Приз

— Надо же, сами затикали! — обрадовалась Анастасия Игнатьевна. — Это, наверное, какие-нибудь атмосферные явления, магнитные волны. Я недавно в газете читала, бывают такие незаметные колебания земли, что человек ничего не чувствует, а часовой механизм реагирует.

«…Человек просто бредит, — возразила про себя Василиса, — когда человеку плохо, у него бывают галлюцинации. И ничего странного в этом нет. Когда я вижу сны, я ведь не знаю, мои это сны или чьи-то чужие, и откуда они берутся, из какого времени, из какого пространства попадают в мою несчастную глупую башку».





***


— Я знаю, Андрей, вы думаете, я сошел с ума, — Рейч грустно улыбнулся, — конечно, я не сын Генриха Гиммлера. Но своим появлением на свет я обязан именно ему, этому селекционеру-любителю. Ни отца, ни матери у меня не было. Я — плод опытов, которые проводил птицевод Гиммлер, сначала на курах, потом на людях. Он был помешан на евгенике, хотел вывести новую генерацию чистопородных арийцев и создал для этого специальные учреждения, «лебенсборн», нечто вроде племенных заводов. Там спаривались элитные офицеры СС, члены «Черного ордена», с отборными арийскими девушками. И те и другие обязаны были предоставить документы, подтверждавшие чистоту их крови, арийское происхождение их предков до пятого колена. Гиммлер верил, что пища влияет на психику и физиологию. Офицеров и девушек сажали на специальную диету. Они питались, как древние викинги, молоком и кашей. Гипноз, массажи, сеансы медитации. Спаривание проходило под медицинским контролем. С беременными самками работали медиумы, экстрасенсы, колдуны, накачивали их энергией космического льда и любовью к фюреру. Детей отнимали сразу после рождения и растили в питомниках, тоже по специальной программе. Таким образом удалось вывести около пятидесяти тысяч существ. Каждый пятый ребенок оказался умственно отсталым. Мне повезло, у меня с мозгами все нормально. Хотя, судя по вашему лицу, Андрей, вы в этом не уверены.

Григорьев улыбнулся.

— Ладно вам, Генрих. Перестаньте. Мне что, поклясться на Библии, что я не считаю вас сумасшедшим?

— Клясться не надо. Просто отнеситесь серьезно к тому, что я вам рассказываю. Между прочим, вы первый, кому я это рассказываю. Я понимаю, вы явились не за тем, чтобы послушать мои рассуждения о нацизме и узнать, каким образом я появился на свет. Вам нужно нечто другое. Я к вашим услугам. Все, что я могу для вас сделать, я сделаю. Но сначала вы меня дослушаете, хорошо?

За окном уже рассвело. Весело щебетали городские птицы. Спать расхотелось. Выбора у Григорьева не было.

— Хорошо, — кивнул он, — мне действительно все это очень интересно, Генрих, и я готов слушать вас сколько угодно.

— Я помню Гиммлера и Штрауса, — монотонно, медленно продолжал Рейч. — Они навещали питомник. Я был совсем маленький, но отлично помню этих двоих. Я также знаю, что через неделю после моего рождения Гиммлер брал меня на руки. Вместе со Штраусом он явился осмотреть партию новорожденных. Я выглядел отлично, был здоровей и красивей других. Сейчас я покажу вам.

Он отложил энциклопедию, достал с полки маленький альбом в черном бархатном переплете, с золочеными уголками. Расстегнул изящный замочек, пролистал толстые твердые страницы, переложенные папиросный бумагой. На каждой только одна фотография.

— Я не стал помещать этот снимок в энциклопедию, — сказал Рейч, — я никогда не опубликую и не продам его. Для меня это семейная реликвия. Смотрите.

На снимке был Гиммлер в белом халате с голым пухлым младенцем на руках. Рядом худой высокий человек, тоже в халате. За ними виднелись смутные головы двух медсестер в форменных косынках, надвинутых на лоб, с маленькими свастиками посередине, там, где у обычных сестер нашит красный крест. Еще можно было разглядеть край стеклянного шкафа и стол, на котором стояли детские весы-лодочка.

— Отто Штраус? — спросил Григорьев, указав на высокого человека.

— Да. Он очень фотогеничен. Умное приятное лицо. Лицо профессора, интеллектуала. Гиммлер рядом с ним выглядит серым банальным чиновником. Он и был таким. Они отлично дополняли друг друга. Штраус называл Гиммлера Гейни, позже стал называть Рейхс-Гейни. Их дружба была очень трогательной. Гиммлер любил придаваться сентиментальным воспоминаниям о детстве, о школе, о запахе мела и чернил, о свиных ножках. Он был романтический бюрократ. Мать Штрауса отлично готовила, и маленький Гейни иногда обедал у них по воскресеньям, после того как выполнял свои обязанности служки в католическом храме. Отец Гиммлера был глубоко верующим католиком, заставлял его не только посещать храм, но и работать там служкой. Вот откуда пошла патологическая ненависть Гиммлера к католической церкви и вообще к христианству.

— Соответственно, увлечение черной магией, астрологией, алхимией, — сказал Григорьев, — кажется, у Гитлера были те же проблемы?

— Совершенно верно. У них у всех были похожие проблемы, идущие из детства.

— И у Штрауса?

— Нет. У него — нет. Его детство похоже на кадры пропагандистских фильмов о Гитлерюгенд и цветные иллюстрации к детским книжкам, издававшимся в Рейхе. Идеальный мальчик. Отлично учился, слушался старших, не шалил. В семнадцать лет их обоих, Отто и Гейни, призвали в армию. Повоевать они не успели, оба прослужили в армии рядовыми всего год, застали самый конец войны, позорный и страшный для Германии. Вернувшись, Отто сразу поступил в университет в Мюнхене. А Гейни отправился в Берлин, надеясь, что в столице будет проще устроиться. Он не собирался продолжать образование. Он не любил учиться. Не видел в этом надобности. Что-то такое надежное должно быть в самом человеке, чтобы он поднялся над обстоятельствами. В Отто Штраусе было. В Гейни Гиммлере — нет. Гейни опустился в Берлине на самое дно. Он лихорадочно и бестолково искал работу, то служил посыльным в щеточной мастерской, то учетчиком на фабрике, где варили клей. Наконец сошелся с некоей Фридой Вагнер, женщиной неряшливой, истеричной, пьющей. Она была старше него на семь лет. Он жил на деньги, которые она зарабатывала проституцией. Отто навестил его в тот ужасный период. В чердачной квартирке воняло потом, перегаром и грязными носками. Пьяная непричесанная Фрида вопила и швыряла в своего юного любовника пустые бутылки. Соседи грозили вызвать полицию. Отто предупредил Гейни, что такая жизнь может плохо кончиться, и поскорей ушел. Он оказался прав. Фриду Вагнер нашли убитой. Гейни разыскивала полиция. Неделю он прожил у Отто, потом исчез, а вскоре был арестован и предстал перед судом по обвинению в убийстве Фриды. Улик оказалось недостаточно. Генриха Гиммлера оправдали.

— Жаль, — вздохнул Григорьев, — вот посадили бы его, и кто знает, как могла бы повернуться история?

— Рейч сердито помотал головой.

— Пожалуйста, хватит меня перебивать. Прошло более двадцати лет. Все архивные документы, связанные с тем давним делом, были уничтожены. Тихий исполнительный Гейни стал главой СС. Его боялось полмира. Под его руководством шло истребление миллионов. А он боялся, что кто-нибудь все еще подозревает его в убийстве несчастной проститутки Фриды Вагнер. Никто не смел вспоминать эту историю. Никто, кроме Рейнхарда Гейдриха.

Рейч опять взял свою энциклопедию и показал Григорьеву очередной портрет.

— Рейнхард Тристан Ойген Гейдрих, аристократ, талантливый скрипач, обергруппенфюрер СС и генерал полиции, мог бы стать образцом идеального арийца. Он был высок и великолепно сложен. Ничего уродливого, патологического. Светский красавец, умница. Только голос у него был странный, неприятный, высокий, почти женский — голос евнуха. Гейдрих страдал серьезным сексуальным расстройством. По сути, он был сексуальным маньяком, садистом, но ему повезло. Он получил возможность решать свои внутренние проблемы не уголовным способом, а вполне законным, государственным. Он жестоко истреблял сотни тысяч людей — евреев, чехов, поляков, русских. В самом начале военной карьеры он был подвергнут суду чести за изнасилование. Ему, блестящему старшему лейтенанту флота, пришлось подать в отставку в двадцать четыре года. Он, как и Гиммлер, скатился на дно, общался с отбросами общества, с ворами и проститутками. Именно оттуда пришел он в ряды нацистской партии и стремительно сделал блестящую карьеру. Но все ему было мало. Его раздирали противоречия. Он великолепно играл на скрипке, был лучшим в Германии фехтовальщиком, обожал светские рауты, любезничал с дамами, а ночью мотался по самым грязным борделям. В нем сочетались ледяная филигранная хитрость карьериста, интригана с тупой жадностью свиньи. Он жрал жизнь, со всеми ее самыми мерзкими удовольствиями, и не умел вовремя остановиться. Он страдал патологическим интересом к проституции и, если бы не работа, мог бы не вылезать из публичных домов сутками. Ему принадлежала идея создания знаменитого «салона Китти», самого элегантного борделя Германии. Персонал он подбирал лично, весьма тщательно, обращая внимание не только на красоту кандидаток, но и на их идеологическую зрелость. Даже некоторые дамы из высшего общества не брезговали работой в салоне, исключительно из патриотизма и любви к фюреру. Среди избранной клиентуры были высшие офицеры Рейха, иностранные дипломаты. Все, что происходило в роскошных интерьерах борделя, записывалось на пленку. Проститутки умели развязывать языки своим клиентам. Полученные сведения стекались к Гейдриху. На каждого высшего офицера, дипломата, чиновника у него имелось досье. Но этого ему казалось мало. Гейдрих собрал и задокументировал информацию о неразделенной любви Геббельса к Анке Штальхорм. Главный антисемит мира сходил с ума по еврейке более десяти лет, но так и не добился взаимности. Гейдрих имел специальную папку, в которой хранились сведения о многочисленных бурных романах жены Геббельса, красавицы Магды. Первая леди Рейха, мать образцовых арийских детей, кавалерша золотого Ордена Матери, с 1929 по 1932 была любовницей еврея Хаима Виталия Арлазорова, причем умудрялась в это же время спать со своим будущим мужем Йозефом Геббельсом и со своим будущим божеством Адольфом Гитлером. Гейдрих самым подробным образом изучил историю ожирения и психических сдвигов морфиниста Геринга. Он даже попытался собрать документы о сомнительном происхождении фюрера. И, разумеется, не обошел вниманием историю сожительства молодого Гиммлера с проституткой Фридой Вагнер. Прежде чем все полицейские и судебные документы, связанные с убийством Фриды, были уничтожены, с них по приказу Гейдриха сняли аккуратные копии.

В мае 42-го Гиммлер узнал, что в Праге чешское подполье готовит покушение на Гейдриха. Он не стал мешать заговорщикам. Правда, они не оправдали доверия рейхсфюрера. Гейдрих получил множественные ранения, но остался жив. Его поместили в пражский военный госпиталь, вытащили осколки, он быстро шел на поправку. Гиммлер вместе с доктором Штраусом приехали в Прагу. Штраус лично осмотрел раненого, сделал ему пару инъекций. Через несколько дней Гейдрих скончался. Потом шептались в кулуарах, но вслух, публично, никто пикнуть не смел. Была проведена карательная операция. Деревню Лидице, близ Праги, в которой могли скрываться участники покушения, окружило специальное подразделение из дивизии СС «Принц Евгений». Убили всех жителей, от младенца до старика, дома сожгли, взорвали, бульдозерами стерли с лица земли. В моей коллекции есть крупный осколок, извлеченный из селезенки Гейдриха. Хотите, покажу?

— Нет, спасибо.

Григорьев закурил, но после двух затяжек загасил сигарету. За ночь он успел выкурить почти пачку.

— Все равно покажу, — пообещал Рейч, — правда, уже не сегодня. Мы оба слишком устали. Этот осколок — один из самых ценных моих экспонатов. Все самое ценное я храню не здесь, а в подвальчике своего магазина, в специальном сейфе. Кстати, перстень Отто Штрауса я приобрел не за деньги и не путем обмена. Мне его подарили.

Он замолчал и загадочно улыбнулся. В глазах его опять сверкнула тусклая искра безумия.

— Ну разве вам не интересно, кто?

— Конечно, интересно, — кивнул Григорьев.

— Завтра вы это узнаете. Вечером, часов в семь, жду вас в моем магазине. А сейчас я вызову вам такси.





ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ





Корреспондентка модного журнала оказалась сорокалетней дамой с мягким низким голосом, отличной фигурой и лицом итальянской кинозвезды начала шестидесятых. Шаману зрелые дамы нравились больше молоденьких. Еще договариваясь о встрече по телефону, он понял по голосу, что тетка классная. Он млел от этих особенных, бархатных ноток, от хрипотцы, сладкой и тягучей, как сливочный ликер. Такие голоса бывают только у южных женщин, грузинок, итальянок.

Шама согласился принять ее в своей московской квартире и даже позволил притащить фотографа. Обычно он отказывался от съемок. У него был дежурный набор готовых фотографий для интервью. Он не терпел суеты, которая неминуемо сопровождает процесс домашних съемок. Он трепетно и болезненно относился к качеству своих изображений. Было несколько ракурсов, несколько сочетаний света и тени, в которых его лицо могло показаться ужасным. Он знал об этом. Некоторые фотографы нарочно ловили именно такие моменты, потом уже ничего нельзя было сделать. Отвратительные снимки попадали в прессу и серьезно портили Шаману настроение.

— Вы обещаете, что покажете мне фотографии прежде, чем давать их в журнал? — спросил он у корреспондентки по телефону.

— Конечно. Я принесу вам вычитать текст интервью и фотографии. Все, что вам не понравится, мы уберем.

Такому голосу трудно было не поверить. Однако сейчас Шаман все-таки пожалел, что согласился на домашнюю съемку. После бессонной ночи и сумасшедшего утра он выглядел плохо. Косметический клей, которым он воспользовался для накладных усов, оказался дрянным, кожа над верхней губой покраснела и шелушилась.

Из-за утреннего плавания на катере вдоль горящего леса, из-за поисков своего перстня он почти забыл о назначенном времени. Между тем интервью было важным. Журнал считался самым престижным из всех толстых глянцевых изданий. Портрет Владимира Приза намеревались поместить на обложке.

Он опоздал на двадцать минут. Корреспондентка с фотографом уже ждали его во дворе. С ними явилась девочка-гример с чемоданчиком.

Шама был все еще сильно возбужден, перед глазами крутились искры, плясали язычки пламени. В лифте дрожал противный люминесцентный свет, и собственное лицо в зеркале ему не понравилось. Он встретился глазами с гримершей и заметил, как внимательно она смотрит на розовое шелушащееся пятно у него под носом.

— Володя, вы, кажется, немного напряжены. Плохо себя чувствуете? Что-нибудь случилось? — спросила корреспондентка, когда он уронил на кафель лестничной площадки ключи от квартиры и сильно вздрогнул от звона.

«Этой ночью я и мои ребята убили шесть человек», — рявкнул он про себя и усмехнулся, представив, какие бы стали у них физиономии, если бы он произнес это вслух. Впрочем, скорее всего, они бы вежливо засмеялись, приняв это за шутку.

— Я в порядке, — утешил он корреспондентку и скользнул взглядом по ее полным мягким губам, — просто времени мало.

— Мы постараемся быстрей, — пообещала она и достала крошечный дорогой диктофон, — мы можем начать сразу, пока Ира будет вас гримировать.

Ира, не спрашивая разрешения, уже разложила свой чемоданчик на стеклянном журнальном столе в гостиной. Фотограф тоже принялся выкладывать и расставлять свои штативы и зонтики.

— Вы были единственным ребенком в семье? — спросила корреспондентка, присаживаясь рядом с Шамой на низкий мягкий диван.

— Да.

— Глаза прикройте, пожалуйста, — шепотом скомандовала гримерша.

— Как вам кажется, единственные дети отличаются по своему психическому складу от тех, кто растет с братьями и сестрами?

— Конечно, отличаются. А у меня вообще было особенное детство. Я оказался единственным не только в семье своих родителей. У меня еще имелся дядя, мамин брат, у которого не было детей. Они с моим отцом тезки. Оба Георгии. В каком-то смысле у меня было два отца, я в раннем детстве путался, кого называть папой, кого — дядей Жорой. Оба мною много занимались, воспитывали очень строго. Особенно дядя. Он был человек военный, генерал авиации, прошел Афганистан.

— А вы не мечтали в детстве о военной карьере?

Глаза Шамы все еще оставались закрытыми. По лицу мягко скользили пальцы гримера. Он чувствовал прикосновение чего-то жирного, прохладного. Корреспондентка сидела совсем близко, вполоборота, и ее голое колено, округлое и гладкое, упиралось в его бедро. Пахло смесью духов, грима, дезодоранта.

— Здесь у вас сильное раздражение, — прошептала гримерша ему на ухо, — вы, вероятно, недавно наклеивали усы и пользовались плохим клеем. Ничего, у меня есть специальный успокаивающий гель, сейчас смажем, и станет лучше. Щиплет?

Верхней губе стало холодно, в ноздри ударил запах ментола, такой резкий, что Шама чихнул.

— Будьте здоровы, — сказала гримерша.

— Усы? — оживилась корреспондентка. — Вы готовитесь к какой-то новой роли? Расскажите, это ужасно интересно. Насколько я знаю, сейчас вы серьезно занялись политикой. Как вам удается совмещать одно с другим?

— Каждый политик немного актер. Каждый талантливый актер немного политик, поскольку созданные им образы влияют на массовое сознание.

Он проговорил это мрачно, сквозь зубы, что было вполне естественно. Верхнюю губу густо смазали гелем. Гримерша занялась его волосами. Он не видел, что она делает, зеркала перед ним не было, только объектив фотокамеры. Фотограф уже успел полностью подготовиться к съемке.

— Что касается детской мечты, — продолжил Шама после короткой паузы, — я мечтал стать графом Монте-Кристо. Мне хотелось найти клад, я изрыл весь дачный участок своего дяди. Ничего не нашел, кроме дождевых червяков.

— Ненавижу червяков, — пробормотала гримерша. Фотограф, молчавший все это время, спросил:

— И чего? Вы их собрали в банку, чтобы рыбу ловить?

— Нет. Я никогда не увлекался рыбалкой, — сказал Шама и улыбнулся.

Было бы забавно рассказать, как и зачем он набрал полную литровую банку червей. Рыбалка правда ни при нем. Молодая жена дяди Жоры панически боялась червяков.

Дождливым летом 1979 года дядя Жора был в Кабуле. Родители жили в Москве и приезжали на дачу только по выходным. Тетя Оля, красивая, спокойная, ласковая, ничем не ограничивала свободу десятилетнего племянника Володи, давала ему достаточно много карманных денег, разрешала гулять после девяти вечера, включать громко музыку. В отличие от остальных взрослых, от родителей и дяди, она позволяла ему все, но постоянно ставила перед выбором.

— Ты можешь ругаться матом, — говорила она, — но учти, что от этого у тебя будет вонять изо рта. Ты можешь бездельничать целыми днями, шляться с деревенскими пацанами, пить с ними портвейн и курить. Но ты должен знать, что от алкоголя и никотина в твоем возрасте замедляется умственное и физическое развитие. Ты останешься низеньким, хилым и отупеешь. А если ты за все лето не раскроешь ни одной книжки, учебный год начнешь с двоек. Но это твой личный выбор.

Володя привык к железной дисциплине. Никто, ни родители, ни дядя, не предоставляли ему выбора. Дядя Жора муштровал его, как солдата на плацу. Мать орала и щедро отвешивала подзатыльники. Отец нудно пилил и устраивал недельные бойкоты. Володя привык хитрить, врать, существовать в ритме подозрительности, злых интриг, запретов и тайной вражды со взрослыми.

Тетя Оля видела его насквозь, мгновенно разгадывала все его хитрости, но не ругала, не наказывала, только говорила: твой выбор, тебе жить. И улыбалась. Его передергивало от ее улыбки, от мягких ироничных интонаций.

Когда она, меняя тембр голоса, произносила с гундосой растяжкой: «твои пацаны», он готов был ее убить.