Полный газ

11




Три дня спустя он втискивается на переднее сиденье грузовика, между Коннором и отцом, и они едут в дом малогабаритных квартир в Сталуорте, где прожила свои последние недели мать. Полиция наконец разрешила Хэнку Маккорту забрать вещи покойной жены. Многоквартирный дом стоит среди учреждений, рассчитанных на людей со скромными запросами: хозяйственный с оплатой наличными, вейп-шоп, да еще баптистская церковь с плакатом на въезде: «ВСЯКАЯ ПЛОТЬ – ТРАВА, А ИИСУС – НАШ ГАЗОНОКОСИЛЬЩИК».

Хэнк заруливает в подворотню с белеными стенами и въезжает на стоянку. Двухэтажное здание окружает их с трех сторон. В центре дворика бассейн, огражденный цепями: воды в нем почти нет, и с мелкого края плавают чьи-то грязные белые трусы.

Отец ставит грузовик рядом с полицейской машиной. К ней прислонился коп: в одной руке держит шляпу, в другой – папку с бумагами. Джек его помнит, тот самый юный полицейский, что при их последней встрече изучал этикетку на бутылке джина. Как и тогда, из угла рта у него торчит тоненькая белая палочка.

Хэнк выпрыгивает из машины, Джек вылезает следом за Коннором. Молодой коп протягивает Хэнку папку и показывает, где расписаться.

– Может, парнишке лучше со мной остаться? – спрашивает он.

– Не надо. Все с ним будет нормально.

Коп встречается взглядом с Джеком.

– Хочешь закурить? – И протягивает ему коробочку леденцов. В этот момент Джек понимает, что у него во рту: «сладкая сигарета».

Хэнк, хоть и не одобряет быстрых углеводов, благосклонно кивает, и Джек говорит: «Спасибо, сэр» – и берет один леденец.

Квартира оказывается всего из одной комнаты, как гостиничный номер. От стены до стены – неопрятный лохматый ковер цвета грязи. Прямо напротив входной двери – стеклянная дверь во дворик. Сейчас сквозь стекло льется яркий дневной свет, и, как ни странно, от этого комната кажется еще мрачнее.

Джек заходит внутрь и оглядывается. У стены – складная койка с незастеленной постелью. Пахнет чем-то застоявшимся и мерзким, вроде как потными ногами. У стены валяется коричневый бумажный пакет, и в нем несколько пустых бутылок из-под джина. На столе книга под названием «КАК БОРОТЬСЯ ЗА СВОИХ ДЕТЕЙ И ПОБЕДИТЬ – РУКОВОДСТВО ДЛЯ РАЗВЕДЕННЫХ», а рядом открытая коробка китайской еды, над которой с жужжанием кружатся мухи. Джек подходит ближе и заглядывает в коробку. Поначалу ему кажется, что макароны шевелятся. Потом понимает: это не макароны.

Молча, под наблюдением копа, все трое пакуют пожитки Блум.

Под кроватью Джек находит аккуратно сложенную одежду матери, складывает ее в коробку. Там же обнаруживает пустой флакончик из-под таблеток, читает надпись: «Клозапин». Close значит «закрывать», и ему кажется, что это имеет смысл: таблетками мать старалась захлопнуть дверь перед дурными мыслями, что лезли ей в голову. На кровати, меж простыней, он находит еще одну бутылку джина, пустую на две трети.

– Вот что странно, – замечает полицейский, – винный магазин тут совсем рядом, но хозяин его говорит, что никогда ее не видел.

– Ну это, наверное, знаете, как бывает: «Не гадим там, где живем», – отвечает Коннор, почесывая загривок.

Когда они относят в пикап последнюю картонную коробку, полицейский закрывает стеклянную дверь и нажимает на кнопку замка. Однако стоит ему отпустить руку, дверь снова приоткрывается на несколько дюймов.

– Класс, – говорит полицейский. – Еще и замок сломан. Ну и дыра! Может, и повезло ей, что упилась насмерть до того, как кто-нибудь явился сюда и ее пришил!

– Здесь мой сын, – произносит Хэнк тем мягким тоном, который пугает сильнее любого крика.

Коп покаянно стукается лбом о стеклянную дверь, пристыженно оглядывается через плечо.

– Ох, черт! Извини, ради бога!

Джек вынимает изо рта белую палочку, оставшуюся от «сладкой сигареты», и поднимает жестом, который, как он надеется, должен означать: «Все нормально, я не обижаюсь».

Однако по дороге к грузовику Джек обнаруживает, что руки у него липкие от леденца. Говорит: «Я сейчас» и возвращается в квартиру помыть руки.

В крохотном закутке стиснуты вплотную розовая ванна, унитаз и раковина, непонятно как уместившаяся между ними. На ванну, где утонула Блум, Джек старается не смотреть, намеренно отводит взгляд, чтобы даже в зеркале ее не увидеть. Вместо этого смотрит в раковину – и видит, что в стоке запутались несколько длинных волос. Волосы матери. Спутанные, грязные, они напоминают волокна корней: неприятная мысль. Джек открывает кран, трет руки под тепловатой водой, мылит брусочком мыла. Вдруг останавливается и принюхивается к своим намыленным рукам, пытаясь вспомнить, где же недавно встречал этот запах – сладковато-острый аромат герани.





12




Перед тем как возвращаться домой, они заезжают еще в одно место. Хэнк сворачивает на стоянку при магазине под названием «Мото-ярость», Коннор выбирается из кабины и, хромая, заходит внутрь, а Джек с отцом остаются вдвоем.

Хэнк откидывается на сиденье, высунув руку в окно, и смотрит на сына долгим ласковым взглядом. По радио гнусавит какой-то кантри-певец.

– Что ты знаешь, Джек? – спрашивает отец.

Сердце у Джека пропускает такт. В первый миг ему кажется: отец каким-то образом догадался о той ужасной уверенности, что формируется сейчас в его мыслях.

– Ничего, – отвечает он. – Вообще ничего не знаю.

– Ну, это не так, – говорит отец. – Ты знаешь свои конституционные права. Умеешь полоть огород и водить грузовик. Умеешь стрелять. Знаешь, как собрать бомбу из говна и палок. Знаешь, что мать любила тебя, что она бы за тебя умерла.

– Это правда? – спрашивает Джек.

– Что правда?


«Что она за меня умерла?» Однако этого Джек не говорит. Только спрашивает:

– Правда любила? Она ведь ушла. И упилась насмерть, как сказал полицейский. И принимала… как его… клоспин.

Отец сухо, безрадостно смеется.

– Клозапин. И тебя накачала бы этой дрянью, если бы я ей позволил! Официальная медицина рада была бы всех нас посадить на эти таблетки для психов. Чтобы мы были послушными и довольными. Не задавали вопросов. Не сопротивлялись. – Он смотрит в открытое окно, барабанит пальцами по стальной раме. – Но, конечно, она тебя любила – по-своему. Материнская любовь сильна, корни ее уходят глубоко в землю, и легко ее не выкорчуешь. Никто не может заменить мать. Хотя… ведь есть Бет. Видит бог, Бет тебя любит как родного. И сама она достойная женщина, образец для других. Настоящая праведница. Я рад, что в твоей жизни есть Бет, сынок. Эта девушка умеет держать руки чистыми.

– Конечно, – отвечает Джек. – Руки она моет с мылом!

И, к собственному удивлению, смеется хриплым, каркающим смешком. Смеется, потому что вдруг вспомнил, где в последний раз чувствовал сладкий аромат герани. Знал бы папа, о чем он сейчас думает, – быть может, решил бы, что посадить сына на клозапин – не такая уж плохая идея!

Отец хмурится, в этот момент открывается дверь «Мото-ярости», и появляется Коннор. Он тащит большую белую пятидесятигаллоновую канистру жидкого нитрометана. За ним идет мужик в футболке с Lynyrd Skynyrd и с другой такой же канистрой. Хэнк выходит из машины, открывает кузов и помогает загрузить купленное.

– Если что, у меня на складе лежат еще две, вас дожидаются, – сообщает мужик в футболке. У него клочковатая борода, больше похожая на щетину, и волосы на голове торчат в разные стороны. – Коннор, не могу дождаться, когда же увижу тебя на гонках! Не пора ли снова сесть в седло, а?

– В августе ищи меня в Каледонии. Только смотри не моргай, а то пропустишь!

– Классно, братишка! И на том же твоем «Роудраннере»? Ну это будет бомба!

– Ты даже не представляешь, какая! – отвечает Коннор и ухмыляется во весь рот.





13




Свинья опоросилась, и теперь после обеда Джек ходит в свинарник, носит поросятам шкварки. Поросята прыгают вокруг него, словно танцуют на тоненьких ножках. Затем он иногда ложится вздремнуть на мягкой траве возле свиного загона и дремлет под их пронзительный девчачий визг – такой, словно с детей живьем сдирают кожу. И сейчас, облокотившись о забор и вываливая шкварки из пакета, Джек хочет спать и потому не сразу замечает, что одного поросенка недостает. Четыре поросенка прыгают, скаля мелкие зубки в гротескных ухмылках, у его ног, а должно быть пять. Мать их, стотридцатифунтовая туша, в дальнем конце загона фыркает и дергает ухом, отгоняя мух.

Джек перепрыгивает через забор и ныряет в свинарник, длинный и узкий сарайчик, открытый с одного конца. Здесь страшно несет свиным дерьмом. Джек расшвыривает ногами солому, на которой спит свинья, ожидая обнаружить дохлого поросенка с почерневшим рыльцем – чушки нередко давят свою молодь во сне. Но нет.

Джек выходит обратно на яркий дневной свет. Поросята прыгают вокруг – жаждут внимания, надеются на новую порцию шкварок. Он идет к дальнему юго-западному концу загона, и поросята постепенно отстают.

Почти весь свой загон свиньи вытоптали, превратили в голую, пропеченную солнцем грязь, – весь, кроме углов, где еще виднеются лохмы зелени и островки бледной травы. Подходя к ближайшему углу, Джек видит – так ему поначалу кажется – что-то вроде связки пухлых розовых сосисок, запутавшейся в траве. Он замедляет шаг. Принюхивается. Пахнет чем-то мерзким, вроде гниющей на солнце требухи. Прикрывает глаза рукой.

В корнях и стеблях травы запутался мертвый поросенок. Жесткие, словно проволока, корни обвивают ему горло, виток за витком. Каждая нога опутана травяными петлями. Извитые стебли проникли в открытую пасть, протискиваются глубоко в горло.

Джек смотрит – и видит, как корни и стебли сжимаются, давят сильнее. Как свежий побег, извиваясь, словно змея в траве, с едва слышным «хлюп!» вонзается поросенку в приоткрытый правый глаз.

Приходит в себя Джек уже на другом конце загона. Стоит, согнувшись и упираясь руками в колени, и судорожно хватает воздух ртом. Даже не сразу замечает, что уронил пакет со шкварками.

Нервно поглядывая в сторону угла, где шевелится клубок извивающихся корней, поросята осторожно подбираются к брошенному пакету. Наконец самый храбрый подцепляет пакет за ручку и с победным визгом бежит прочь, а остальные бросаются за ним в погоню.





14




Никогда в жизни Джек Маккорт не был расположен ко сну меньше, чем сейчас.

Возле кровати стоят цифровые часы, на них он почти не смотрит. Следит за тем, как поднимается вверх по стене прямоугольник серебристого лунного света. Лезет выше и выше, двигается по комнате справа налево, достигает потолка. Затем падает Джеку на стол, спускается все ниже и ниже – и исчезает. Взглянув наконец на часы, Джек видит, что уже почти три.

Его мать верила в астрал и в духов: быть может, в этом что-то есть. По черной лестнице Джек спускается так тихо, точно сам превратился в привидение. Заглядывает в теплицу – там жарко и влажно, словно в ванной, где только что долго мылись, – разыскивает садовый совок. Идет с ним на кладбище.

Надо вырыть «мамочек», думает Джек, подходя к участку матери, и тогда станет ясно, что это самые обычные растения. Все у него в голове. Что-то внутри сломалось, дало течь, и дурные мысли из кошмаров начали просачиваться наружу. Удивляться тут нечему. Это у него семейное. Не зря же мать пила клозапин.

Вот только подойдя к надгробному камню из розового мрамора, Джек понимает: обычных растений с грязными волосатыми корнями он здесь не найдет.

На вершине камня лежит голова убитого поросенка. Глаз у него нет, глазницы забиты белыми и желтыми маргаритками. На морде идиотская ухмылка.

«Мамочки» под могильным камнем вымахали на три фута в высоту, закрыли все, кроме имени матери, которое теперь выглядит как приказ: «ЦВЕТИ!»[10] Поначалу Джек не может понять, как оказалась здесь отчлененная голова поросенка, – разве только ее кто-то принес. От свиного загона до кладбища расстояние в два футбольных поля, а то и побольше. Однако потом ему приходит в голову: наверное, у «мамочек» очень длинные и разветвленные корни. Быть может, они тянутся до самого дома. Быть может, поросячья голова проделала весь этот путь под землей. Возможно такое? Почему бы и нет? На мордочке у поросенка видна засохшая грязь.

Джек хватается за стебли, тянет, тянет – и то большое и тяжелое, что скрывается под землей, поддается его усилиям.

Земля расступается. На поверхность выходит поросшая корнями макушка, бледный лоб, закрытые глаза. По грязной брови ползет личинка.