Полный газ

Десять минут Форстенбош успокаивает пассажиров второго класса, еще пять минут вытирает с головы Арнольда Фидельмана пиво и помогает ему сменить свитер. Говорит и Фидельману, и Роберту Слейту: если увидит, что кто-нибудь из них еще раз встанет со своего места до посадки, – в аэропорту обоих задержит полиция. Жирдяй Слейт безмятежно выслушивает упреки, затягивает потуже ремень и сидит, сложив руки на коленях и кротко глядя перед собой. Арнольд Фидельман порывается протестовать. Его трясет, на лице выступают багровые пятна; успокаивается он, лишь когда Форстенбош наклоняется, чтобы подоткнуть ему одеяло. Склонившись над креслом Фидельмана, Форстенбош говорит ему тихонько: как только самолет приземлится, мы вдвоем подадим заявление, и Слейта привлекут за словесные оскорбления и физическое насилие. Фидельман отвечает ему удивленным и благодарным взглядом: так смотрит гей на гея в мире, полном Робертов Слейтов.

Старшего стюарда подташнивает, и он возвращается в нос самолета, чтобы передохнуть и восстановить равновесие. Салон целиком и полностью провонял рвотой и страхом. Безутешно плачут дети. Форстенбош видел, как две женщины молятся.

Он приглаживает волосы, моет руки, делает несколько глубоких вдохов. Идеалом для Форстенбоша всегда был герой Энтони Хопкинса в «На исходе дня»: для него этот фильм – не трагедия, а гимн преданному служению. Порой Форстенбошу хотелось бы родиться англичанином. Он сразу узнал Веронику д’Арси в бизнес-классе; однако профессионализм не позволяет ему демонстрировать преклонение перед знаменитостью, пока не окончится полет.

Успокоившись, Форстенбош покидает комнату стюардов и идет в рубку, чтобы сообщить капитану Уотерсу, что по приземлении им потребуется служба безопасности. В бизнес-классе останавливается возле женщины, которая задыхается от волнения. Форстенбош берет ее за руку – и вспоминает, как в последний раз держал за руку свою бабушку: она тогда лежала в гробу. Пальцы у женщины такие же холодные и безжизненные. Форстенбош думает о том, как эти идиоты-вояки просвистели мимо их лайнера, и содрогается от негодования. Вообще о людях не думают! Ничего нет отвратительнее, чем когда люди совсем не думают о тех, кто рядом. Форстенбош успокаивает женщину, показывает ей дыхательное упражнение для борьбы с паникой, заверяет, что они скоро сядут.

Рубка полна солнца и спокойствия. И неудивительно. Все в работе пилотов нацелено на то, чтобы даже кризис – а сейчас именно кризис, и такой, к какому симуляторы их не готовили, – превратить в рутинную задачу, разбить на этапы и решать согласно установленным правилам.

Второй пилот, энергичная девушка, принесла с собой на борт обед в коричневом бумажном пакете. Когда у нее задрался рукав, Форстенбош разглядел часть татуировки, белого льва прямо над запястьем. Он смотрит на нее – и видит ее прошлое: трейлерный парк, брат-наркоман, разведенные родители, первая работа в «Уолмарте», отчаянный побег в армию. Он чувствует с ней родство – и может ли быть иначе? Так же прошло и его детство, только вместо армии он сбежал в гей-клубы Нью-Йорка. В последний раз, когда девушка открыла ему дверь в рубку, Форстенбош заметил, что она старается скрыть слезы, и от этого больно сжалось сердце. Ничто не расстраивает его сильнее, чем горе других.

– Что происходит? – спрашивает Форстенбош.

– Заходим на посадку через десять минут, – отвечает Бронсон.

– Если повезет, – добавляет Уотерс. – Перед нами еще с полдюжины самолетов в очереди.

– А с того конца земли что-нибудь слышно? – интересуется Форстенбош.

Несколько секунд все молчат. Потом Уотерс говорит сухим, официальным тоном:

– Согласно сообщению Геологической Службы США, на Гуаме зарегистрирован сейсмический толчок мощностью шесть и три десятых балла по шкале Рихтера.

– Соответствует двухстам пятидесяти килотоннам, – добавляет Бронсон.

– Ядерная боеголовка, – констатирует Форстенбош.

– В Пхеньяне тоже что-то произошло, – добавляет Бронсон. – За час до Гуама вырубилось телевидение: по всем каналам начали показывать настроечную таблицу. Разведка сообщила, что в течение нескольких минут погибли полтора десятка высокопоставленных госчиновников. То ли мы устроили там дворцовый переворот, то ли попытались уничтожить правительство КНДР точечными ударами. Так или иначе, они этому явно не обрадовались.

– Форстенбош, ты что-то хотел? – спрашивает Уотерс.

– Во втором классе произошла драка. Пассажир вылил соседу пиво на голову…

– Другого времени не нашел! – возмущается Уотерс.

– Я предупредил их обоих, но, возможно, когда мы сядем, стоит поставить в известность полицию Фарго. Думаю, жертва захочет подать заявление.

– Ладно, сообщу в Фарго, хотя ничего не обещаю. Есть у меня ощущение, что там сейчас сумасшедший дом и службе безопасности будет не до нас.

– У женщины в бизнес-классе паническая атака. Ведет себя тихо, старается не пугать дочь, но ей трудно дышать. Я показал ей, как дышать в бумажный пакет. Хотелось бы известить медицинскую службу на земле, чтобы ее встретили с кислородным баллоном.

– Сделаем. Что-нибудь еще?

– Еще с десяток мелких происшествий, с ними мы сами справимся. И вопрос: кто-нибудь из вас, в нарушение всех инструкций, хочет вина или пива?

Оба смотрят на него, и Бронсон расплывается в улыбке.

– Форстенбош, я хочу от тебя ребенка! – заявляет она. – У нас выйдет отличный малыш!

– Поддерживаю, – кивает Уотерс.

– Это значит «да»?

Уотерс и Бронсон переглядываются.

– Лучше нет, – решает Бронсон, и Уотерс кивает.

– Но как только приземлимся, – добавляет капитан, – не откажусь от самого холодного «Дос Экиса», какой найдется у тебя в холодильнике!

– Знаешь, что мне больше всего нравится в полетах? – говорит Бронсон. – Здесь, наверху, всегда солнечно. И кажется невозможным, чтобы в такой ясный солнечный день случилось что-нибудь плохое!

Все трое в восхищении смотрят на облачный пейзаж… и вдруг белая пушистая равнина под крылом самолета взрывается, словно пронзенная сотней копий. Сто колонн белого дыма – слева, справа, спереди, сзади – прорывают облака и вздымаются в небеса. Похоже на фокус, как будто разом открылись некие скрытые в облаках источники пара. Миг спустя по самолету бьет снизу ударная волна: его подкидывает и отбрасывает в сторону. Десяток красных лампочек вспыхивают на приборной доске. Визжат тревожные сирены. Форстенбош видит все это в одно мгновение, а в следующий миг его сбивает с ног, и секунду или две он плывет в воздухе, словно парашют – человек из шелка, наполненный воздухом. А потом врезается головой в стену и падает так стремительно, так жестко, что на миг кажется – в днище самолета открылся люк, и его вышвырнуло прочь, в бескрайнюю синеву.





Дженис Мамфорд, бизнес-класс




– Мама! – кричит Дженис. – Мам, смотри! Что это?


Не так страшно то, что в небесах, как то, что в салоне. Кто-то пронзительно визжит: звук вонзается Дженис в голову яркой серебристой нитью. Взрослые кричат и воют, точно привидения.

«Боинг» наклоняется влево, тут же его резко швыряет вправо. Самолет петляет по лабиринту между исполинскими колоннами, будто в каком-то необъятном соборе. Слово КОЛОННА попалось Дженис на Региональном диктанте в Энглвуде. Оно совсем несложное.

Милли, ее мама, не отвечает. Она медленно, размеренно дышит в бумажный пакет. Милли никогда раньше не летала, да и вообще не выезжала из Калифорнии. Дженис тоже – но, в отличие от матери, с радостным нетерпением ждала и путешествия, и полета. Дженис всегда мечтала полетать на самолете! И еще поплавать на подводной лодке. Хотя, пожалуй, готова согласиться и на байдарку с прозрачным дном.

Хор отчаяния и ужаса постепенно стихает (это называется ДИМИНУЭНДО – слово, попавшееся ей в первом раунде финала штата, уж-ж-ж-жасно сложное, она тогда чуть-чуть не продула!). Дженис снова наклоняется к тому симпатичному соседу, что с самого начала полета пьет из стакана чай со льдом.

– Это были ракеты? – спрашивает она.

Отвечает ей женщина, его соседка, та, что снимается в кино. Она говорит с чудесным британским акцентом. Британский акцент Дженис слышала только в кино – и его обожает.

– МБР, – объясняет актриса. – Полетели на другой конец света.

Дженис замечает, что актриса и сосед, что все время пил чай со льдом, держат друг друга за руки. На лице у актрисы застыло почти каменное спокойствие. А вот человек рядом сидит с таким выражением, как будто его вот-вот вырвет. И сжимает ее руку так, что даже костяшки пальцев у него побелели.

– Вы родственники? – спрашивает Дженис.

Она не представляет, зачем бы еще людям держаться за руки.

– Нет, – качает головой симпатичный сосед.

– Тогда почему вы держитесь за руки?

– Потому что нам страшно, – признается актриса, хотя на вид совсем не похоже, что ей страшно. – Когда берешь кого-то за руку, становится легче.

– А-а! – тянет Дженис и быстро берет маму за свободную руку. Мама бросает на нее благодарный взгляд из-за пакета, что раздувается и сдувается, точно бумажное легкое. Дженис оборачивается к симпатичному соседу. – Хотите взять меня за руку?

– Да, спасибо, – кивает симпатичный сосед, и они берут друг друга за руки через проход.

– А что такое Эм-Бэ-Эр?

– Межконтинентальные баллистические ракеты, – отвечает он.

– Ой, я знаю это слово! «МЕЖКОНТИНЕНТАЛЬНЫЙ» – я писала его на Региональном диктанте!

– Правда? А я вот не уверен, что смогу навскидку сообразить, как оно пишется.

– Ну это совсем просто! – И Дженис гордо произносит слово «межконтинентальный» по буквам.

– Поверю тебе на слово. Похоже, ты в этом эксперт.

– Я лечу на диктант в Бостон. Там будет международный полуфинал. Если пройду, то поеду на финал в Вашингтон, и меня покажут по телевизору! Никогда не думала, что окажусь в Бостоне или в Вашингтоне. Хотя что побываю в Фарго, я тоже не думала. Мы ведь все равно приземлимся в Фарго?

– Думаю, ничего другого нам не остается, – говорит симпатичный сосед.

– А сколько Эм-Бэ-Эр выпустили? – интересуется Дженис, вертя головой, чтобы сосчитать дымные столбы вокруг.

– Все, что были, – произносит актриса.

Дженис задумывается ненадолго, а потом задает вопрос:

– А что, если мы пропустим диктант?

На сей раз отвечает мама – и голос у нее сиплый, будто она простудилась или долго плакала:

– Милая моя, боюсь, так оно и будет.

– Ой! – восклицает Дженис. – Ну как же так?

Ей очень обидно. Почти как в прошлом году, когда они в классе организовали «Тайного Санту», и она единственная не получила подарка, потому что ее «тайный Санта», Мартин Кохасси, слег с мононуклеозом.

– Ты бы обязательно победила, – утешает мама и крепко зажмуривает глаза. – И не только в полуфинале.

– Но диктант только завтра вечером! – возражает Дженис. – Может, утром сядем на другой самолет?

– Не уверен, что завтра будут другие самолеты, – словно извиняясь, говорит симпатичный сосед.

– Это из-за того, что случилось в Северной Корее?

– Нет, – отвечает ее новый друг с той стороны прохода. – Вероятнее, из-за того, что скоро случится здесь.

Милли открывает глаза и говорит: