Пой, даже если не знаешь слов

– Но мадам и baas – они будут волноваться, когда придут домой, а ее нет.

– Мадам и baas не придут домой, – фыркнул рыжий. Ему не хватило терпения дождаться ответа Мэйбл, он явно был человеком, привыкшим, чтобы его слушались.

– Почему, baas? Где они?

– С кем ты, по-твоему, разговариваешь, а, kaffir meid?[26] Здесь я задаю вопросы. – Он ткнул Мэйбл пальцем в нос, и она вздрогнула, когда его плевок оказался у нее на щеке, хотя она и не сделала попытки стереть его.

Полицейский шагнул вперед, навис над Мэйбл. Она не отступила, не отвела глаз. Он хотел запугать ее, но она не поддавалась.

Не надо, Мэйбл, подумала я. Он хочет тебя запугать. Покажи ему, что ты испугалась.

Они так и смотрели в глаза друг другу, ни один не хотел отвести взгляд первым, и я заговорила – и чтобы отвлечь их внимание, и потому что не могла больше сдерживать этот вопрос.

– А где мама и папа? Мы поедем к ним?

Мне ответил второй полицейский, голос у него был помягче.

– Идем, идем. – Он хотел взять меня за руку, но Мэйбл отступила и потянула меня назад.

– Вы не заберете девочку.

Он ударил ее под подбородок, зубы Мэйбл клацнули, и она, пошатнувшись, повалилась на меня. Я не смогла удержать ее, и она мешком рухнула, голова стукнулась о натертый до блеска пол. Полежав так несколько секунд, поскуливая, не понимая, что произошло, она приподнялась на локтях.

– Вставай, – велел мужчина, но Мэйбл не двигалась.

Я нагнулась и попыталась ее поднять, но груз оказался мне не по силам.

– Вставай сейчас же! – рявкнул полицейский.

Я не могла ни поднять Мэйбл, ни закрыть ее своим телом – слишком мала и слишком слаба я была. И все же я продолжала теребить ее.

Мэйбл, вставай. Пожалуйста, вставай!

Меня почти накрыла паника, когда сквозь туман страха прорезался успокаивающий материнский голос: Не зацикливайся на плохом. Попытайся найти выход.

Если я не могу сдвинуть Мэйбл с места силой, то, может быть, удастся сдвинуть ее словами. Я присела на корточки и зашептала ей в ухо:

– Ну пожалуйста, Мэйбл, вставай. Пожалуйста. Пойдем – и все. Все нормально. Поедем туда вместе. Мама с папой найдут нас.

Мэйбл пару секунд смотрела на меня пустым взглядом, потом выражение ее лица прояснилось. Она кивнула и с усилием поднялась на ноги, а я сунула свою руку в ее. Полицейский нахмурился, увидев, как наши пальцы переплелись.

– Где мама и папа? – снова спросила я. – Хочу к ним.

– Ты их не увидишь, – выплюнул рыжий полицейский. – И знаешь почему?

Я помотала головой.

Полицейский кивнул на Мэйбл:

– Спроси свою приятельницу. Она тебе объяснит.

Мэйбл сжала мою руку. Я посмотрела на нее, ожидая, что она что-нибудь скажет, но Мэйбл молчала. Только сильнее стиснула мои пальцы.

– Ты их не увидишь, потому что черные подонки перерезали им горло от уха до уха. Почти головы отрезали, как цыплятам, – объявил полицейский. – Твои родители умерли.





8

Робин




17 июня 1976 года

Брикстон, Йоханнесбург, Южная Африка

Кэт!

Когда нас заталкивали в заднюю дверь полицейского фургона, я наконец подумала о сестре. Я про нее не забыла, просто из-за всего произошедшего она у меня в голове оказалась не на первом месте.


– Мэйбл, – зашептала я, – а как же Кэт?

Мэйбл моргнула, но ничего не ответила, глаза у нее были открыты, но она была похожа на лунатика.

– Кэт спала в кровати мамы и папы. Нам надо вернуться и…

– Нет. – Голос был как пустыня, невыразительный и глухой.

– Но надо сказать им…

– Нет, – повторила Мэйбл, на этот раз настойчивее.

– Но…

– Я сказала – нет!

Я впервые увидела, как Мэйбл теряет терпение. За те шесть лет, что она работала на нас, я иногда видела ее раздраженной, выбитой из колеи и нетерпеливой, но разозленной по-настоящему – никогда.

– Ты не должна говорить о ней этим людям. Слышишь? – Мэйбл яростно сверкнула на меня глазами. В выражении ее лица было что-то такое дикое, что я не решилась испытывать судьбу и просто кивнула. – Ты не должна говорить о ней! – повторила она, и я снова кивнула. Если Мэйбл считает, что Кэт безопаснее дома, то пусть моя сестра остается дома.

Твои родители умерли. Слова полицейского воткнулись в мое сознание, как крошечное лезвие.

Это не может быть правдой, просто не может – и все. Он наверняка что-то перепутал или наврал, в отчаянии думала я.

О смерти я знала только одно: это некая мистическая сила, которая забирает птенцов и хомячков, а еще людей вроде моей Умы. Смерть – это то, что случается с больными, слабыми или старыми, а мои родители не были ни первым, ни вторым, ни третьим; они были молодыми, сильными и здоровыми.

Они, наверное, все еще на своей вечеринке. Произошла путаница, только и всего.

Мой отец был шутником, готовым на многое, лишь бы посмеяться, хотя люди не всегда понимали, что он дурачится. Мать часто говорила, что не каждый поймет его извращенное чувство юмора; вот и полицейские не сказать чтобы веселились от души. Они просто не поняли, какую шутку отколол мой отец.

Конечно, они не умерли. Конечно, нет.

Столь дикие вещи даже думать было предательством. Я, тряхнув головой, прогнала дурные мысли и оглядела фургон. Вдоль бортов тянулись лавки; я села на одну, Мэйбл – напротив. Металл сиденья холодил мои обтянутые пижамными штанами ляжки. Металлическая решетка, похожая на braai[27], закрывала стекло боковых окон и задней двери.

Между нашими сиденьями и кабиной водителя стояла клетка; когда я чуть задела ее, внутри что-то заворочалось. Это оказалась немецкая овчарка, собака внезапно вскочила, и я оживилась. Я любила собак, но мне не разрешали завести свою собственную. Желая погладить собаку, я протянула руку.

– Нет. – Мэйбл шлепнула меня по ладони.

Она чуть не опоздала. Я уже умудрилась просунуть два пальца между железными прутьями, и собака среагировала быстро. Она рванулась вперед, и я отдернула руку, горячее дыхание мазнуло по запястью. Собака истерично залаяла, и я попятилась от клетки, а рыжий полицейский, обернувшись, постучал по перегородке.

Фургон с грохотом ожил, пол у меня под ногами задребезжал, и мы, накренившись, чуть не свалились на пол. Света в машине не было, лишь когда проезжали под фонарями, в черноте фургона проплывали световые арки, и с каждым сполохом света, падавшим на лицо Мэйбл, я видела, что оно раздувается буквально на глазах. На каждой выбоине нас сбрасывало с сидений, так что я пересела к Мэйбл – так мы могли поддерживать друг друга, и мне не надо было смотреть на нее.

Я решила лучше смотреть в окно, за которым тысячи крошечных красных глаз уставились на меня из темноты. Хватило секунды, чтобы понять: это тлеющие угли пожара. Мама была права. Огонь находился далеко и нам не угрожал, а пожарные машины держали его под контролем.

Еще через несколько минут я заметила, что мы проехали мимо дороги, на которую должны были свернуть, если бы нас везли в полицейский участок Боксбурга.

Куда они нас везут?

Едва этот вопрос оформился у меня в мозгу, как один из копов доложил по рации, что мы на пути в Брикстон.

Брикстон! Отдел убийств и ограблений. Нас везут к “Патрульным машинам”.

Мэйбл задрожала. Я ощутила, как она трясется. Может, замерзла? Я прижалась к ней, чтобы согреть ее своим теплом.

– Не волнуйся, – прошептала я. – “Патрульные машины” найдут маму и папу. Все будет хорошо.

Мэйбл, однако, не успокоилась – она явно знала кое-что, чего не знала я. Полицейский участок, в который нас везли, печально прославился пытками чернокожих. Слухи об этом доходили до Мэйбл, и она наверняка предчувствовала, какими будут для нее долгие часы перед рассветом. Она дрожала не переставая всю дорогу.



Потом – не знаю, сколько прошло времени, – мы прибыли в участок и вошли в большое помещение, провонявшее сигаретным дымом. Как только нас ввели, высокий полицейский куда-то утащил Мэйбл, а его напарник подвел меня к длинной деревянной лавке.

– Сиди здесь и жди меня, ладно?

– Ладно.

Я села на лавку, как было велено, ноги болтались над зеленым линолеумом. Полицейский поддернул темно-синие брюки и присел на корточки, чтобы его глаза оказались вровень с моими.

– Куда вы увели Мэйбл? – спросила я.

– Мы просто зададим ей несколько вопросов.

– Можно мне к ней?

– Нет. Никуда отсюда не уходи, хорошо?