Полный газ

– Пап, – прошептал Питер трагическим голосом. – Это же хлев какой-то!

– Казалось бы, при доходе в миллионы долларов… – начал Фоллоуз.

– Дом останется таким, какой он есть, – закончила миссис Чарн из-за его спины. Если она и слышала, как ее жилище сравнили с хлевом, голосом этого никак не выдала. – Ни одну дверь не перевесим. Ни один кирпич не переложим. Муж не знает, почему дверца открывается в то, другое место, и не хочет ничего менять, чтобы она не прекратила туда открываться.

Питер молча раздавил паука, пробежавшегося по носку одной из его туфель «Гуччи».

Достигнув цели путешествия, он, однако же, приободрился. В охотничьей комнате был накрыт массивный стол. При виде чучел на стенах в животе у Питера забавно екнуло – острый укол желания, сходный с тем, что он чувствовал, когда решался поцеловать девчонку.

Питер и Кристиан побрели вдоль стен, рассматривая лица с застывшим на них выражением ужаса. Все чучела носили хипстерские бородки, и, если отвлечься от рогов, можно было вообразить, что мистер Чарн расстрелял известную шоколадную мастерскую в Бруклине. Питер остановился около одного чучела – блондина с нежными, словно у эльфа или девушки, чертами лица и растрепал его шевелюру.

– Похоже, мы нашли твоего настоящего папочку, Кристиан, – заметил он.

Тот в ответ показал ему средний палец, но, будучи паинькой, сделал это за спиной, так что никто другой ничего не заметил.

В благоговейном молчании они обозрели циклопа, затем перешли к паре серокожих орков, чьи уши были утыканы медными серьгами, а вываленные языки лиловели, точно баклажаны. Один из орков торчал из стены по пояс, и Питер тайком от отца изобразил, будто трахает его в рот. Кристиан невольно фыркнул, хотя лоб его от волнения покрылся испариной.

На первое подали гороховый суп, похожий на блевотину одержимой девчонки из фильма «Изгоняющий дьявола». Впрочем, суп был горячим и соленым, и Питер сам не заметил, как выхлебал свою порцию. Главным блюдом оказалась жареная баранья нога – хрустящая, в пузырьках кипящего жира. Питер отрывал длинные, истекающие соком полосы мяса – такой вкуснятины он в жизни не ел. А вот Кристиан лишь потыкал свой кусок вилкой. Питер знал, что у друга чувствительный, слабый желудок. Его часто тошнило – в первый день учебы или накануне серьезного экзамена.

Миссис Чарн тоже это заметила.

– Да, тут у некоторых бывает, у особо впечатлительных. Голова кружится. Тем более перед равноденствием.

– Чувствую себя раздавленной мухой, – пожаловался Кристиан. Язык у него заплетался, как у впервые нализавшегося подростка.

На другом конце стола Фоллоуз скармливал куски баранины трем терьерам Чарна, которые возились подле его ног.

– Вы так и не сказали нам, чем занят мистер Чарн.

– У таксидермиста, – объяснила миссис Чарн. – Новеньких набивают.

– Простите! – промычал Кристиан, вскочил, оттолкнув стул, и выбежал через вращающуюся дверь.

В кухне его вывернуло. Прежде звуки и запахи рвоты выводили Питера из себя, однако, прожив рядом с Кристианом четыре года, он понял, что и к этому можно привыкнуть, и спокойно положил себе еще лепешек.

– Меня в первый раз тоже мутило, – поделился Стоктон, возбужденно подталкивая Питера локтем. – Придет в себя, как только доберемся до места. Просто устал от ожидания. Завтра будет голоден как волк. – Он поднял глаза на хозяйку. – Оставите что-нибудь Кристиану, миссис Чарн? Холодный фавн лучше, чем никакого.





Чарн застигает проныру




Мистер Эдвин Чарн явился около одиннадцати и принес с собой стеклянный сосуд, завернутый в белую ткань. Потопал ногами, с ботинок отвалились большие комья снега. Где-то наверху скрипнула половая доска, Чарн застыл у подножия лестницы, всеми клетками своего тела ощущая дом. Расхожее выражение «знать как свои пять пальцев» в данном случае не подходило. Чарн знал Рамфорд гораздо лучше собственных пальцев. Всего несколько секунд ему понадобилось, чтобы, вслушавшись в шорохи, точно определить, кто где находится.

Громовой храп – это жена. Чарн, даже не видя ее, прекрасно знал, как она спит: голова запрокинута, рот открыт, рука сжимает край простыни. Пружины в комнате справа на втором этаже стонут так, что сразу понятно – там Стоктон. Фармацевт весит фунтов на шестьдесят больше, чем полезно для здоровья. Его сын, мальчишка Питер, стонет и пускает газы во сне.

Чарн поднял голову, чтобы получше расслышать мягкие, легкие шаги по лестнице, ведущей на третий этаж. Это не мог быть Фоллоуз, солдат, которого буквально собрали по кускам после какой-то там войны. Мускулистый и быстрый, двигался он, однако, очень тяжело. Оставался только Кристиан, юноша, напоминающий счастливого принца из детских сказок.

Чарн снял ботинки и крадучись начал подниматься по лестнице, не выпуская из рук своей ноши.

Кристиан в старомодной полосатой пижаме – такую могли бы надеть дети Дарлингов[5] на Рождество 1904 года – торчал в дальнем конце чердака, длинного и пустого, с треугольными мансардными окнами. Под одним из стропил стояла старая швейная машинка с железной педалью. Замшелый ковер был таким ветхим и потертым, что почти сливался с полом. Дверца – которая и в самом деле напоминала дверцу шкафа – виднелась в дальнем конце чердака. Чарн молча наблюдал, как парень берется за медную ручку, поворачивает ее и с глубоким вздохом открывает.

– Там просто чулан, – произнес Чарн.

Мальчишка подскочил и врезался макушкой в оштукатуренный потолок – хороший урок проныре. Упал на колени, обернулся, сжимая голову ладонями. Лицо пылало от стыда, будто его застукали за просмотром порно.

Чарн улыбнулся, показывая, что не сердится. Здесь, у лестничной площадки, потолок был на максимальной высоте, однако Чарну все равно пришлось пригнуться, чтобы подойти к Кристиану. Сосуд он держал перед собой на вытянутых руках, как официант, несущий в номер ужин на подносе.

– Я ни разу не видел за дверью ничего, кроме чулана, вплоть до половины третьего ночи двадцать третьего сентября тысяча девятьсот восемьдесят второго года. Тогда на верхнем этаже послышался стук копыт по половицам, словно там металась коза. Не успел я в холл выглянуть, как в меня кто-то врезался. Я решил было, что это детеныш – не человеческий, разумеется, козленок. Он ударил меня рогами в живот, опрокинул и выскочил из дома. Эдна – моя жена – даже побоялась выйти из спальни. Когда я наконец перевел дух и, согнувшись в три погибели, сполз вниз по лестнице, парадная дверь была открыта в роскошную летнюю ночь. Высокая трава ходила волнами под тяжелой золотой луной. Я подумал, в дом каким-то образом забежал олень, пометался здесь в страхе и выскочил обратно. Однако я вряд ли мог оставить входную дверь незапертой на ночь, не тот я человек. Да и как олень смог добраться аж до третьего этажа? Пришлось подниматься на чердак. На полпути мне в глаза бросилось что-то яркое. Золотая монета – вот что это было, с выбитой на ней рогатой головой. Валялась на ступеньке. До сих пор храню. Доверху я дополз ошарашенный, недоумевающий, прямо скажем, немного напуганный. Дверца была закрыта, но что-то подтолкнуло меня повернуть ручку. А там!.. Руины! Свист нездешнего ветра! Сумерки – скорее всего, закатные. После этого я открывал дверь ежедневно. Даже вел календарь. Та сторона показывалась лишь во время равноденствий и солнцестояний. В другие дни там по-прежнему был чулан. Первого фавна я уложил весной восемьдесят четвертого, притащил домой и с удовольствием убедился, что он куда вкуснее барашка. В восемьдесят девятом устроил первую охоту для гостей. Сам-то я к тому времени кого только не настрелял – от фавнов до орков, от вурлов до визлов, – и мне хотелось поделиться возможностью поохотиться на чудеса, пострелять по существам из сказок. Оказывается, если съесть сердце вурла, на какое-то время начинаешь понимать язык белок. Не то чтобы им было о чем поговорить, все интересы – орехов погрызть да перепихнуться. Или, к примеру, после тридцати я облысел, а только начал закусывать фавнами – снова оброс. И, хотя это секрет от миссис Чарн, на выезде я теперь как жеребец. Два раза в месяц мотаюсь в Портленд, к тамошним жрицам любви, так многие от меня враскоряку уходят. Перетертый орочий член. По сравнению с ним виагра – всего лишь аспирин. – Чарн подмигнул. – Идите спать, юноша. Завтра вы увидите, как ваши напарники добудут мечту во плоти!

Кристиан послушно кивнул и затворил дверь. Босиком, повесив голову, он двинулся к лестнице. Проходя мимо Чарна, кинул взгляд на стеклянный колпак, накрытый льняной тканью, той же, что в прошлый раз скрывала птичью клетку.

– Мистер Чарн, а что это?

Чарн шагнул в полосу лунного света, поставил свою ношу на швейную машинку. Стянул покрывало и перебросил его через руку.

– Здесь, на чердаке, слишком пусто, не так ли? Решил его как-то оживить.

Кристиан наклонился и заглянул под стекло. Два вурла застыли в драматических позах. Один – на красиво изогнутой ветке дерева, сжимая в руках меч величиной с человеческий мизинец и скаля зубы. Другая, в зеленой шляпке, спряталась под веткой, злобно прищурив глаза, словно готовясь напасть.


– Старина Хатч! – вздохнул Чарн. – Старушка Мехитабель!





Часть вторая

С той стороны двери




Стоктон мечтает о подходящей компании




Утром Питер встал в кислом настроении. Оказалось, он потерял охотничий нож «Мтек» с пистолетной ручкой, и потому стонал, проклиная все на свете, мотался по комнате, перетряхивая и роняя вещи и скуля, что нож просто обязан быть где-то здесь, пока Стоктон не приказал ему уняться, пригрозив оставить дома, как старую бабку.

После кофе и блинов охотники собрались на чердаке, одетые в камуфляж осенних тонов – бежевый с болотно-зеленым. Все при оружии, кроме Кристиана, вооруженного лишь блокнотом для набросков. Он оклемался после вчерашнего приступа тошноты, глаза сияли ожиданием, взгляд перескакивал с одного на другого, точно наступило утро Рождества и кругом царил дух любви и товарищества. Стоктон размышлял, не вызовет ли такой безудержный оптимизм головную боль у всех прочих. Слишком бурную радость стоило бы запретить и охранять от нее окружающих, как от пассивного курения. Чтобы ослабить свербящую под веками боль, пришлось открутить крышку термоса и хлебнуть кофе, изрядно сдобренного ликером «Айриш крим».

Чарн присоединился к ним последним, сегодня он меньше всего напоминал ведущего детской передачи. Со вскинутым на плечо карабином «Марлин 336» он двигался с уверенностью заядлого, опытного охотника.

– Один из вас не мог дождаться утра и пытался открыть дверь ночью, – сообщил Чарн, оглядывая попутчиков. Кристиан покраснел, Чарн снисходительно улыбнулся. – Попробуете еще раз, мистер Торопыга?

Кристиан опустился на колено. Взялся за ручку – все замерли – и толкнул дверь.

На деревянный пол замело несколько сухих листьев, пахнуло осенью. Кристиан задержался на пороге, вглядываясь в открывшиеся за дверью сумерки, вздохнул и выполз наружу. С той стороны донесся его серебристый восторженный смех. Стоктон опрокинул в себя новый глоток кофе.





Питер жаждет действовать




Вслед за Кристианом вылез Питер – с пыльного чердачного пола на голую холодную землю, под гребень нависшей скалы.

Поднялся на ноги и обнаружил, что стоит на прогалине, на склоне холма – как в природном амфитеатре, очерченном выцветшей травой. Повертелся кругом, оглядывая окрестности. Вокруг в беспорядке валялись поросшие мхом валуны. Хотя… При ближайшем рассмотрении оказалось, что не в таком уж беспорядке – валуны образовывали неровный полукруг, словно зубы в нижней челюсти какой-нибудь ископаемой твари. Одинокое полузасохшее дерево, кривое и сгорбленное, раскинуло ветви над руинами. Руинами ли? Или святилищем какого-то древнего жестокого культа? А может, аналогом современного театра? Кто знает? Только не Питер Стоктон.

На плечо легла рука отца. В траве посвистывал ветер.

– Прислушайся, – велел отец.

Питер наклонил голову, через секунду глаза его расширились.

– С-с-смерть, с-с-смерть, с-с-смерть, – шуршали стебли.

– Это смерть-трава, – объяснил отец. – Если неподалеку люди, она шепчет, как только подует ветер.

Небо над ними походило на запятнанную кровью простыню.

Питер оглянулся – мистер Фоллоуз как раз пролезал сквозь дверцу, чтобы присоединиться к остальным. На этой стороне дверной проем был высечен из грубого камня, сама дверь проделана в склоне холма, уходившего круто вверх. Последним выполз Чарн и закрыл за собой дверь.

– Сверим часы, – скомандовал он. – На моих сейчас 5:40 утра. К 5:40 вечера мы должны быть на обратном пути. Если открыть дверь хоть на минуту позже полуночи, вы не увидите ничего, кроме каменной плиты. И тогда вы застряли. В нашем мире дверь открывается каждые три месяца. Но каждые три месяца там – это девять месяцев здесь, полный срок беременности. А раньше не выйти. Снова дверь откроется только в день летнего солнцестояния, двадцать первого июня. Если у вас плохо с математикой, то… впервые я открыл дверь в этот мир тридцать семь лет назад. Здесь же за это время прошло девятьсот девяносто девять.

– Число зверя, – вспомнил Кристиан.

– Число зверя – шестьсот шестьдесят шесть, – возразил Питер, который много знал о Сатане, инквизиции и Томе Савини[6].

– Так ты переверни девятьсот девяносто девять вверх ногами, – объяснил Кристиан.

– Говорю по собственному горькому опыту, – перебил их Чарн, – вам не понравится тут застрять. Я провел в здешнем мире большую часть восемьдесят пятого года, меня преследовали фавны, предавали вурлы, пришлось заключать гнусную сделку с големом и служить у генерала Горма Жирного. И еще тут всегда сумерки. Закат догоняет закат. Если мы разойдемся и кто-нибудь не найдет дороги назад, считайте, что он остался.

Господи, как же он любит поговорить, думал Питер. Не охотник, а лектор прямо.

Они двинулись за Чарном по извилистой ленте грубых каменных ступеней. Под ногами трещали высохшие ветки, палые листья взвивались в воздух на каждом шагу.

Внезапно все застыли, услышав вдали громовой рев.

– Огр? – спросил Стоктон.