Полный газ

Гейл не хватало воздуха, кололо в боку. Каждый раз, когда рваные бушующие волны откатывались назад, на берегу мелькал гигантский след, будто трактор пробороздил мокрый песок и утянул тело в озеро – домой.

– Джоэл!

Ее крик несся то в сторону воды, то в сторону насыпи, деревьев, его дома.

– Джоэл!

Гейл металась по кругу, не переставая кричать. Специально не смотрела в озеро, но оно так и притягивало взгляд. Сорвала голос и снова ударилась в слезы.

– Гейл! – дрожащим от ужаса голосом звала ее Хезер. – Домой! Немедленно!

– Гейл! – присоединилась к сестре мать.

– Джоэл! – не унималась Гейл, ощущая всю нелепость ситуации: каждый изо всех сил пытался докричаться до кого-то еще.

Откуда-то донесся все тот же рев – тоскующий и уже далекий.

– Отпусти его, – прошептала Гейл. – Не забирай, ну пожалуйста!

В тумане к ней подбежала Хезер – по насыпи, не по песку, где все еще, один за другим, бились холодные, грузные валы. Рядом возникла побледневшая мама.

– Детка, – позвала она встревоженным голосом. – Поднимайся к нам. Иди к маме.

Гейл не обратила на них внимания. Что-то выплыло из воды прямо к ее ногам. Альбом для рисования, открытый на развороте с зеленым пони. Зеленым, как рождественская елка. С красными копытцами и радугой на боку. Гейл никак не могла понять, почему Хезер рисует таких нелошадиных лошадей. Они напоминали двойное отрицание или динозавра – возможности, которые, едва родившись, губят сами себя[4].

Гейл выхватила альбом из воды и вгляделась в зеленого пони, чувствуя, как изнутри со звоном поднимается рвущаяся наружу тошнота. Она выдернула лист с рисунком, разодрала его, бросила в воду. За ним полетели другие пони – мятые клочки бумаги, пляшущие в волнах у ее ног. Никто не остановил ее, даже Хезер молчала, когда альбом выпал из рук сестры назад, в озеро.

Гейл вглядывалась в воду, надеясь услышать его снова – далекий тоскующий вой, и он явился, однако на сей раз внутри ее самой – протяжный, бессловесный стон.

Тоска по тому, что случится уже никогда.





Фавн




Часть первая

По эту сторону двери




Фоллоуз добывает льва




Впервые про дверь Стоктон заговорил под баобабом, пока Фоллоуз подкарауливал льва.

– А когда вам снова захочется пощекотать нервы, свяжитесь с мистером Чарном. Эдвином Чарном из Мэна. Спросите его насчет дверцы. – Стоктон глотнул виски и мягко хохотнул. – И не забудьте чековую книжку.

Старый, огромный, величиной чуть ли не с дом баобаб уже давно полностью высох. Вся западная сторона ствола – одна сплошная дыра. «Охотники Хемингуэя» организовали укрытие прямо в ней: ветки тамаринда маскировали брезентовый тент, где стояли походные койки, холодильник, полный ледяного пива, и ловился приличный вайфай.

На одной из коек спиной к ним спал сын Стоктона, Питер. Всего лишь день назад он отпраздновал окончание старшей школы успешной охотой на черного носорога. С собой Питер привез лучшего школьного друга, Кристиана Свифта, который пока не убил ничего, кроме времени на рисование скетчей.

В десяти ярдах от укрытия с веток верблюжьей акации свисали куриные тушки, в пыли под ними стояли вязкие лужицы натекшей крови. На мониторах ночного видения куры напоминали гроздья перезревших, раздувшихся фруктов.

Лев, которого охотники приманивали на куриный запах, не торопился. Немудрено – это был дедушка всех здешних львов, настоящий патриарх. Причем самый здоровый. Другие страдали чумкой, двигались ошалело и лихорадочно, мех торчал клоками, а в уголках глаз роились мошки. Хозяин упрямо твердил, что со львами все в порядке, однако, глядя на них, все понимали: им уже недолго осталось.

Нынешний сезон в заповеднике вообще не удался, и не только из-за больных львов. Всего несколько дней назад браконьеры, испортив сотню футов сетки-рабицы, прорвались сквозь изгородь северного периметра на вездеходах в поисках черного носорога, чей рог ценился выше бриллиантов. Ущерба причинить не успели, охрана сработала как надо, и это была хорошая новость. Плохая заключалась в том, что большинство слонов и часть жирафов сбежали через пролом. Пришлось отменять охоту, возвращать деньги. В лобби стоял крик, красные от гнева туристы швыряли чемоданы в багажники арендованных лендроверов.

Фоллоуз, однако, не жалел, что приехал. Когда-то он убил носорога, затем слона, леопарда и, наконец, буйвола, а сегодня собирался закончить большую пятерку. Стоктон и мальчики составляли ему хорошую компанию, виски – еще лучшую: «Ямазаки» – когда хотелось выпить, «Лафройг» – когда не очень.

Со Стоктоном и ребятами он встретился всего неделю назад, приземлившись в международном аэропорту Хосе Кутако. Банда Стоктона только что высадилась с рейса Британских авиалиний из Торонто, а Фоллоуз прибыл частным самолетом. Он не летал общими рейсами. Прямо чесаться начинал, когда приходилось стоять в очереди, снимать обувь на контроле, так что обходил эту проблему с помощью денег. Поскольку самолеты прибыли в Виндхук примерно в одно и то же время, заповедник прислал «Мерседес» G-класса, чтобы собрать всех прилетевших и отвезти их на запад Намибии.

Буквально через несколько минут после погрузки в машину Иммануил Стоктон сообразил, что рядом с ним именно тот Тип Фоллоуз, основатель Фонда Фоллоуза, который занимал серьезную позицию в фармацевтической фирме самого Стоктона.

– Прежде чем стать акционером, я побыл клиентом, – объяснил Фоллоуз. – Во имя нации я с гордостью сунул себя в мясорубку войны, смысла которой до сих пор так и не понял. Оттуда меня выдавило в виде фарша, и почти пять лет я держался только на ваших волшебных наркотиках. Так что личный опыт подсказал мне: вложение будет неплохое. Мало кто лучше меня знает, сколько готов заплатить человек, жаждущий на время избежать этого тухлого мира.


Ему казалось, слова его прозвучали устало и мудро, однако Стоктон кинул на него странный, горящий взгляд, хлопнул по плечу и сказал:

– Я знаю об этом больше, чем вы думаете. Когда речь заходит о роскоши, ни сигары, ни меха – ничто не стоит больше, чем лазейка в другую жизнь.

Четыре часа спустя все прибывшие в отличном настроении высыпались из здоровенного «Мерседеса» и после регистрации продолжили разговор в баре. С тех пор Стоктон и Фоллоуз торчали там каждую ночь, пока Питер и Кристиан плескались в бассейне. И когда мальчишка – Кристиану уже стукнуло восемнадцать, но для Фоллоуза он, разумеется, был мальчишкой – спросил, можно ли пойти с ними и посмотреть, как уложат льва, у Фоллоуза и мысли не возникло отказать.

Так вот, болтая в баре со Стоктоном, Фоллоуз переспросил:

– Дверца? Что еще за ерунда такая? Частное охотничье хозяйство?

– Да, – сонно кивнул Стоктон. От него несло «Лафройгом», глаза налились кровью – налакался он будь здоров. – Частное охотничье хозяйство мистера Чарна. Только по приглашению. А дверца… ну такая вот дверца. – И он опять усмехнулся, если не сказать – хихикнул.

– Питер говорил, это дорого, – заметил Кристиан.

– Десять тысяч долларов, чтобы заглянуть за дверь, десять тысяч, чтобы выйти за нее, и двести тридцать, чтобы поохотиться, – причем у тебя будет только день. Добычу можно проносить с собой, но она останется на ферме у мистера Чарна. Таковы правила. И если не добыл большую пятерку, даже и не думай ему писать. Чарн презирает любителей.

– За четверть миллиона проще уж единорогов пострелять, – отозвался Фоллоуз.

– Близко к тому, – приподнял бровь Стоктон.

Фоллоуз уставился на него, и тут Кристиан постучал его по ноге костяшками пальцев.

– Мистер Фоллоуз, ваш кот пожаловал.

Кристиан стоял на одном колене у входа, возбужденно протягивая Фоллоузу, который на мгновение позабыл, зачем он здесь, мощный карабин CZ 550. Мальчик кивнул на один из мониторов ночного видения. Лев таращился в камеру пронзительными зелеными глазами, блестящими, как только что отчеканенные монеты.

Фоллоуз тоже упал на колено. Мальчишка скрючился рядом, касаясь его плечом. Оба выглянули из укрытия. Лев стоял в темноте подле акации. Повернув тяжелую величавую голову, он смотрел на людей спокойно-надменным, все прощающим взглядом. Взглядом короля, который выносит приговор. Приговор самому себе.

Однажды Фоллоуз уже видел льва вблизи, сквозь изгородь. Изучил старика через куриную занавесь, поглядел в его невозмутимые ясные глаза и объявил, что выбрал. Уходя, он дал льву обещание. Пробил час его выполнить.

Кристиан торопливо и взволнованно дышал Фоллоузу в ухо.

– Он словно знает. Словно готовился.

Фоллоуз кивнул так, будто парень высказал какую-то сакральную истину, и мягко нажал на спуск.

Грохнул выстрел, Питер Стоктон, вскрикнув, подскочил на койке, запутался в простынях и свалился на пол.





Кристиан лишается рубашки




Кристиан следом за Фоллоузом выскочил из укрытия. Охотник ступал, ставя ноги медленно и размеренно, будто нес невидимый гроб. Он чуть усмехался, но его внимательный жесткий взгляд оставался ледяным. Иногда глаза Фоллоуза казались Кристиану похожими на луны над Сатурном – безвоздушные пространства с кислотными морями. Питер с отцом разражались радостными выкриками всякий раз, когда пуля дырявила кожу крокодила или выбивала фонтанчик пыли из шкуры буйвола. А Фоллоуз будто сам становился пулей, и оружие в его руке казалось случайностью. Удовольствие в комплект не входило.

Львиный хвост медленно приподнялся и стегнул по пыльной земле. Приподнялся – завис в воздухе – и снова упал в пыль. Огромный зверь лежал на боку.

Некоторое время Фоллоуз просидел наедине со львом, остальные почтительно стояли в стороне. Охотник гладил влажную шерсть зверя, смотрел в его спокойную, недвижную морду. Может быть, даже разговаривал. Кристиан раз подслушал, как Фоллоуз поведал мистеру Стоктону, что после льва он, наверное, бросит охоту, потому что стрелять уже будет некого. Стоктон хмыкнул и поинтересовался, мол, а как насчет людей, а Фоллоуз уставился на него своим немигающим взглядом и заявил: «Этих и сам стрелял, и в меня стреляли – вон, шрамы по всему телу». Питер и Кристиан потом прикидывали, сколько народу мог уложить Стоктон, и трепетали от близкого знакомства с суровым посланцем смерти.

Несколько работников сафари-парка возникли из темноты, покинув свое собственное укрытие, и при виде льва разразились радостными криками. Один открыл брезентовую сумку-холодильник и начал выуживать изо льда пиво. Хвост зверя снова стегнул по земле, и Кристиану показалось, что она дрогнула. Впрочем, он всегда отличался живым воображением. Стоктон помог Фоллоузу подняться и сунул ему ледяную бутылку «Уброка».

Питер зажал нос.

– Господи, как он воняет. Хоть бы чистили их как-то перед охотой, что ли.

– Это куры, бестолочь, – рявкнул на него отец.

Хвост поднялся и со свистом рухнул обратно.

– А разве он не страдает? – спросил Кристиан. – Разве не стоит его добить?

– Нет, он мертвый, – ответил Стоктон. – На хвост не смотри, так всегда бывает. Посмертные спазмы.

Кристиан хлопнулся на землю рядом с головой льва, с блокнотом в руках. Погладил густую, волнистую гриву – сперва с опаской, затем более фамильярно. Нагнулся к одному из бархатных ушей и зашептал в него слова прощания перед долгой – очень долгой – дорогой. Он почти не осознавал, что рядом с ним присел на корточки Питер, а сзади разговаривают оба взрослых. В этот миг он был наедине со львом в глубоком безмолвии между жизнью и смертью, в укромном, печальном королевстве.

– Видал, какая лапа? – Вопрос Питера вернул Кристиана к действительности. Приятель держал тяжелую переднюю лапу льва, раздвинув подушечки пальцами.

– Эй, вы там! – окликнул Фоллоуз, но Кристиан не понял, кого именно.

– Душу вышибет из кого угодно! – Питер зарычал и размашистым жестом махнул львиной лапой в сторону Кристиана.