Полный газ

– Пошел к черту, – сказал Сондерс, – мы пахнем деньгами. Уж куда лучше, чем запах мокрой псины.

Его голос только чуть-чуть дрогнул.

Он не осмелился повернуть голову и прямо посмотреть на волка, однако покосился краешком глаза. В его сторону развернулось пушистое, стоящее торчком ухо.

Едущий в первом классе бизнесволк рассмеялся – издал еще один грубый вуф-вуф.

– Не обращайте внимания. В последние пару месяцев мой портфель акций лихорадит. Слишком много американских облигаций, понимаете? И я злюсь – и на себя, и, главное, на вас. Удручает, знаете ли, что я чересчур всем этим увлекся – как и все в этой прогнившей стране.

– Чем «всем этим»? – спросил Сондерс.

Часть его рассудка заходилась истошным криком: «Заткни пасть, придурок! Что ты творишь, какого хрена разговариваешь с этим?»

Вот только…

Вот только поезд притормаживал. Сондерс сомневался, что в обычной ситуации он бы вообще это заметил, однако сейчас его внимание обострилось до предела. Так бывает, когда счет твоей жизни идет на секунды: ты чувствуешь собственное дыхание, температуру и вес воздуха, касающегося кожи; слышишь, как капельки дождя садятся на стекло. Поезд дергался, замедлялся, снова делал рывок. За окнами размывалась ночь; по окну стекали капли… Вот он, шанс доехать до Фоксбифа, или что там далее по маршруту. Пока бизнесволк с ним разговаривает, он не нападет.

– Да американской сказкой, – ответил волк. – Ну знаете ведь? Что мы все одной крови. Что мы такие же, как вы. Что мы все желаем быть такими, как вы. Что стоит вашей американской феечке просыпать пыльцу над нашими достойными сочувствия странами – и вуаля! «Макдоналдс» там, коммивояжер здесь, и в Англии станет как дома. У вас дома. Да я чувствую себя униженным только оттого, что кому-то вообще пришло это в голову! Вы можете сказать: таких, как я, почти и нет. Вы можете напялить на волка футболку с Диснейлендом. Но это будет все равно волк.

Поезд опять дернулся и замедлил ход. Сондерс выглянул из окна и увидел, как мимо рывком поплыли кирпичные дома – в некоторых горел свет, – и голые деревья: облетевшие под порывами ветра, они когтями цеплялись за небо. В Англии даже деревья другие. Похожие на американские, да, но все же чуточку иные: более кривые, согнутые, – словно изуродованные злыми местными ветрами.

– В том вагоне живых людей не осталось, – сказал Сондерс, ощущая себя как бы со стороны и с интересом слушая собственный голос.

Волк хмыкнул.

– А я? Почему я все еще жив?

Волк смотрел в сторону. Он ответил словно бы нехотя:

– Это вагон первого класса. Если не можешь вести себя цивилизованно здесь, то где сможешь? И потом, на мне пошитый дорогими лондонскими портными костюм. Он обошелся мне в пять сотен фунтов. Страшно даже подумать – посадить на него пятно. И какой смысл ехать первым классом, если приходится добывать свою собственную жратву. Нет уж, пусть разносят. – Он перелистнул «Таймс». – По крайней мере, предполагается, что они разносят. Хотя, надо признать, они не спешат. Совсем не спешат. – Волк помолчал, потом добавил: – Прошу прощения за такие слова. Трудно вести себя цивилизованно, когда испытываешь звериный голод.

В интеркоме что-то объявили отрывистым, лающим голосом, но что именно, Сондерс не разобрал сквозь разглагольствования волка и стук крови в ушах. Впрочем, слушать кондуктора не было нужды: Сондерс и так знал, что сказано. Они наконец подъехали к станции; поезд дернулся и затих. Сондерс ухватился за спинку сиденья и неловко встал на ноги. Бросил короткий взгляд на платформу. Привычный бетон под ногами, кирпичный туннель, на стене гордо красуются начищенные старомодные часы. Он быстро двинулся к переднему выходу из вагона.

– Эй! – засмеялся волк. – А пальто? Вернись, забери.

Сондерс даже не повернулся. В пять длинных шагов он достиг тамбура и нажал кнопку «Открыть двери». Волк опять лающе засмеялся в спину, и Сондерс рискнул бросить через плечо последний взгляд. Бизнесволк снова закопался в бумаги.

– Акции «Майкрософт» падают, – бормотал волк, в тоне его звучало разочарование и какое-то горькое удовлетворение одновременно. – Акции «Найк» падают. Это не рецессия, нет. Это реальность. Вы, люди, начали понимать истинную стоимость того, что производите: всех этих ваших кроссовок, программ, кофе. Ваших мифов. Вы, люди, начали сейчас осознавать, что это такое – забрести в чащу глубже, чем следовало.

Тут дверь открылась, и Сондерс шагнул на платформу. Из вагона ему казалось, что идет дождь, но скорее в воздухе висела мелкая холодная взвесь. Выход в город располагался по другую сторону платформы: несколько ступенек вели вниз, к автомобильной трассе.

Он успел пройти не более пяти шагов, когда услышал за спиной насмешливый скулеж. Оглянулся – из соседнего вагона спускались на платформу два волка. Не те, что в деловых костюмах; другая пара: один в футболке с Вольфгангом Амадеусом, второй в спортивном костюме с символикой «Манчестер Юнайтед». Манчестер Юнайтед похлопал Вольфганга по плечу и развернул мордой в сторону Сондерса.

Сондерс побежал. Когда-то он бегал быстро: в школе, на уроках по легкой атлетике, – пятьдесят лет и пять тысяч гамбургеров назад. Ему не было нужды оборачиваться, он и так знал, что они гонятся следом, несутся по бетону платформы, – и что они быстрее. Он успел добежать до лестницы и ссыпался вниз, перепрыгивая через ступеньки, едва не падая. В горле жгло огнем. На верхней площадке лестницы один из преследователей издал низкий полувой-полурык. Как они успели туда забраться? Невозможно, чтобы они так быстро сократили дистанцию, невозможно!

Под лестницей был турникет и за ним улица, а еще ожидающее такси – черное английское такси, прямо как в фильмах Хичкока. Сондерс помчался прямиком в ту сторону. Воротца представляли собой хромированные столбики высотой по пояс и между ними плексигласовые створки. Предполагалось, что нужно сунуть в щель столбика билет, и тогда створки откроются, но Сондерс не собирался заниматься такой ерундой. Он добежал до створок и неуклюже полез через верх.

Вывалился наружу, неловко упал животом и лицом на мокрый, залитый лужами бетон. Подскочил. Словно и не падал. Словно в фильме пропустили кусок. Никогда в жизни он и представить не мог, что в состоянии подняться из лужи так стремительно.

Сзади раздался свист. К любому железнодорожному турникету в Великобритании приставлен контролер. Должно быть, это он свистел, подумал Сондерс. Он даже видел смотрителя боковым зрением: слева, вон там, мужик в оранжевом жилете, седоволосый и бородатый. Сондерс не притормозил и не оглянулся. В голове мелькнул старый анекдот: два туриста в чаще встретили медведя. Один наклонился, чтобы зашнуровать кроссовки. Второй спросил: «Зачем, медведя все равно не обогнать». – «А и не надо, – ответил первый, – мне бы, мать его, обогнать тебя». Смешно, аж живот лопается. Сондерс пообещал себе, что посмеется позже.

Он ввалился в такси, захлопнул дверь, слепо нащупал стопор замка, зафиксировал. И почти упал на черное кожаное сиденье.

– Трогай, – скомандовал он водителю. – Трогай.

– Куда вам? – с сильным западным говором спросил тот. С Ливерпульским. С красным.

– Город. Мне нужно в город. Я пока не знаю, просто трогай. Пожалуйста.

– Ладненько, – согласился шофер.

Машина отъехала от края тротуара и направилась вниз по проспекту.

Сондерс перекрутился на сиденье и через заднее стекло посмотрел на удаляющуюся станцию. Манчестер Юнайтед и Вольфганг Амадеус стояли у турникета вместе с контролером, возвышаясь над ним на целую голову. Сондерс не понимал, почему контролер просто стоит и смотрит на них, почему не отскакивает с громкими воплями – и почему они не нападают.

Такси свернуло за угол, и станция скрылась из виду, так что он не узнал конец истории.

Сондерс сидел в темноте, быстро и тяжело дышал и не мог поверить, что выбрался. У него тряслись ноги, беспомощно дрожали мышцы и поджилки. В течение всего времени в поезде он держался спокойно, однако сейчас его колотило так, словно он только что вылез из ледяной воды.

Автомобиль скользил вниз по пологому длинному склону, мимо живых изгородей и домов, спускаясь туда, где светил огнями город. Сондерс поймал себя на том, что лезет в карман за отсутствующим мобильником.

– Телефон, – пробормотал он, – чертов телефон.


– Нужно позвонить? – спросил таксист. – На станции ведь точно был телефон.

Сондерс уставился водителю в затылок. Темно, через перегородку видно плохо, вроде бы крупный мужчина с длинными темными волосами, заправленными под воротник пальто.

– Не было времени останавливаться там и звонить. Просто притормозите у какой-нибудь будки. Где угодно.

– Около «Мамочкиных ручек» есть одна. Всего в паре кварталов.

– «Мамочкины ручки»? А что это такое? Паб? – голос Сондерса сорвался, словно у четырнадцатилетнего пубертатного юнца.

– Лучшее заведение в городе. И единственное в своем роде. Если бы я знал, что вам именно туда надо, я бы не взял с вас денег. У меня совесть есть.

– Плачу тройную таксу. Денег у меня много. Я самый богатый человек из всех, кто когда-либо сидел в этой занюханной машине.

– Ну разве я не везунчик? – произнес водитель. Этому деревенскому придурку и в голову не приходило, что Сондерса почти разрывает на части. – А что случилось с вашим шофером?

– Что?

Вопрос Сондерс не понял: возбужденный и расстроенный, он едва его услышал. Они остановились у светофора, и Сондерс повернул голову к окну. На перекрестке нежничали два тинейджера. С ними – пара собак: они прижимались к хозяевам, хвосты нервно хлестали по бокам, видно, ждали, пока молодежь закончит с поцелуями и позволит собакам погулять. Только с подростками что-то было не так. Такси снова двинулось, когда до Сондерса дошло, что именно. Раздраженно хлещущие хвосты – а где, собственно, они крепились к собакам? Теперь он вообще сомневался, что в компании на перекрестке была хоть одна собака.

– Где мы? – спросил Сондерс. – Где я? Это Фоксбиф?

– Близко даже не Фоксбиф, сэр. Это Верхний Вулвертон, – ответил водитель. – Так его частенько зовут. А как еще нашу глухомань назвать? Не глухоманью же? Хотя самый край известного мира, да.

Он неспешно проехал вдоль весь следующий квартал и подрулил к бордюру. На углу располагалось кафе: большие блестящие витрины ярко светились в темноте золотыми квадратами, стекла запотели изнутри. Даже с заднего сиденья прочно запертой машины Сондерс слышал раздающиеся в заведении звуки. Похоже на псарню или зоопарк.

У парадной двери топталась небольшая группка. Резная деревянная пестрая вывеска у двери изображала волков на задних лапах, собравшихся вокруг стола, в центре коего размещалось большое серебряное блюдо, и на нем – красиво разложенные бледные человеческие руки.

– Вам сюда, – оповестил таксист.

Он обернулся, и его морда почти прижалась к стеклу, которое разделяло места водителя и пассажира. На стекле оседал белый пар.

– Я имею в виду, можете позвонить отсюда. Правда, боюсь, придется пробиваться с боем.

Он издал фыркающий звук; Сондерс решил, что это смех, хотя больше походило на то, как собака пытается выкашлять ком шерсти.

Сондерс не ответил. Он сидел на черном кожаном сиденье и пялился на толпу у двери «Материнских ручек». А они, они тоже смотрели. Некоторые направились к такси. Сондерс твердо решил не издавать ни звука, когда его поволокут наружу. В Кашмире он научился сохранять безмолвие, и если хватит силы, ему придется потерпеть всего минуту-две, – а потом безмолвие обойдется без его помощи.

– Хорошее семейное заведение, вот что здесь, – пояснил водитель. – Вот уж где подают отличный обед. И знаешь, приятель, ты подоспел как раз вовремя.





У серебристых вод озера Шамплейн




«Бамс! Бамс!» Робот прошаркал в непроглядную черноту спальни и замер, уставившись на людей.

Женская особь застонала, откатилась подальше и накрыла голову подушкой.

– Гейл, солнышко, – облизывая пересохшие губы, попросила мужская особь, – у мамы страшная мигрень. Можешь шуметь где-нибудь подальше?

– Могу предложить стимулятор – чашку кофе, – бесстрастным голосом прогудел робот.

– Убери ее, Раймонд! – простонала женщина. – Голова раскалывается!

– Выйди, Гейл. Видишь – мама не в себе.

– Обнаружена ошибка! – не унимался робот. – Сканирование жизненно важных органов идентифицирует ее как Сильвию Лондон. Она в себе, целиком и полностью.

Робот склонил голову набок в ожидании дальнейшей информации. Нахлобученная на макушку кастрюля съехала и с оглушающим звоном грохнулась на пол.

Маму подбросило на кровати. Ее нечеловеческий, полный страдания бессловесный вопль так напугал робота, что тот на миг забыл, кто он, и снова превратился в Гейл. Гейл подхватила с пола кастрюлю и поспешно – «бумц! бумц!» – затопала в сторону гостиной.

Очутившись в безопасности, она осторожно заглянула назад, в спальню. Мама уже рухнула обратно, накрывшись подушкой.

Раймонд улыбнулся дочке из темноты.

– Возможно, роботу по силам изобрести противоядие? Антимартини, – подмигнув, шепнул он.

Робот моргнул в ответ.