После падения

– Тереза, бывали и хорошие времена, твой отец был веселым и обаятельным мужчиной, – улыбается она – Он пытался стать тем, кого я хотела в нем видеть, но его истинная натура взяла верх, я и наша семейная жизнь стали раздражать его, он стал пить и уже не был прежним. Я знаю, ты помнишь.

Ее голос дрожит, и глаза наполняются слезами, я чувствую ее ранимость и уязвимость, но это быстро проходит. Мама никогда не показывала свою слабость.

Я снова на грани истерики, как бесят оправдания вроде «я просто с лестницы упал, потому и фингал под глазом». Снова гложет ужасное чувство, что меня разрывает на куски изнутри.

– Ты можешь посмотреть мне в глаза и честно ответить: у тебя есть будущее с Хардином? – заглядывает она мне в глаза.

Я не могу ответить. Я знаю, что я хочу с ним быть, но не знаю, хочет ли он.

– Я не всегда была такой, Тереза. – Она подушечками пальцев вытирает слезы. – Я любила жизнь, думала о будущем, а сейчас посмотри на меня. Ты думаешь, что я монстр, который пытается защитить тебя от судьбы, но я просто хочу уберечь тебя от повторения моих ошибок. Я не хочу для тебя такой жизни…

Пытаюсь представить жизнерадостную Кэрол, но чтобы посчитать, сколько раз за последние пять лет я видела ее смеющейся, хватит пальцев на одной руке.

– Мама, они разные, – выдавливаю я.

– Тереза, глупо отрицать их сходство.

– Да, оно есть, но небольшое, – соглашаюсь я, признаюсь больше себе, чем ей. – Но я не верю, что ситуация повторяется. Хардин уже очень изменился в лучшую сторону.

– Так зачем тебе это, если его нужно изменять? – спрашивает она уже спокойно и оглядывает спальню, которая когда-то была моей.

– Он изменился сам. Все, что я люблю в нем, осталось, он просто научился относиться к некоторым вещам по-другому и стал лучше.

– Я видела его руку, черт побери!

– Он просто вспыльчив.

Да, у него вздорный характер, но я не собираюсь это обсуждать с ней. Как она не понимает, что я на его стороне, и, пытаясь сделать больно ему, она делает больно мне!

– Как и твой отец.

– Хардин никогда не причинит мне вред намеренно. Он не совершенство, так же, как я и ты, – отвечаю я на ее испытывающий взгляд, скрестив руки на груди и поражаясь собственной самоуверенности.

– Это больше, чем его темперамент… Подумай, как он поступил с тобой. Он тебя унизил, тебе даже пришлось перевестись в другой филиал университета.

У меня уже нет сил спорить; может быть, потому, что большая часть сказанного правда. Я всегда хотела переехать в Сиэтл, но печальный опыт первого года учебы стал дополнительным и необходимым толчком к действиям.

– Он весь в татуировках… Ладно хоть избавился от этого ужасного пирсинга. – Ее лицо искажает гримаса отвращения.

– Мам, и ты не идеальна, – повторяю я. – Нитка жемчуга на твоей шее маскирует твои шрамы, так же и он прячет свои под татуировками.

Она смотрит на меня, и я по глазам могу прочитать то, что она хочет сказать. Неужели я ее убедила?

– Мне очень жаль, что отец так с тобой поступил, правда, но Хардин не мой отец. – Сажусь рядом и беру ее за руки. Чувствую под своей ладонью холодную кожу; к моему удивлению, она не отдергивает руки. – А я – не ты, – добавляю я как можно мягче.

– Но станешь мной, если не расстанешься с ним как можно быстрее.

Убираю руку, глубоко вдыхаю, пытаясь контролировать себя из последних сил.

– Мне не нужно твое одобрение, но ты должна уважать мой выбор. Если ты не в состоянии это сделать, – отвечаю ей я, пытаясь сохранить уверенность, – тогда мы с тобой не сможем и не будем общаться.

Она медленно качает головой. Я знаю, мать ждала, что я соглашусь, что мы с Хардином не пара. Но она ошибалась.

– Ты не можешь ставить меня перед таким выбором.

– Могу. Мне нужна поддержка, я на грани, я устала бороться.

– Если ты борешься одна, возможно, пора перейти на другую сторону.

Она испытующе смотрит на меня, приподняв бровь. Я снова встаю.

– Я не борюсь одна, перестань, пожалуйста, – срываюсь я.

Чаша терпения переполнена, хотя я все еще пытаюсь держать себя в руках.

– Я никогда не приму его.

И я понимаю: она действительно никогда не примет Хардина.

– Тебе не нужно его принимать или любить, но ты не должна ввязывать в наши отношения других людей, включая отца. Это была твоя ужасная ошибка – рассказать ему о пари.

– Твой отец обязан знать, что он натворил.


Она не понимает! Черт побери, она так ничего и не поняла. Голова сейчас лопнет, чувствую, как пульсируют вены на шее.

– Хардин делает для меня все, по крайней мере старается. До меня он и не знал чего-то лучшего.

Мама молчит. Она даже не смотрит на меня.

– Что, все? Ты выбираешь второе? – спрашиваю я.

Она пристально смотрит на меня и молчит. Все, о чем она думает, можно прочитать по темным кругам под глазами. От былого румянца не осталось и следа, только щедро нанесенный розовый тон на скулах.

В конце концов она выдавливает:

– Я постараюсь принять твой выбор, по крайней мере… попытаюсь.

– Спасибо, – благодарю я.

На самом деле не представляю, что делать с этим… перемирием. Я не настолько наивна, чтобы верить ее словам, по крайней мере, пусть подтвердит действиями, но как бы там ни было, приятно чувствовать, что с плеч упал еще один камень.

Мы обе встаем. Она возвышается надо мной на своих десятисантиметровых каблуках.

– Как ты намерена поступить с отцом?

– Не знаю.

Разговор о Хардине выбил меня из колеи, и отец ушел на второй план.

– Ты должна заставить его уехать, нечего вешать тебе лапшу на уши и пудрить мозги.

– Он ничего такого не делает! – снова взрываюсь я.

Каждый раз, как только наши отношения налаживаются, она все портит.

– Да, конечно, а ничего, что его разыскивают какие-то люди из-за долгов? Хардин мне рассказал об этом.

Зачем он это сделал? Я понимаю его тревогу, но мама в любом случае не тот человек, которому можно об этом говорить.

– Я не собираюсь его выгонять, это не мой дом, да ему и идти некуда.

Мама закрывает глаза и качает головой вот уже в десятый раз за двадцать минут.

– Тереза, перестань исправлять людей, иначе ты проведешь остаток жизни, занимаясь только этим и теряя время. Нужно начинать жить самой, даже если твои старания пока увенчиваются успехом.

– Тесса? – раздается голос Хардина.

Он открывает дверь раньше, чем я успеваю ответить, и мгновенно считывает по моему лицу всю ситуацию.

– Ты в порядке? – спрашивает он, совершенно не обращая внимания на мать.

– Да, – отвечаю я, испытывая дикое желание броситься к нему на шею и обнять, но сдерживаю порыв во спасение бедной женщины, для которой сегодня достаточно воспоминаний.

– Я ухожу. – Мама хмуро оправляет платье.

– Отлично. – Ответ Хардина в попытке защитить меня звучит грубо.

Я умоляюще смотрю на него, призывая помолчать. Он закатывает глаза, но ничего не говорит. Мать демонстративно обходит нас и направляется к выходу. От стука каблуков у меня раскалывается голова.

Беру Хардина за руку, мы оба молчим. Отец пытается заговорить с матерью, но она отмахивается.

– Ты без пальто? – неожиданно спрашивает он.

Удивленная, как и я, вопросом, мать отвечает сквозь зубы:

– Без пальто. – И поворачивается ко мне. – Я позвоню завтра, скажем… в… это же время?

Хоть какой-то прогресс. Это был вопрос, а не требование.

– Хорошо, – киваю я.

Она уходит не попрощавшись. Я и не сомневалась.

– Эта женщина сведет меня с ума! – восклицает отец, возмущенно взмахивая руками, как только за ней закрывается дверь.

– Мы ложимся спать, если кто-нибудь еще придет, не открывай, – бурчит Хардин отцу и тянет меня в спальню.

Я как выжатый лимон, едва стою на ногах.