Полный газ

– Вы имеете в виду, прямо сейчас? Судя по тому, что мы только что услышали, – очень, очень немного.





Арнольд Фидельман, второй класс




Совсем юная, хорошенькая и страшно расстроенная девушка с ним рядом, скорее всего, кореянка. Всякий раз, когда она снимает наушники, чтобы обратиться к стюардессе или, как сейчас, прослушать объявление, из них доносится что-то вроде кей-попа. Несколько лет назад скрипач Фидельман любил корейца. Возлюбленный был на десять лет его моложе, обожал комиксы, имел незаурядный талант, хоть и выступал неровно, а однажды убил себя, шагнув, словно балетный танцор, на рельсы перед мчащимся поездом. Звали его Со – как ударный слог в словах «соль» или «сокол». Дыхание у Со было сладкое, словно миндальное молоко, а в глазах всегда робость, как будто он стеснялся быть счастливым. Точнее, это Фидельман думал, что Со счастлив, – пока тот не встал на пути у пятидесятидвухтонной махины.

Фидельман хочет как-то успокоить девушку и в то же время боится проявить бестактность. Мысленно прикидывает, что тут можно сказать или сделать, и наконец легонько трогает ее за плечо. Когда она вынимает из ушей затычки, он говорит:

– Не хотите попить? У меня осталось полбанки кока-колы. Я пил из стакана, так что банка чистая.

Она улыбается в ответ жалкой, испуганной улыбкой.

– Спасибо. Мне очень не по себе.

Берет у него банку, отпивает глоток.

– Пузырьки помогут успокоить желудок, – поясняет Фидельман. – Я всегда говорю: на смертном одре, когда меня спросят о последнем желании, попрошу холодной кока-колы!

Фидельман в самом деле не раз это повторял: однако теперь, едва эти слова срываются с уст, понимает, что лучше было бы промолчать. Не стоит сейчас говорить о смертном одре. Совсем не стоит.

– У меня там семья, – произносит девушка.

– На Гуаме?

– В Корее, – отвечает она и снова нервно улыбается.

О Корее пилот не сказал ни слова; но все, кто в последние три недели смотрел новости Си-Эн-Эн, понимают, что к чему.

– В какой Корее? – громко спрашивает толстяк с другой стороны прохода. – Нашей или ихней?

На толстяке кричаще-красный свитер с высоким воротом: в сочетании с багровыми арбузными щеками особенно режет глаз. Он так жирен, что занимает полтора сиденья. Свою соседку – маленькую, хрупкую, черноволосую, в позе и нервном повороте головы которой чувствуется что-то от породистой гончей, – совсем притиснул к окну. На лацкане куртки блестит американский флажок. Фидельман сразу понимает: с этим человеком им друзьями не бывать.

Девушка недоуменно смотрит на толстяка, потом разглаживает платье на коленях.

– В Южной, – отвечает она, отказываясь принимать игру в «наше – не наше». – Мой брат в Чеджу только что женился. Я была на свадьбе, теперь лечу обратно на учебу.

– А где вы учитесь? – интересуется Фидельман.

– В Массачусетском технологическом.

– Даже странно, что вам удалось туда поступить, – вставляет толстяк. – У них ведь теперь квоты. В лепешку разбейся, а прими столько-то парней из гетто, которые читать и писать едва умеют! А для ребят вроде вас мест почти и не остается.

– Вроде кого? – медленно и раздельно переспрашивает Фидельман. Он гей, ему почти пятьдесят, и за эти годы он усвоил, что некоторые словечки просто нельзя пропускать мимо ушей. Нельзя оставлять безнаказанными. – Что значит: «ребят вроде вас»?

– Тех, кто свое место честно заработал, – ничуть не смущаясь, отвечает толстяк. – Нормальных ребят, которые ходят в школу и не дурака там валяют, а лезут из кожи вон, чтобы пробиться. Тех, кто хотя бы умеет считать – и не только сдачу в магазине! Эти квоты – они ведь, знаете ли, и по нормальным законопослушным мигрантам бьют, и еще как! Особенно по азиатам.

Фидельман издает возмущенный смешок, словно не может поверить своим ушам, и уже открывает рот, чтобы сказать жирному сукину сыну все, что о нем думает, – но девушка из Кореи сидит тихо, прикрыв глаза, и он решает промолчать. Не стоит устраивать скандал, он ей сейчас совсем не нужен.

– Это на Гуаме, не в Сеуле, – объясняет Фидельман, обращаясь к ней. – И мы не знаем, что там произошло. Может быть все что угодно. Например, взрыв на электростанции. Обычная авария, а не… не какая-то катастрофа. – Он едва удержался, чтобы не сказать «холокост».

– Грязная бомба, – уверенно заявляет толстяк. – Спорю на сто баксов. Мстит нам за то, что в России мы по нему промахнулись!

«Он» – это Верховный Вождь КНДР. Ходят слухи, что во время визита на русский берег озера Хасан, расположенного на границе между двумя государствами, на него было совершено покушение. По неподтвержденным данным, в Вождя стреляли – и ранили то ли в плечо, то ли в колено, то ли не ранили вообще; по другим сообщениям, выстрел убил дипломата, стоявшего рядом; по третьим – погиб один из двойников Вождя. В интернете можно прочесть, что стрелял радикальный анархист-антипутинец, или агент ЦРУ, проникший на встречу под видом корреспондента «Ассошиэйтед Пресс», или даже звезда кей-попа. Госдепартамент США и северокорейские новостные агентства с редким единодушием заверяют, что никакого покушения не было, – и Фидельман, как и многие из тех, кто следит за этой историей, видит здесь явное доказательство, что Верховный Лидер если и не погиб, то был очень к этому близок.

Верно и то, что восемь дней назад подводная лодка США, патрулирующая Японское море, сбила северокорейскую экспериментальную ракету в северокорейском воздушном пространстве. Официальный представитель КНДР назвал это актом военной агрессии и пообещал адекватное возмездие. Не совсем так: если быть точным, он пообещал, что теперь рты американцев наполнятся пеплом. Сам Верховный Лидер ничего не сказал. После покушения, которого не было, он вообще не появлялся на публике.

– Не могут же они быть такими идиотами! – замечает Фидельман толстяку через голову кореянки. – Только подумайте, что может из этого выйти!

Хрупкая брюнетка, притиснутая к окну, смотрит на толстяка с рабской гордостью, и Фидельман вдруг понимает, почему она не протестует против вторжения в свое личное пространство его сальных телес. Они вместе. Она его любит. Быть может, даже обожает.

– Ставлю сто баксов, – невозмутимо повторяет толстяк.





Леонард Уотерс, кабина пилотов





Где-то под ними раскинулась Северная Дакота, однако все, что видит Уотерс, – бесконечную, до самого горизонта, холмистую равнину облаков. В Северной Дакоте Уотерс не бывал, и когда пытается представить, каково там, на ум приходит ржавое сельскохозяйственное оборудование, Билли Боб Торнтон и торопливые потрахушки в стогу. По радио диспетчер из Миннеаполиса приказывает «Боингу» набрать высоту до уровня три-шесть-ноль и повысить скорость до семидесяти восьми М[11].

– Бывал в Гуаме? – спрашивает второй пилот. На лице у нее невеселая, натянутая улыбка.

Уотерс в первый раз летит с напарницей-женщиной и старается на нее не смотреть – слишком уж она хороша. Красива, аж дух захватывает. Такое лицо ожидаешь увидеть на обложке журнала. Еще за два часа до полета – пока она не вошла в конференц-зал в аэропорту Лос-Анджелеса – Уотерс знал только ее фамилию, Бронсон, и воображал себе кого-то вроде парня из старой «Жажды смерти».

– В Гонконге был, – отвечает Уотерс. И думает: «Ну какого черта она такая красотка?»

Уотерсу за сорок, хотя выглядит он на девятнадцать: невысокий и стройный, с рыжим «ежиком» и россыпью веснушек. Недавно женился и скоро станет отцом. На приборной доске перед ним приклеен скотчем снимок беременной жены в сарафане. Уотерс не хочет чувствовать влечение к кому-то еще: ему стыдно даже просто замечать красивых женщин. Однако держаться с напарницей холодно и отстраненно не хочется тоже. Он гордится тем, что его авиакомпания активно принимает на работу женщин-пилотов, желает одобрять это и поддерживать. Так что красавица в соседнем кресле порождает в нем мучительный внутренний конфликт.

– В Сиднее был. На Тайване. На Гуаме не был.

– Мы с друзьями занимались там фридайвингом, на Фай-Фай-Бич. Однажды я подплыла к черноперой акуле так близко, что смогла погладить. Нырять голышом – пожалуй, единственное, что нравится мне больше, чем летать.

Слово «голышом» поражает Уотерса, словно удар шокера. Первая реакция. А вторая: конечно, она хорошо знает Гуам – она ведь из ВМС, там и получила летные права. Взглянув на нее искоса, он с изумлением видит, что на ресницах у нее блестят слезы.

Поймав его взгляд, Кейт Бронсон криво, смущенно улыбается; улыбка обнажает щель между передними зубами. Он пробует представить ее бритой наголо и с армейским жетоном. Не так уж сложно. Кейт – красотка с обложки, но под модельной внешностью в ней чувствуется что-то жесткое, бесстрашное, почти звериное.

– Сама не знаю, почему реву. Десять лет там не была. Никого уже и не помню, на Гуаме.

Уотерс пытается придумать какое-нибудь утешение, рассматривает несколько вариантов и все отбрасывает. Нет смысла говорить: «Да ладно, может, все не так страшно, как мы думаем!» – когда оба знают: все может быть гораздо хуже, чем они думают. Намного-намного хуже.

Кто-то стучит в дверь. Бронсон вскакивает, смахивает слезы со щек, смотрит в глазок и отпирает.

Появляется Форстенбош, старший стюард: полный, рыхловатый и суетливый, с волнистыми белокурыми волосами и маленькими глазками за толстыми стеклами очков в золотой оправе. Трезвый – он собранный, педантичный, замечательный профессионал, но начинает сыпать непристойными прибаутками и клеиться ко всем мужчинам подряд, когда выпьет.

– Ядерный удар по Гуаму? – спрашивает он без предисловий.

– С земли сообщили только, что с ними потеряна связь, – отвечает Уотерс.

– Ну и как это понимать? – настаивает Форстенбош. – У меня целый самолет перепуганных людей, а сказать им нечего!

Бронсон пригибается, чтобы сесть на свое место, и при этом стукается головой о потолок. Уотерс делает вид, что не заметил. Как и того, что руки у нее дрожат.

– Это… – начинает Уотерс.

Тут раздается сигнал тревоги, а за ним – сообщение от диспетчерской всем воздушным судам, находящимся в воздушной зоне ZMP. Голос из Миннесоты звучит спокойно, неторопливо, даже улыбчиво, как будто сообщает о районе высокого давления или еще о какой-нибудь ерунде. Диспетчеров специально этому учат.

– Говорит Центр Управления Полетами Миннеаполиса. Срочное сообщение всем воздушным судам на этой частоте. Нами получены инструкции от Стратегического Командования США очистить воздушное пространство для проведения операций из Эллсуорта. Мы начинаем направлять все маршруты в ближайшие аэропорты. Повторяем, всем коммерческим и частным воздушным судам необходимо совершить срочную посадку. Пожалуйста, оставайтесь на связи и будьте готовы следовать нашим инструкциям. – Несколько секунд слышится только треск помех; затем Миннеаполис добавляет с неподдельным сожалением: – Извините, леди и джентльмены, но Дяде Сэму требуется чистое небо. Похоже, у нас тут мировая война вне расписания.

– Эллсуорт? – повторяет Форстенбош. – А что у нас в аэропорту Эллсуорт?

– Двадцать Восьмое крыло тактических бомбардировщиков, – потирая голову, говорит Бронсон.





Вероника д’Арси, бизнес-класс




Самолет делает крутой вираж, и Вероника д’Арси смотрит вниз, на скомканное покрывало облаков под собой. В окна с другой стороны салона бьют ослепительные солнечные лучи. Симпатичный сосед, что с начала полета налегает на выпивку, – черная прядь, падающая на лоб, придает ему сходство то ли с Кэри Грантом, то ли с Кларком Кентом, – машинально сжимает подлокотники. Интересно, думает она, боится летать или просто любит выпить? Первый скотч он заказал, едва самолет набрал высоту, а было это в десять часов утра.

Экраны телевизоров снова чернеют, опять появляется надпись: «ПРОСЛУШАЙТЕ ОБЪЯВЛЕНИЕ». Вероника закрывает глаза и сосредотачивается – так же она слушает реплики других актеров на первой читке:



КАПИТАН УОТЕРС:

– Уважаемые пассажиры, это снова капитан Уотерс. Вынужден сообщить, что мы получили из Центра Управления Полетами требование изменить маршрут, лететь в Фарго и приземлиться в Международном аэропорту Гектор. Нас просят немедленно очистить воздушное пространство для…

(напряженная пауза)

…для военных маневров. Очевидно, ситуация на Гуаме создала, э-э, осложнения для всех, кто сегодня в воздухе. Для беспокойства причин нет, но нам придется сесть. Приземления в Фарго ожидаем через сорок минут. Новую информацию буду сообщать по мере поступления.

(пауза)

Прошу прощения, леди и джентльмены. Такого никто из нас не ожидал.