Позови меня…

Одну цель. Я долбаное тысячелетие преследую только одну цель, Алерикс, и совсем скоро ты узнаешь, как горчит на губах вкус чужой победы. Очередная мысль, которая появляется по ту сторону стены, там, где ее не могут ни увидеть, ни выкорчевать. Но я готов был сойти с ума, разделив собственное сознание надвое. Корона на голове не всегда признак безумия, зато безумие – однозначно спутник любой коронованной особы. Дворцы и власть привлекают либо идиотов, ничтожно мечтающих о собственном возвышении над другими, либо тех, кто по праву обязан взять на себя ответственность за народ.

И у тех, и у других чувство самосохранения становится единственным важным из всех чувств, так как нет большего параноика, чем тот, кто окружен стражей.

– А что мешает мне добиваться своих целей и при этом трахать ее, Алерикс? Я думал, совмещать полезное с приятным – наша фамильная черта.

– Зачем тебе Нихил, Нейл? Я бы не хотел начать сомневаться в твоей преданности мне.

– Она нужна не мне, мой император. В ее голове слишком много информации, которая может вызвать твой интерес. Нам повезло, что она даже не подозревает об этом. Более того, смертная понятия не имеет ни о нашем мире, ни о нашей сущности, ни о своем происхождении.

Хочешь склонить мнение человека на свою сторону, чаще используй обобщающие местоимения. И вот уже император едва заметно, но все же расслабляется.

– Какой информацией, интересной императору Континента, может обладать простой Нихил, Нейл?

– А какую информацию хотел бы получить император Континента от сильного проводника в другие миры, Алерикс? Разве есть что-то, чего бы ты не хотел увидеть ее глазами?

Прикрыл глаза и тут же распахнул их, и отблески синего льда осколками впиваются под кожу. Он держит мою голову снова, на этот раз поглощая одну за другой картинки, которые вспыхивают в мозгу, словно кадры из фантастического фильма. И я перематываю их одну за другой, позволяя увидеть то, от чего по телу Алерикса проходит дрожь удовольствия. Миллионы людей, тысячи и тысячи смертных в десятках разных миров. Живая пища, готовая к употреблению, прекрасная в своем неведении. Эмоции смертных невероятно вкусные. Но, так или иначе, люди Континента рождаются с мыслью о том, что они не более чем еда для высших существ. Умирать страшно всегда. А умирать мучительной смертью – страшнее втройне. И к смерти нельзя приготовиться заранее. Даже когда подносишь нож к сердцу, даже ощущая, как стальное лезвие входит в тело, или нажимая на курок пистолета… всегда есть крошечное мгновение, когда ты боишься. Но ты уже приготовился отдать свою жизнь. И эта жизнь немного, но все же теряет во вкусе.

Но сотни тысяч живых, теплых смертных с десятками, с сотнями эмоций… Не желающие умирать. Более того, не представляющие, что у их Смерти до омерзения уродливый облик… Пожирать не только их плоть, но и голые чувства…

И поэтому император вскидывает голову, отпуская меня и посылая мысленный приказ своему распорядителю, чтобы уже через несколько минут приветствовать кровавой улыбкой визжащих от страха детей, которых привели двое его стражей.

– Всегда предпочитал детей, Нейл. У них изумительный вкус. – Указательный палец с длинным когтем прошелся по щеке побледневшей девочки, вспарывая тонкую кожу. – Они не играют в покорность, они не пытаются скрыть свои эмоции. Аромат невинности, – шумно втянул в себя запах девочки, другой рукой подтолкнув ко мне мальчика лет десяти, – он не сравним ни с чем другим, племянник. Для тебя только самое лучшее, Нейл.

Уже после трапезы, брезгливо вытирая кровь с пальцев салфеткой, Алерикс тонко намекнул, что желает присутствовать на допросе Лии.





* * *


Она пролежала в обморочном сне более суток. Именно во сне. Кошмарном и беспокойном. Я точно знал, что она видит, и не только потому, что она металась по кровати, всхлипывая и крича. Я сам посылал ей воспоминания о прошедшем вечере во дворце императора. Мне нужен был ее страх. Мне нужно было, чтобы она не просто боялась, чтобы она дрожала от ужаса при нашей следующей с ним встрече. Лия Милантэ до сих пор оставалась в памяти Алерикса могущественным проводником, дерзкой и гордой женщиной, которая бросила вызов ему самому и остальным сильным мира сего. Те, кто когда-либо пытался сломать систему, особенно почитаемы после своей смерти. Такими они остаются навсегда в памяти поколений. Самый лучший способ искоренить идею революции – не убить революционеров, а показать крайнюю степень их унижения и страха за свои жизни.

И теперь я хотел, чтобы Лию Милантэ, которую помнил император, заменила собой обыкновенная смертная женщина, которая будет испытывать животный ужас перед ним и ему подобными. Потому что для нее этот мир, ее мир, совершенно новый, незнакомый, а потому и чужой.

Моя девочка всегда была слишком гордой, чтобы бояться открыто, и потому представляла небольшую, но все же угрозу, открыто не признавая режим и исключительность Деусов. Что испытывали все смертные, находясь в одном помещении с нами? Страх, боязнь, ужас, свою ничтожность. Что испытывала прежняя Лия Милантэ? Враждебность! Враждебность, мать ее, с примесью страха.

Понимал ли я, что только усложняю себе задачу, когда отвез ее во дворец? Более чем. И пусть с Лией я давно перестал играть в любые игры, это был абсолютно необходимый акт в нашей пьесе.

Очередной ее крик, и слезы из-под прикрытых век.

– Тшшшш… малыш…

И я ложусь рядом, чтобы обнять ее и успокоить, улыбнуться, когда она неосознанно утыкается в мою грудь лицом и тихо шепчет мое имя. Она все еще спит, но словно чувствует именно мое присутствие. И это после того, что сама видела совсем недавно. Мы никогда не бываем более уязвимыми, чем в те моменты, когда даем нашим слабостям имена.

Закрываю глаза, растворяясь в запахе ее волос, в дыхании, посылая ей совершенно другие образы. В очередной раз делясь с ней теми воспоминаниями, что сжигали меня заживо на протяжении столетий.

«…Ее улыбка… Разве есть что-то более прекрасное? Более живое, чем ее смех? А когда она улыбается вот так, сквозь слезы, я чувствую, как странное тепло разливается в груди.

– Почему ты плачешь, Лия?

Еще одна несмелая улыбка, и она скрывает свое лицо у меня на груди.

– Я испугалась…

– Чего ты испугалась? Я же всегда рядом. Тебе стоит только позвать.

– Я испугалась за тебя, Нейл…

– И поэтому плакала?

– Да… – тихое, на выдохе.

Рассмеялся, прижав ее к себе.

– Глупая… Я же бессмертный. Я не хочу твоих слез.

Она вскидывает голову, ее взгляд такой серьезный. И чистые ручейки прозрачных слез.

– А я плачу не о твоей смерти, Нейл. А о твоей жизни…»




Это осознание, что она единственная в этом проклятом мире, кто может искренне заплакать обо мне. Не от страха, даже не от наслаждения, а обо мне. Кому больно за меня, для меня. Кто боится не меня, а за меня. Да, наивно, но осознание этого рвет мозг на клочки. Когда-то я спросил у нее, что значит любовь. Она показала мне. Она меня заразила и отравила ею, пустила мне под кожу это дикое чувство, и оно разрасталось, как опухоль, отвоевывая участок за участком, опутывая, пронизывая, пробивая и продираясь сквозь все ледяные стены векового равнодушия и полного безразличия. Она раскрашивала меня. Изнутри. Там, где было только черное и красное, появились иные цвета… их стало так много, что они ослепляли меня, они ломали мое восприятие. Без насилия, без давления… Непроизвольно. Отражением в ее глазах, нежностью в глубине ее сознания. Любовью. Меня никогда никто не любил. Я не знал, что это такое. Я не знал, насколько это, бл***, вкусно и какой бешеной необходимостью это может стать – желание быть любимым ею. Это не сравнить даже с голодом и ломкой от него.

Нежность. Как можно тосковать по нежности? А я тосковал. По искренней нежности. По ее нежности. А как можно тосковать по нежности той, кого хочется трахать самыми грязными и жестокими способами?

Ты вернулась ко мне, Лия Милантэ, и вместе с тобой ко мне вернулось недоумение. И дикая боязнь потерять тебя снова. Как тогда, много лет назад. Когда оставил одну в том чертовом мире и ушел. Ушел. Оставил тебя там, понимая, что ты можешь умереть. Потому что меня не должны были увидеть. Потому что слишком многое стояло на кону. Моя жизнь. И ведь это нормально, когда проводники не возвращаются с задания. Поэтому мы охотно создаем вас пачками. Это мои мысли на тот момент, малыш. Те мысли, которые показались слишком ничтожными, когда я вдруг понял, что должен вернуться за тобой. Когда почувствовал, как щупальца страха полностью окутали тело, меняя сознание, заставляя кричать на помощников, чтобы вернули меня обратно. Довести до слез Клэр, заставив ее упасть на колени от жуткой боли только за то, что тянула время. За то, что я мог не успеть и мне пришлось бы лично активировать твой чип на ликвидацию. Ты знаешь, Лия, а ведь именно тогда я понял, что такое счастье. Насколько оно хрупкое. Кажется, только дотронься, и оно разобьется вдребезги, оставшись лишь осколками воспоминаний в памяти. Тогда же и узнал, что счастье имеет твой запах и носит твое имя, у него твой цвет глаз и твой смех. В то мгновение я понял, что люблю даже его слезы, когда они катятся по твоим щекам.

Тогда, когда увидел твою жизнь. Она ускользала из пальцев, но мне удалось поймать сучку за тонкий, еле заметный шлейф и вернуть тебе ее со вздохом. НЕ ОТДАМ ЕЕ. Три слова, вспыхнувшие в мозгу кроваво-красным. И твердое решение переступить за грань. В другой мир. В НАШ мир.

После у нас будет так много подобных моментов, малыш. Слишком много для бездушного Деуса, но так мало для обычного смертного. Парадокс, да, Лия? Гребаный парадокс в том, что понимаешь, что был счастлив, только потеряв.





* * *


Три десятка тысяч солдат. Слишком маленькая сила в противостоянии с императором. И их слишком много для одного перехода. Для одного проводника. Перевод такого количества смертных в наш мир попросту убьет его. Даже учитывая нашу с Лией связь. Как бы я ни подпитывал ее своими силами, ей не сделать этого в одиночку. И именно поэтому все эти годы я не только создавал свою собственную армию, но и готовил других проводников. Живое мясо, предназначение которого – привести в наш мир как можно больше солдат, чтобы после сдохнуть. Либо от перенапряжения, либо от моих рук. Потому что свидетели мне не нужны. Но и рисковать Лией я не мог. А потому на Острове за последние годы, пока я готовился привести Лию сюда, вырастили около пяти проводников наряду с Нихилами других способностей. Подстраховка. Чтобы не бросалось в глаза.

Смертные, рожденные умереть в угоду высшим. Мне никогда не было их жаль. Как, впрочем, и Лию. Но моя девочка никогда и не просила о подобном. Жалость все же самое унизительное чувство, которое можно испытывать к живому существу. Не жалею, но боюсь ее потерять. Единственный страх всемогущего Деуса. Единственная слабость. Фатальная. Не жалею, но я бы убил каждого, кто посмел причинить ей боль, не жалею… я ее люблю.





Глава 21




Я рассматривала их в зеркале внимательно, сосредоточенно, с завистью к самой себе, что они есть – доказательства его страшной любви. Дикой, неправильной, ненормальной. Но я слишком хотела, жаждала с такой силой, что осознание ее существования заставляло меня захлебываться счастьем. Особенным, непостижимым. Может быть, я не знала иного, но сейчас, спустя столько лет, я понимаю, что иное не было бы для меня счастьем.

Сколько еще дней его не будет? Они успеют сойти с кожи?.. Мои особенные, самые дорогие украшения, помимо золота, бриллиантов, серебра. Всех тех совершенно не важных для меня побрякушек, которыми Нейл осыпал обычного Нихила. Иногда наряжая только в них, чтобы любоваться подарком часами… не прикасаясь ко мне, заставляя изнывать только под его взглядом. Голую, в очередном колье, сверкающем алмазами между грудей с напряженными до боли сосками, я бы отдала каждое из них за следы его пальцев на моих бедрах и за горячее семя внутри моего тела.

Я больше не чувствовала себя никем. Нейл поднял меня так высоко, как никогда не может подняться Нихил. Под яростными взглядами Клэр, удивленными – слуг, восхищенными – других мужчин, когда Нейл выводил меня в Свет и не скрывал наших отношений. За те месяцы, что я провела рядом с ним, став не только его проводником, но и его любовницей. Его женщиной. Женщиной, которая спала по ночам в его постели, в его комнате, на его груди, в его объятиях.

Осознавала ли я, как больно будет падать? Да, осознавала, но я научилась радоваться каждому мгновению. Впитывать «сейчас», наше «сейчас», потому что у меня никогда не было «завтра». У проводника их не бывает. Ни «завтра», ни «через месяц», ни «в будущем». Любой мой шаг за грань может быть последним, и я любила Нейла каждый раз, как последний, сходила с ума от того, что он позволял себя любить. Он вообще позволял мне так много, как, возможно, не позволено никому, и я это понимала. Но вместе с тем он и отбирал, отрывал от меня с мясом все, что хотел получить, все, что научил меня отдавать ему. Кормить зверя добровольно, насыщать его нескончаемый голод и упиваться этим. Своей властью над ним. Скоротечной, хрупкой, как хрусталь, но властью. Нейл показал мне… все оттенки боли. Утонченной, изящной, развратной и порочной. Грубой и чувственной. Двойное лезвие, режущее и мукой, и наслаждением. Он знакомил меня с ней то медленно, то окунал в нее, как в кипящее масло, и наблюдал, как я корчусь в агонии, кусая губы. Я отдавала ему каждый крик, слезы и тихие мольбы прекратить или хриплый шепот не останавливаться. Он учил меня наслаждаться ею. С того самого первого раза, когда я поняла, что меня сводит с ума звериный взгляд и трепещущие ноздри чудовища, которое сдерживается ради меня. Это бесценно. Собственная значимость для такого, как он.

Я всегда была рядом. Нейл больше не оставлял меня одну дожидаться его месяцами – он знакомил меня со своей жизнью, окружением. Знакомил меня с собой, переставая быть просто Хозяином. Для меня он значил теперь так много. Мой мир замыкался на нем, мое познание, взросление, становление как личности и как женщины. Его женщины.

Нейл утверждал свои права на меня постоянно. Требовательно. Жадно. Везде, где его настигало желание. А я научилась это желание провоцировать. В каждой женщине живет дьявольский провокатор, особенно если она знает, как отреагирует на нее мужчина. Разбудить его голод, возбудить зверя запахом новой погони, соблазнить взглядом, обещающим строптивую покорность, показывая, как сильно хочу его. Я знала и играла с ним в те игры, в которые он научил меня играть. Способная ученица впитывала все запреты, чтобы нарушать их и убеждаться, что ей это позволено, потому что нарушает их с ним, а у Нейла не было запретов. С ним можно все. С ним я запредельно высоко и далеко от всех.

Я видела, как, сморщив брезгливо носы, женщины-Деусы смотрят на меня, сидя за одним столом с Нихилом. Слышала, как шепчутся за моей спиной и замолкают, едва Нейл бросал на них тяжелый, как свинец, взгляд. Я на себе испытала силу этого взгляда. Когда, глядя из-под длинных ресниц, он молча приказывал опуститься на колени или раздеться.

Мне нравилось дразнить монстра, мне нравилось видеть, как он сатанеет от страсти и хочет МЕНЯ. Да, меня. Не многочисленных шлюх, доступных ему по щелчку пальцев, а меня. Иногда я все же дрожала от страха, потому что позволяла себе заиграться и видела, как сверкают в синих глазах тонкие зигзаги молний, отскакивая от поверхности металла, которым он будет наказывать мое тело изощренной лаской, оставляя на нем очередные автографы нашей страсти.





* * *


На глаза легла горячая ладонь, и я резко выдохнула. Вернулся! От радости сердце забилось о ребра, и я не сдерживала эту ненормальную пульсацию счастья. Я отдавала ее ему. Чтобы знал, насколько рада его возвращению. В мозг ворвался тихий вкрадчивый голос:

«Шрамы – не просто напоминания, Лия… Шрамы – это материальная форма боли. И каждый раз, прикасаясь к ним кончиками пальцев, ты не просто вспоминаешь, как я их наносил тебе… Балансируя на тонкой грани безумия, ты представляешь, где в следующий раз я захочу ласкать тебя острием металла…»

Откинуть голову ему на грудь, наслаждаясь запахом, который врывался в легкие толчками ядовитого кислорода.

«Представляю… нарушая твой запрет…»

Рывком развернул к себе и зарылся пятерней в мои волосы на затылке, шумно втянул мой запах и закрыл глаза, заставляя застонать от восторга, провел большим пальцем по нижней губе, оттягивая ее вниз.

«Ты же понимаешь, что теперь ты покажешь мне, КАК ты его нарушала… Радуйся тише, маленькая… Наказаний нужно бояться».

Улыбаюсь, жадно приникая к его губам и обнимая сильно за шею. Он не говорит, что скучал, а я читаю это в его глазах, вижу по пыльной одежде, которую не сменил, а сразу пришел ко мне.



«Я хочу бояться… заставь меня…»

«Можешь в этом не сомневаться…»