлуки она проведет на горячей сковородке. Сердце будет скакать и корчиться, как одинокий ломтик картошки.

Да, завтра с утра надо тряхнуть связями, найти выход на свой загс или загс Кирилла…

Тут Ирина вспомнила, как требовала от любовника, чтобы он женился на ней в обмен на обвинительный приговор Кириллу. Лицо окатило краской стыда, слава богу, что нет света, и Кирилл ничего не видит. У нее даже слезы на глазах выступили от осознания, какой она была жалкой.

В ее жизни была грязь. Развод на совести мужа, тут она ничем себя не запятнала, а вот связь с женатым – другое дело. Она добровольно согласилась на унизительную роль любовницы, страстно мечтала разбить чужую семью, и был момент, когда она была готова осудить невиновного ради того, чтобы получить вожделенный статус законной жены. Стыдно вспоминать, и, наверное, полностью от этой грязи ей уже не отмыться, но хотя бы можно закрыть ее в укромном уголке сердца, а не тянуть, не размазывать по новым отношениям.

Болезненную недоверчивость необходимо преодолеть. Ну или хотя бы молча перетерпеть. Кирилл не должен расплачиваться за ее прошлое.

Пусть ведет под венец любящую счастливую женщину, а не потасканную бабу, вцепившуюся в свой последний шанс как вошь в овчину.

– Я очень хочу, чтобы мы поскорее поженились, – она взъерошила густые волосы Кирилла, – но только не украдкой. Мы же ничего ни у кого не отнимаем, зачем нам спешить и прятаться?






* * *


Вера Ивановна брела на работу. За ночь потеплело, снег на тротуарах превратился в серую кашу, но самое противное – начали проседать высокие сугробы по обочинам дорог, и возле поребриков на перекрестках заплескались широкие грязные лужи, перешагнуть которые было невозможно. Вера Ивановна попробовала прыгнуть, как идущая рядом девушка, но не вышло, и нога угодила в воду. К сожалению, сапог на этой ноге давно просил каши, но Вере Ивановне удавалось убедить себя, что подметка отошла всего лишь чуть-чуть, и это совершенно незаметно.

Нести такое старье в починку было стыдно, и Вера Ивановна надеялась, что как-нибудь дотянет до весны. Только похоже, что нет.

Придется или прочесывать магазины в надежде, что выбросят импортные сапоги, или купить скороходовские опорки, то есть окончательно и бесповоротно поставить на себе крест как на женщине. Есть еще вариант обратиться к спекулянтам, но она никого из этого мира не знает, да и денег столько не наберет. Для нее импортные сапоги даже по госцене – жуткое расточительство.

Вера Ивановна вздохнула, почувствовав, как в сапоге захлюпала вода – ощущение, в общем, привычное. Впереди шла девушка в ярких сапожках из клеенки. Такая обувь появилась совсем недавно, и в народе ее стали называть дутиками, бахилами и луноходами. Снаружи – резина или непромокаемая ткань, внутри – теплый войлочный сапожок. Яркие цвета, голенище иногда украшают картинки. Тепло, красиво, удобно, только не достать. Вере Ивановне, слава богу, удалось в страшной давке урвать такие сапожки для дочери, а себе – нет. Давали как обычно, по штуке в одни руки, да и денег у нее на две пары не было.

Господи, неужели нельзя в город, где слякоть как минимум четыре месяца в году, а снег убирать никто не хочет, завезти достаточное количество теплой непромокаемой обуви, чтобы трудящиеся ходили с сухими ногами и не простужались?

Вера Ивановна нарочно заставляла себя думать про сапоги, чтобы отвлечься от действительно грустных мыслей. Скоро дочь уедет, и она останется совсем одна.

Абсолютно, стопроцентно одинока, выкинута на обочину жизни.

В носу защипало. Что ж, в утренних сумерках никто не обратит внимания на плачущую грузную тетку средних лет. Никому она неинтересна, так что можно реветь в полное свое удовольствие.

Но слезы завязли где-то на полпути. Безнадежность как цемент, сковывает все чувства.

Если бы двадцать лет назад кто-нибудь сказал бы ей, что все кончится именно так, Вера Ивановна или ни за что не поверила бы, или наложила на себя руки, не стала бы дожидаться своего превращения в никому не нужную старуху.

Впереди показался двухэтажный особнячок. На взгляд Веры Ивановны – ничего особенного, обычный домик в стиле классицизма, но управление охраны памятников архитектуры никак не могло решить, брать домик под свое крыло или не нужно.

Впрочем, Веру Ивановну это не касалось. Она подошла к тяжелой обшарпанной дубовой двери и заметила, что от темно-красной таблички, оповещающей, что здесь располагается юридическая консультация, отвалилась буква.

Ничего страшного, след буквы остался, но солидности поубавилось.

Вера Ивановна хмыкнула.

Рядом с особнячком располагался крошечный скверик. Наверное, раньше здесь был дом, но его разбомбило во время войны, а восстанавливать не стали.

Маленький садик едва вмещал в себя две скамейки, куст сирени и детские качели.

Сейчас там курили два новеньких адвоката, девушка и юноша. На взгляд Веры Ивановны, слишком энергичные и самоуверенные, она сама никогда такой не была. Все время прислушивалась к мнению старших коллег, лишний раз рта не открывала. Зря… Да что там, вся жизнь зря!

До начала работы оставалось еще пятнадцать минут, и Вера Ивановна, человек некурящий, вдруг подошла к ребятам и стрельнула сигаретку.

Девушка небрежным жестом протянула ей раскрытую пачку «Мальборо», а молодой человек дал прикурить от зажигалки.

Вера Ивановна неловко затянулась, закашлялась, а ребята быстро ушли. Наверное, не хотели, чтобы их видели в компании пожилой неудачницы.

Свободным, раскованным жестом девушка закинула за плечо конец длинного шарфа и тряхнула распущенными волосами, как молодая лошадка гривой. Это заставило Веру Ивановну улыбнуться. Наглой она никогда не была, но юной и сильной – еще как!

Тоже гордо откидывала голову и смеялась, как эта девушка. Но только счастье кончилось так быстро…

Вера вышла замуж на последнем курсе университета за лейтенанта милиции, с которым познакомилась во время следственной практики, и была так с ним счастлива, что становилось страшно. Слушая жалобы подружек на пьянство и измены мужей, вспоминая скандалы собственных родителей, Вера не понимала, чем заслужила, что у нее все иначе. Почему муж в редкие свободные вечера не остается пропустить по кружечке с друзьями, а бежит встречать ее с работы, покупает ей без повода цветы, а главное, почему им интересно вместе, а вместо криков и ругани в доме звучит смех?

Наверное, этими мыслями она и накликала беду: когда дочке Танечке не исполнилось еще двух лет, муж погиб, преследуя жестокого убийцу.

Вера тогда будто заледенела. Стояла возле закрытого гроба и не верила, что прощается с мужем навсегда. Похороны казались ей глупой церемонией, после которой муж вернется домой и все пойдет, как прежде. Ей ведь даже не дали увидеть его тело, потому что убийца расстреливал милиционеров из дробовика.

Вера осталась вдвоем с ребенком. На поминках начальство мужа и его друзья обнимали ее, целовали троекратно по русскому обычаю и клялись, что не оставят жену и дочь погибшего товарища. «Воспитаем!», «Поднимем!», «Поставим на ноги!», «Не дадим пропасть!» – восклицали они сначала решительно, а потом с пьяной мутной слезой в голосе.

И действительно, какое-то время позванивали, скидывались Тане на день рождения и на Новый год, но вскоре обзавелись собственными семьями. А какой жене понравится, когда муж приятельствует с вдовой друга? Прикинув, что тоже была бы не в восторге от подобной ситуации, Вера Ивановна с полным пониманием отнеслась к тому, что друзья юности исчезли из ее жизни.

Родители жили в Калининграде, а лучшая подруга вышла замуж за военного и уехала служить в ГДР, вот и вышло, что рядом не осталось никого близких.

Жизнь Веры сосредоточилась вокруг дочери. И снова ей было странно слушать рассказы коллег о чудовищно избалованных детях-грубиянах, которые ленятся, хамят, не желают учиться и помогать по дому, а родителей в грош не ставят.

Они с Таней жили душа в душу. Судьба одарила Веру прекрасной дочерью, доброй, умной и любящей.

«Ничего, что у меня не вышло, – думала Вера Ивановна, – зато у Танечки все получится. Она обязательно встретит хорошего человека, нарожает деток, а я буду помогать. Встречу старость в большой семье».

Пока Таня была маленькая, Вера Ивановна и не помышляла о том, чтобы выйти замуж второй раз. Заботы о дочери поглощали все ее время, а помогать было некому, и самое главное – она не могла забыть мужа. Встречались на ее пути хорошие мужики, но отвечать на их вялый интерес казалось Вере Ивановне предательством, и не только мужа, но и самой себя. Она знала настоящую любовь, чистую, крепкую и искреннюю, и уже не сможет опуститься до унылой связи двух равнодушных усталых людей.

Когда Таня пошла в школу, Вера Ивановна решилась на роман с помощником прокурора, с которым часто сталкивалась в суде. Он был хороший человек и, кажется, почти любил ее. Вера подумала что-то вроде: «а почему бы и нет?» – и однажды вечером отправилась к нему в гости. И не смогла. Влажные губы, суетливые руки, мятые простыни – все это оказалось таким чужим и нечистым, что она убежала.

Пусть воспоминания о счастье останутся в неприкосновенности.

Существование одинокой матери и ребенка редко бывает изобильным. Вера зарабатывала скромно и все тратила на Таню. Она не ущемляла себя, наоборот, была счастлива, когда наряжала дочку, кормила фруктами и водила на уроки английского языка.