Погружение в отражение

– Так вы обдумали?

– Да. И своего мнения я не изменил.

– Так, ладно! – дед азартно хлопнул ладонью по столу. – Хотел я без этого обойтись, но, похоже, не получается.

Потянувшись к своей сумке, потрепанному параллелепипеду из кожзама с изображением олимпийских колец, он долго копался в ней и наконец вытащил на свет божий удостоверение ветерана Великой Отечественной войны.

– Посмотрите сюда, – раскрыв книжечку, он сунул ее под нос журналисту.

Ирина тоже заглянула и присвистнула от удивления. На фотографии деда было почти не видно за орденами и медалями.

– Сюда смотрите, – мрачно сказал Валентин Васильевич и показал на звезду Героя Советского Союза.

– Ничего себе, – воскликнула Ирина, – а что ж вы молчали-то?

– Да как-то к слову не пришлось. Было и было. Я бы и сейчас не хвастался, но, как говорится, отчаянные времена – отчаянные меры. Товарищ должен знать, что я не просто старый хрыч, которому можно плюнуть в лицо, и он утрется. Тоже есть у меня рычаги. Не стареют душой ветераны.

– Я безусловно уважаю ваши боевые заслуги, – сказал Лестовский, – но не понимаю, какая связь между вашим героическим прошлым и художествами этого Еремеева.

Валентин Васильевич закинул ногу на ногу, скрестил руки на груди и сделал вид, будто спит.

– При всем уважении, вы не в очереди на холодильник стоите. Тут ваше удостоверение ни на что не влияет.

– Это как посмотреть.

– Я не понял, вы имеете в виду, что если я не соглашусь оправдать Еремеева, то вы используете свои связи, чтобы мне отомстить?

– Истину глаголешь.

Лестовский встал и быстро прошелся по комнате из угла в угол.

Стрельнул у деда папиросу и задымил в форточку. Рука его дрожала, и затягивался он длинно и прерывисто, как дети, когда наплачутся. Кажется, он по-настоящему взволновался.

«Что, не нравится между Сциллой и Харибдой?» – Ирина отвернулась, чтобы скрыть злорадную усмешку.

– Нет, я когда сюда шел, меня предупреждали, что дело на контроле, – сказал Лестовский, – я догадывался, что вы, Ирина Андреевна, действуете по указанию свыше, но что вы докатитесь до прямых угроз, это уж, знаете, ни в какие ворота не лезет.

Ирина промолчала, но сделала многозначительное лицо.

– Я порядочный человек, – заявил Владлен Трофимович, – и не могу допустить, чтобы жестокий убийца вышел на свободу в угоду чьим-то шкурным интересам.

– Вы сейчас серьезно это говорите?

– Конечно!

– А вы случайно не проспали весь процесс?

– Нет, я слушал очень внимательно, – журналист затянулся и тут же наморщился, – все-таки гадость эти ваши папиросы.

– Звиняйте, батько. Бананив немае.

Ирина отошла к тумбочке, скромно задвинутой в угол. Тут коллеги хранили чайные принадлежности, но почти не пользовались ими, потому что редко задерживались в совещательной комнате.

Она заглянула. Так и есть, банка вся в следах накипи, будто в годовых кольцах, бороздки резьбы черные, а на кипятильнике толстый налет извести. Чашки тоже сомнительные, со следами чая на донышке и присохшими кое-где чаинками.

Она потрогала пальцем – липко.

Да, убрать за собой – это не наш конек.

Только раз Лестовский включил искренность, то придется брать его измором. Значит, они тут надолго, и настанет момент, когда захочется подкрепиться. Или наоборот, лучше не налаживать горячее питание, ибо журналист, как настоящий мужчина, станет сговорчивее, когда проголодается.

А вдруг он действительно не поверил аргументам защиты? Действительно, все дело шито на живую нитку, очень много импровизации. Не совсем привычный стиль, и нормальному функционеру трудно верить фактам, если они не скреплены как минимум тремя подписями и десятью печатями. У нее одно внутреннее убеждение, у него другое, нельзя же в самом деле в каждом раскормленном мужике в хорошем костюме видеть подлеца и приспособленца.

– То есть вы искренне верите, что Еремеев виновен?

– Естественно! А вы искренне верите, что нет?

Ирина нахмурилась. Ситуация реально идиотская, они как ковбои, одновременно выхватившие пистолеты.

– Хорошо, Владлен Трофимович, постарайтесь нас убедить.

– Мне представляется, что это очевидно, ну да ладно. Органы дознания провели великолепное расследование, они изобличили преступника и доказали его вину настолько убедительно, что дело передали в суд и вы приняли его к рассмотрению. Верно?

Она кивнула.


– А дальше вдруг начинается чехарда, умышленная и не слишком разумная дискредитация системы аргументов обвинения. В литературной среде подобный прием называется «рояль в кустах», и к концу этого суда, больше напоминающего фарс, я почти оглох от какофонии этих музыкальных инструментов.

– Фразу запишите себе, – буркнул дед, – красивая.

– Не беспокойтесь об этом. Главное, как только звучит доказательство, сразу выскакивает опровержение, а вы к тому же еще акцентируете внимание только на том, что говорит в пользу невиновности Еремеева, а аргументы, доказывающие его вину, напротив, игнорируете.

– Какие же это?

– Хотя бы ручку. Каким образом она попала на его рабочее место?

– Подбросили.

– Ну конечно! Ирина Андреевна, это муть голубая, бред сивой кобылы! Нет, я осведомлен о вопиющих случаях, когда граждан несправедливо обвиняют и даже приговаривают, но вы меня простите, это происходит с опустившимися людьми, деклассированными элементами и в результате рокового стечения обстоятельств. Например, человек напился до беспамятства и уснул, а пришел в себя уже в милиции. Но Еремеева-то вычислили по косвенным уликам, которые все сошлись в одну точку.

– Хорошо, а как вы объясните, что фляжка, найденная возле трупа, убитого в июле, была в руках у Еремеева в первое воскресенье сентября?

Лестовский засмеялся:

– Простите, но у меня нет доверия к дешевым театральным постановкам. Чтоб супруга директора вдруг призналась, что она любовница убийцы… Мелодрама самого худшего разбора. Принесла какие-то снимки, которые еще не факт что настоящие, потом принялась публично каяться непонятно зачем.

– Она просто честно отвечала на вопросы, поскольку находилась на свидетельском месте, где лгать нельзя.

– Вы еще скажите, что фляжку подбросил ее муж, чтобы отомстить Еремееву за прелюбодеяние.

– Не исключено.

– А я думаю, что все вранье. Возможно, фотографии были сделаны не в этом году, а в прошлом, или фотомонтаж, и свидетели лгут, чтобы освободить от уголовной ответственности крупного комсомольского работника. Но даже если они говорят правду, это мало что меняет. Ведь убийц тянет на место преступления, особенно таких психопатов, как наш подсудимый. Он поехал посмотреть, все ли в порядке, а там нахлынули воспоминания приятные. Решил выпить за помин души и на эмоциях не заметил, как положил фляжку мимо кармана.

«А ведь так могло быть», – от этой мысли Ирину обдало холодом.

– А как же его рука?

– А вы всего остального Еремеева видели? Это же машина для убийства. Вы мне покажите заключение экспертизы, где указано, что для удушения использовалось десять пальцев, а не семь, тогда я поверю, что он ни при чем.

Такого заключения у Ирины не было.

А вдруг все вранье? Вдруг не было никакой лодки? Ее выдумал замполит, чтобы посеять в ней сомнения. Она же никак не проверила его историю, даже не забрала документы из квартиры Алексея Ильича.

– Продолжайте, пожалуйста, – кивнула она Лестовскому.

– Вы говорите, что показания свидетеля не заслуживают доверия, а я с вами не согласен. У молодых людей жизнь кипит, некогда им глазеть по сторонам. Парнишка мечтал о кроссовках, вот и запомнил Еремеева, а другие ребята посмотрели и забыли.

И снова он прав.

– Жаль, конечно, что второй парнишка не пришел, но ему я тоже склонен верить. Откуда мы знаем, может, Еремеев вынимает протез непосредственно перед нападением из чисто бытовых соображений. Жертва начнет сопротивляться, выбьет ему случайно искусственный глаз…

– Который разобьется, и по осколкам его живо вычислят, – подхватил дед.

– Вот именно.

– А вас не смущает, что мальчик не явился в суд? – воскликнула Ирина.

– Вы меня простите, но гораздо вероятнее, что он просто загулял с девочкой, чем то, что его устранили, как нежелательного свидетеля. Рискну показаться старым брюзгой, по любому поводу шамкающим «Ах, эта нынешняя молодежь», только нынешняя молодежь действительно не воспринимает всерьез многие вещи и суд представляется им чем-то вроде нудного комсомольского собрания, прогулять которое смело и доблестно. Нет, лично для меня единственное слабое место – это гражданин Семенов, но и его странному поведению наверняка есть простое объяснение. Например, Семенов – матерый уголовник и понимал, что все подозрения падут на него.

– Матерый не стал бы вообще в милицию звонить.

– Все равно, любое объяснение будет менее странным, чем ваша гипотеза, что следователь полностью сфальсифицировал уголовное дело. Но вы сами понимаете, что этого не может быть, потому что не может быть никогда. Ни один работник советской прокуратуры на такое не пойдет. Подкинуть кошелек, как в фильме, да, возможно, но все дело высосать из пальца? Это уже не детектив, это ненаучная фантастика.

– Валентин Васильевич? – тихо спросила Ирина.

Сухофрукт покачал головой:

– Что-то я засомневался.

– Владлен Трофимович, а как вы вообще оказались на месте народного заседателя? Можете смело говорить, потому что вы защищены тайной совещательной комнаты, все, что здесь происходит, здесь и остается.

– А мне скрывать нечего, – усмехнулся Лестовский, – должен был идти мой коллега, но за неделю до суда попал в больницу с аппендицитом, а я напросился вместо него.

– Зачем?

Журналист вдруг потупился и признался, что давно мечтает о настоящей литературной карьере. В столе у него лежит несколько готовых повестей в рукописи, но их никто не собирается издавать, потому что Лестовский не член Союза писателей. Замкнутый круг – не членов не печатают, а членом не станешь, пока не напечатают.

Сборник своих очерков он с большим трудом пропихнул через Союз журналистов, но писателям этого показалось недостаточно.