Поход

– Благодарю, ваше превосходительство!

– С остальными наградами разберётесь сами, – с этими словами Гильтебрандт направился к своей свите. На этом осмотр форта закончился.

К моему сожалению, адмирал не заинтересовался ручными пулемётами. Как позже я узнал, его возмутил расход патронов к пулемётам «максим», который произошёл на «Гиляке». Если сравнить количество боеприпасов, которые сожгли пулемётчики на этой канонерке, и количество потерь от их огня, то можно было смело сказать, что морячки за «максимами» были явно криворукими и кривоглазыми.

Проводили высоких гостей, и наконец-то пришло время приёма пищи. Полковой каптенармус Будаков оказался мастером на все руки. Обед, который приготовили под его руководством из трофеев продовольствия, которые нашлись в форте, оказался выше всяких похвал. Я не знаю, что это был за умелец из стрелков, но сваренный им плов просто таял во рту. Хорошие такие куски мяса, насколько понял – баранины, вместе с рисом, просто пролетали в желудок, еле успев смочиться слюной за пару жевательных движений. Всё-таки почти восемнадцать часов без еды, тем более горячей.

Закончив с обедом, который нам по-походному накрыли в одном из более или менее уцелевших помещений, видимо, бывшего штаба, офицеры благодушно расслабились. Станкевич и Янчис закурили папироски, а я с Шираиши мелкими глоточками пили чай из пиал, в которые наливали его из солдатского котелка.

– Аленин-сан, насколько вкусно ваше блюдо под названием плов, думаю, что мои моряки будут им приятно удивлены, настолько же ему не соответствует этот чай, – произнёс японский лейтенант, делая очередной глоток.

– Шираиши-сан, я знаю, как у вашего народа уважаема чайная церемония. Поверьте, русский народ тоже любит пить чай, но у нас это происходит несколько по-другому.

– Господин лейтенант, вы когда-нибудь пили чай из самовара? – вступил в разговор Янчис.

– Я слышал, что это какой-то саморазогревающийся большой чайник, но не видел его.

– Не знаю, получится ли, но лейтенант Бахметьев говорил, что у него на миноносце есть самовар. Если всё сложится, то можно будет попасть к ним в кают-компанию на чай, – вставил свои пять копеек Станкевич.

– Боюсь, простым чаем там не отделаемся, а адмиральский – это не саке, – усмехнулся я.

На мою фразу Станкевич и Янчис рассмеялись, а потом начали объяснять лейтенанту Шираиши, что такое адмиральский чай. Узнав все подробности морского чаепития, японец несколько расширил глаза.

– Тимофей Васильевич, извините, но я предполагаю, что вы автор песни «Берега»? – неожиданно спросил Янчис.

– Скажем так, я её первым исполнил.

– Может быть, это сейчас не к месту, но солдаты нашли здесь русскую гитару. Даже не знаю, откуда она здесь взялась, но не могли бы вы исполнить песню, пока есть время?

– Пётр Александрович, действительно, это несколько неуместно, – произнёс я.

– Понимаете, я слышал различные варианты этой песни. Немного сам музицирую и пою. Очень хочется услышать того, кто написал эту песню. Мне очень надо, – произнёс подпоручик и мило покраснел.

«Кто сказал, что надо бросить песни на войне? После боя сердце просит музыки вдвойне!» – вспомнились мне слова «Маэстро» из замечательного и любимого мною фильма.

– Насколько понимаю, это «надо» имеет томный вид и коралловые губки? – улыбаясь, спросил я, увидев ещё больше заалевшие щеки Янчиса, и продолжил: – Несите гитару, Петр Александрович.

Настраивая принесённый инструмент, подумал, что со дня смерти моей Дарьюшки почти четыре года не пел и не играл. Вспомнив мою «смелую птичку», которая со своей милой улыбкой будто встала перед моими глазами, начал:

Берега, берега – берег этот и тот,

Между ними река моей жизни.

Между ними река моей жизни течёт,

От рожденья течёт и до тризны.





Я пел и вспоминал самые прекрасные моменты нашей жизни с моей невенчаной женой. Вот она несёт мне нагретые от печи шерстяные носки, накрывает на стол, что-то рассказывая о прошедшем дне. Вспоминал наши жаркие ночи. Пел и чувствовал, как тот стержень, который засел в сердце после того, как узнал о её смерти, начал постепенно рассасываться. Закончив песню, склонил голову, чтобы никто не увидел моих глаз. Первым среагировал Шираиши.

– Аленин-сан, я не понял ни одного слова из песни, но она прекрасна, – произнёс японский лейтенант, вставая и отвешивая поклон. – Вы замечательный поэт и певец. У вас большая душа!

Произнеся это и сделав ещё один поклон, сел на место.

– Насколько я понял, – осторожно начал Станкевич, – эта песня посвящается кому-то из ваших очень близких людей?

– Сильвестр Львович, могу сказать, я надеялся, что она станет моей женой. Но один из террористов, который покушался на его императорское высочество цесаревича Николая, убил её. Живым я его не смог взять, он покончил с собой.

Янчис неожиданно для всех всхлипнул и отвернулся, чтобы никто не смог увидеть его лица. Заметив заинтересованный взгляд японца, я произнёс:

– Всё, господа, обед закончен. Давайте приступать к своим обязанностям.

Когда офицеры покинули помещение, я ещё несколько минут просидел, предаваясь воспоминаниям. Когда был приглашён цесаревичем в девяносто восьмом году на тезоименитство его первенца Алексея, пересёкся с уже генерал-майором Свиты его величества Ширинкиным. Евгений Никифорович, который постепенно подминал под себя все вопросы охраны государя императора, перехватывая бразды от генерала Черевина, сообщил мне в доверительной беседе, что тот пансионат в Швейцарии они держат под колпаком, но попытка захвата «товарища Семёна» закончилась полным провалом. Тот покончил с жизнью, выстрелив себе в рот. Ещё один террорист-смертник, оборвавший ниточки к фигурам, финансировавшим европейское революционное движение.

Заграничная агентура с центрами в Париже и Женеве, отслеживающая каждый шаг эмигрантов-революционеров, по словам Ширинкина, была значительно усилена. Полную безопасность русским борцам за свободу по-прежнему гарантировала лишь территория Великобритании, куда российским спецслужбам вход был заказан.

Российская социал-демократическая рабочая партия не создана до сих пор. В прошлой своей жизни, будучи на пенсии, я специально изучал данный вопрос по различным источникам, так как ещё в школе заинтересовался, точнее, задумался над вопросом: почему второй и третий съезды этой партии происходили в Лондоне? И тогда наткнулся на интересные факты, которые в учебниках по истории как-то особо не освещались. Вот что смог накопать.

В марте девяносто первого года будущий вождь мировой революции Володя Ульянов приезжает, чтобы продолжить обучение в университете, в Санкт-Петербург. В апреле он успешно сдает часть дисциплин, а в ноябре этого же года сдает экстерном экзамены и получает диплом первой степени. Владимир Ильич тут же использует его по назначению, устраиваясь помощником присяжного поверенного в Самаре. С июля девяносто второго года он получает право на ведение судебных дел. В сентябре девяносто третьего вновь возвращается в Петербург, где дает юридические консультации и ведет судебные дела. Никаких великих и судьбоносных открытий Володя Ульянов в тот момент не делает, но всеми силами стремится выехать за границу. Но на каждое обращение в «компетентные органы» следует отказ. Вокруг протекают годы царствования Александра III. За окном порядок. Государственная машина работает как часы. Охранка и полиция жестко пресекают любую попытку создания опасных организаций. «Либеральных студентов и слушательниц высших женских курсов, к примеру, выслали из столицы только за то, что они шли с венком в погребальной процессии писателя Шелгунова, отличавшегося радикальными взглядами».

Но тут в январе девяносто четвертого года тяжело заболел Александр III. От этой болезни он так и не оправится. А в самый её пик, летом, помощник присяжного поверенного Володя Ульянов написал свою работу «Что такое ”друзья народа”». В ней Ленин намечал основные задачи русских марксистов. Основная задача – организовать из разрозненных кружков единую социалистическую партию. «Ленин указывал далее, что именно рабочий класс России в союзе с крестьянством свалит царское самодержавие», – это было прочитано мною в учебнике за десятый класс и в «Кратком курсе истории ВКП(б)».


Далее следует ещё один интересный факт: сразу после смерти Александра III вместо ареста Владимир Ильич получает загранпаспорт и весной девяносто пятого года выезжает в Европу, где встречается с Плехановым, Либкнехтом, Лафаргом и Аксельродом. Вернувшись в сентябре этого же года в Россию, организовывает «Союз борьбы за освобождение рабочего класса», который потом и перерос в РСДРП, после первого съезда в Минске и двух последующих в Лондоне. А вы говорите: «запломбированный вагон, немецкое золото».

Сейчас обстановка была иной. Александр III царствует по сей день. Володя Ульянов, по данным на конец девяносто восьмого года, продолжал заниматься судебной практикой в Санкт-Петербурге и имеет славу хорошего адвоката, несмотря на свою картавость. Особого контроля жандармов за ним, как за братом человека, покушавшегося на императора, никто не снимал. Про другого пламенного революционера по фамилии Джугашвили у Ширинкина я интересоваться не стал. Эту личность сильно уважал в своей прошлой жизни. А с учетом того, что в мелочах здесь и сейчас многие вопросы значительно отличались от моей истории, решил промолчать, чтобы не повредить Иосифу Виссарионовичу.

Мои воспоминания были прерваны Будаковым, который озадачил меня проблемой, что делать с китайскими пленными солдатами и теми, кого привели из Таку и Сику. Если со вторыми всё было ясно – накормить и по окончании расчистки форта и прилежащей территории отпустить, то с первыми я не знал, что делать. Официально войны между Российской империей и Китаем не было, соответственно, не может быть и военнопленных. Вице-адмирал Алексеев, когда отправлял нас в этот поход, подчеркнул, что мы направляемся для борьбы с китайскими бандитами, которые угрожают империи Цин. Реально у меня сейчас почти сто пленных и около двадцати раненых солдат вице-короля Северного Китая.

Решив не заморачиваться, приказал накормить пленных и раненых, последним оказать медицинскую помощь, а после окончания трудотерапии разместить их в каком-нибудь уцелевшем здании форта под охраной. Доложу по команде Добровольскому, а тот пускай запрашивает, что делать, у господ с погонами, на которых орлы.

Работы по наведению порядка ближе к вечеру были прерваны посыльным, который доложил, что на реке появилось подозрительное судно. Поднявшись на стену, где уже находился Станкевич, мы вместе с ним пытались понять, кто же пожаловал в гости.

– Господин капитан, – обратился ко мне подошедший Шираиши, – я думаю, это китайские солдаты, которые хотят прорваться вверх по реке.

– Шираиши-сан, у меня есть приказ капитана первого ранга Добровольского «отвечать выстрелом на выстрел». Сейчас по нам не стреляют, войны ни нашей империи, ни вашей, как и другим союзникам, китайцами объявлено не было. Но я не могу просто так пропустить данное судно. Ваши артиллеристы смогут положить снаряд перед носом данного корабля и заставить его остановиться?

– Да, господин капитан, – поклонившись, японский лейтенант направился к стопятидесятимиллиметровому орудию Круппа, где уже вовсю суетилась японская прислуга.

Через пару минут грохнула пушка, и по курсу парусной баржи встал столб воды. То ли рулевой испугался, то ли задумал такой манёвр, но корабль рыскнул на фарватере и, видимо, напоролся на мель, после чего встал. В этот же момент с баржи открыли ружейный огонь по форту.

Пригнувшись за небольшим парапетом наблюдательной площадки, где мы стояли вместе с поручиком Станкевичем, и заставив его сделать то же самое, я громко крикнул японскому лейтенанту:

– Шираиши-сан, огонь на поражение…

Японец белозубо улыбнулся и буквально пролаял команду на открытие огня по кораблю.

Через десять минут всё было кончено. К нашему артиллерийскому огню присоединился северный форт. Несколько попаданий, и баржа запылала. С неё в воду посыпались китайские солдаты, которые почти все устремились к нашему берегу. Видимо, японский флаг, который развевался над укреплением напротив через реку, заставил их сделать такой выбор.

Глядя на выбирающихся из воды китайцев, я подумал: «Куда же я вас девать, млять, буду? У меня скоро пленных будет больше, чем состав гарнизона! И чем я буду эту ораву кормить?»





Глава 7. Генерал Стессель




Выбравшихся на наш берег китайских солдат насчитали сто два человека, из которых тридцать семь было ранено; трое, на мой взгляд, не жильцы на сто процентов. Да ещё у десяти человек перспектива выжить была минимальной. В общей сложности у меня в форте собралось больше двухсот двадцати пленных, из которых к работам по его восстановлению можно было привлечь около двухсот, для остальных организовали отдельный лазарет, где медиками трудились тройка стрелков, которые хоть что-то смыслили во врачевании. Один из них до службы даже подрабатывал по хуторам, кастрируя хряков. В общем, фельдшерско-врачебный или ветеринарный состав нашего медпункта был ещё тот. Если бы не индивидуальные медпакеты, имеющиеся у каждого стрелка, то дело с оказанием помощи раненым пленным было бы полнейшей глупостью.

А так новоприбывших рассортировали, разоружили, накормили. Правда, пайки пришлось урезать наполовину, как-то не ожидалось, что количество пленных почти удвоится. Будаков чуть с ума не сошёл от этой прибавки, тем более первые китайцы, получив свою порцию мясного кулеша, ели так, будто их неделю не кормили.

Несколько офицеров, захваченных при штурме Таку и в бою с баржей, попросили встречи с новым начальником форта. Во время этих «переговоров» они заверили меня, что, видя такое отношение к раненым и к пленным, готовы выполнять и дальше любые работы по наведению порядка в данном укреплении и просят не передавать их подчинённых японским войскам. Пришлось их заверить, что, пока я командую этим фортом, так и будет, но их дальнейшую судьбу будет решать союзное командование.

Пока я беседовал с китайскими офицерами, почти полностью сгоревшую баржу стащили с мели, освободив фарватер, и при заходе солнца вверх по реке пошла вереница разнообразных судов, перевозящих войска. С большинства из них, при прохождении мимо нашей мини-крепости, над которой развевались флаг России и Андреевский стяг, доносилось громкое «ура».

Уже в сумерках к причалу форта подошёл наш старый знакомый «Двести пятый». Лейтенант Бахметьев, которому я был должен передать рапорт о действиях своего сводного отряда при штурме крепости Таку для адмирала Гильтебрандта, кратко пересказал последние события.

– Тимофей Васильевич, великолепные новости: к устью реки подошли эскадренные броненосцы «Петропавловск», «Наварин», крейсер «Дмитрий Донской», канонерские лодки «Манджур», «Гремящий», «Сивуч», зафрахтованные пароходы, и на них прибыла Третья Восточно-Сибирская стрелковая бригада генерал-майора Стесселя, – радостно произнёс после крепкого рукопожатия командир миноносца. – Теперь дадим бандитам жару.

– Я тоже рад этому, Николай Иванович, а то у меня пленных больше, чем своих солдат. Да и раненых китайцев хватает, а помощь им оказывает великий врач – стрелок Федулов, который по хуторам под Винницей хряков кастрировал.

Бахметьев недоумённо посмотрел на меня, а потом громко расхохотался.

– Господин капитан… Лишь бы ваш Федулов… всех раненых не охолостил… Этого европейское сообщество… не переживёт… – сквозь смех еле произнес лейтенант.

Не выдержав, за командиром миноносца рассмеялся и я, представив заголовки в газетах.

Отсмеявшись, задал вопрос:

– А много войск прибыло?

– Насколько мне известно, всего доставили: девятый Восточно-Сибирский стрелковый полк в полном составе, полубатарею Восточно-Сибирского стрелкового артиллерийского дивизиона, полубатарею пулеметов и третью сотню первого верхнеудинского казачьего полка.

– Поболее полутора тысяч штыков и сотня казаков будет. Неплохо! Жалко, орудий и пулемётов маловато, – задумчиво произнёс я.

– Казаков и полусотни не наберется, – ещё больше огорчил меня Бахметьев. – Лошадей не на чем было перевозить. Но зато германцы доставили две роты третьего морского батальона из Кяочао, англичане готовы выставить пятьсот с лишним нижних чинов морской пехоты из Вэйхайвэя, а также двести американцев и сто японцев. Пара дней, и всех высадят в Тонгку, а оттуда все пойдут на Тяньцзинь и дальше на Пекин.

– Ваши слова да Богу в уши…

– Что-то не так, Тимофей Васильевич?

– Капитан Хаттори мне сегодня утром сообщил, что его моряки, которые остались защищать Тонгку, видели огромное количество китайских солдат со многими орудиями. По их оценкам, где-то семь тысяч пехоты, около тысячи всадников и сорок пушек, причем большинство – новые полевые Круппа.

– Господин капитан, но вы сегодня ночью убедились, какие это воины. Бегут как зайцы при первых выстрелах.