Просто Маса

Здесь Масахиро Сибата и пригодился. Он предложил свои конфиденциальные услуги господину Татибане, сказав, что хорошо знает русских и все их повадки. Консул ухватился за это предложение, как утопающий за соломинку.

На самом деле повадки русских были ни при чем. Просто Маса присмотрелся к девице и понял: она, во-первых, пустоголова, а во-вторых, относится к породе женщин, влюбляющихся в необычное, потому и втрескалась в японца. Дальнейшее было вопросом техники. Зрелый японец с экзотической биографией и богатым жизненным опытом гораздо необычнее японца юного и сопливого. Девушка колебалась недолго. Мальчишка, конечно, поубивался, но харакири не сделал — стыдно накладывать на себя руки из-за вертихвостки. В общем, все остались живы, обошлось без кровопролития.

Оба отца были несказанно благодарны спасителю. То есть русский-то отец вначале не очень, он даже подослал наемных убийц — прикончить нового совратителя дочери, но прикончить Масахиро Сибату очень непросто. С первого раза это не получилось, а второй попытки Маса ждать не стал. Ночью он пробрался в спальню господина Крюкова, проскользнув мимо охраны, и разбудил обидчивого родителя. Залепил ему рот пластырем и на хорошем русском языке объяснил, как славно и удачно всё устроилось. Крюков был хоть и бандит, но человек умный, иначе он не сумел бы вести дела с триадами. Попросив жестом позволения снять пластырь, хозяин дома сердечно поблагодарил ночного гостя и даже предложил выплатить награду, но Маса отказался. Ронин не берет денег за любовь, даже если девушка такая глупая и тощая (последних слов он, конечно, не сказал, чтобы не ранить отцовское самолюбие).

Тогда господин Крюков предложил Масе заработать: сопроводить груз в Харбин и вернуться обратно с деньгами. Предложение было принято. Покойный господин такой работы не одобрил бы, но, посмотрев на гражданскую войну в России, Масахиро Сибата перестал понимать, что такого уж страшного в наркотиках. Если человек, не нашедший в своей жизни никакого смысла, предпочитает реальности опиумные грезы — его дело. По крайней мере он не навязывает свою химеру другим людям, расстреливая тех, кто с нею не согласен.

Задание было легким, оплата превосходной. Крюков остался доволен и предложил постоянную службу, на очень хороших условиях, но в планы ронина не входило вновь становиться самураем. Кто летал за белым орлом, не полетит за навозной мухой.

Японский отец отблагодарил Масу на свой консульский лад: помог возобновить давно утраченное подданство страны Ямато. Без этого вернуться на родину не получилось бы.

Чиновник, выписывавший паспорт, спросил, какими иероглифами пишется имя репатрианта.

— «Сиба-та» — «Травяное поле», да?

Когда-то фамилия так и писалась, самым заурядным образом. Но для новой жизни Маса решил избрать иное написание, более уместное для одинокого ронина.

— Нет, «Си-бата», «Знамя Смерти».

По-другому теперь выглядело и личное имя «Масахиро»: вместо «Правдивой Широты» — «Красивый Поиск». Потому что Красота выше Правды, а после шестидесяти человеку пора переходить от широты и экспансии к прицельному Поиску окончательного смысла жизни.



— Вы всё блуждаете где-то мыслями, — вернула собеседника к реальности миссис Тревор.

Рассеянность в разговоре — правильный стиль поведения на первой стадии ухаживания, но нельзя, чтобы женщина вообразила, будто ею пренебрегают. Поэтому Маса виновато моргнул и поработал мышцами щек, чтобы они смущённо порозовели.

— Вы странно на меня действуете, Наоми. Сам не пойму, в чем дело...

Это было немного в лоб, но времени оставалось совсем мало. Пароход уже входил в акваторию порта.

Запоздалость ухаживания объяснялась тем, что вплоть до вчерашнего дня Маса был занят.

Из Шанхая он плыл в каюте второго класса, делил ее с утомительно говорливым и скучным агентом страховой компании «Ллойд», который к тому же еще и храпел. Но звучные рулады Маса терпел только одну ночь. Уже на второй день плавания он нашел путь к сердцу и телу милой американской отельерши из города Кобе, большой ценительницы экзотических мужчин. Каждый вечер Маса незаметно проскальзывал на палубу первого класса и отлично проводил ночи с мягкой женщиной на мягкой постели. В Кобе мисс Виксен сошла, и, помахав ей на прощанье веером, Маса приступил к осаде Наоми Тревор, которая обитала в Иокогаме и годилась для будущих сухопутных отношений.

Она была совершенно в Масином вкусе — полная, сочная, круглолицая — и к тому же переживала трудное время: ее бросил муж. Он был англичанин, очень богатый человек, оптовый торговец шелком. Год назад открыл филиал в Шанхае, стал проводить в Китае много времени и в конце концов завел там вторую семью, которая постепенно стала первой. Наоми плавала в Шанхай оформлять развод. Все ее разговоры были о том, что она содрала с негодяя три шкуры и что своей обожаемой дочери он больше никогда не увидит. Показала фотокарточку: прехорошенькая девочка лет тринадцати без малейших следов европейской крови — настоящая куколка итимацу, только не в кимоно, а в платье с кружевным воротником. Миссис Тревор говорила, что не портит свою Глэдис «туземным воспитанием». Все разговоры дома только на английском, прислуга тоже сплошь британская, за исключением боя, который таскает за барышней в школу ранец и зонт.

Маса сочувственно слушал (с женщинами это самое главное), мужа осуждал, дочкой восхищался. Событий не торопил. Как уже было сказано, до завершения осады оставалось еще два этапа.

На первом миссис Тревор должна была вернуться домой, поглядеть вокруг себя взглядом отринутой супруги и напугаться, что ее женская жизнь закончена. На втором — вспомнить интересного спутника с парохода «Емпресс оф зе Ист» и самой его разыскать, а потом прорваться через обет целомудрия (про который она еще не знала) к татуировке дракона и соседствующему с ней мужскому корню. Дозревание миссис Тревор продлится не больше недели.

— Вон там, на Блаффе, мой дом. — Наоми показала на холм, где еще в семидесятые годы прошлого века начали селиться состоятельные иностранцы. — Надеюсь увидеть вас в гостях. Любой рикша знает особняк Треворов.

— Скоро не получится. У меня будет много хлопот. Я ведь говорил вам, что собираюсь открыть в Иокогаме агентство.

— Да, но не сказали, какое.

— Детективное, — небрежно сказал Маса. — Я по профессии международный сыщик, расследую разные сложные преступления, с которыми не может справиться полиция.

Нарочно сообщил об этом только теперь, напоследок. Лишний крючок, который приблизит встречу на берегу.

— Ах, как интересно! — взвизгнула Наоми. — Я обожаю истории про сыщиков! Вы читали «Приключения Шерлока Холмса»?

— И даже участвовал в одном из них, при весьма неординарных обстоятельствах, — дал еще один залп Маса. — К сожалению, сейчас не успею рассказать — нужно собирать вещи.

Поцеловал даме пальцы, на сей раз коснувшись их жаркими губами. Сокрушенно вздохнул, откланялся.





* * *




Вещи могли и подождать, их у Масы было немного, но захотелось побыть ближе к воде с ее будоражащими память запахами.

С парадной верхней палубы он спустился на самую нижнюю, под которой находились недра огромного парохода — трюм, машинное отделение, грузовые отсеки.

Море теперь было совсем рядом, покачивалось всей своей мармеладной массой, но пахло оно не юностью, а большим портом — мазутом, маслом, бензином, как на рейде Нью-Йорка или Кронштадта.

Протиснуться к борту не получилось, там плотно теснились трюмные пассажиры — китайские и корейские рабочие, приплывшие в Японию на заработки: сплошная стена черных и коричневых чогори, синих рабочих курток, суконных шапочек и потертых кепок. Только один в толпе был одет по-японски, в простое серое кимоно. Сзади было видно крепкую шею, непокорно оттопыренные уши, блестящий ежик торчащих кверху волос. Стоило Масе сделать шаг к лопоухому, и тот быстро обернулся. Этот человек спиной чувствовал взгляд, была у него такая особенность. Маса несколько раз пытался подойти к нему незаметно — просто так, для эксперимента, — и ни разу не удалось.


— А, загадочный ронин, ходок по бабам, — сказал человек по-русски. — Ну что, доплыли? — И пропел: — Плыли по реченьке белые гуси...

Ухмыльнулся, пожал руку. В узких глазах поблескивали нетерпеливые искорки. Маса с удивлением разглядывал свежевыбритое лицо, на котором проступили резкие носогубные, открылась твердая линия насмешливого рта, каменный подбородок с ямочкой.

— Где борода и усы? Я тебя еле узнал.

— Борода не в честь, а усы и у кошки есть, — засмеялся балагур. — Что, брат, сердчишко стук-стук? Могу себе представить. Я-то не был дома двадцать лет, а ты все сорок.

— Сорок один год с половиной, — поправил Маса.

Познакомились они так.

В первую ночь после отплытия из Шанхая, изгнанный из каюты храпом страхового агента Маса вышел пройтись на палубу, и на темной корме было у него наваждение. Он как раз мрачно думал: за каким чертом тащусь я в чужую мне Японию, когда моя страна давно уже Россия, которая теперь тоже чужая, но по которой я тоскую каждый день. И вдруг замер — не поверил ушам.

Приятный хрипловатый голос негромко пропел в ночи:

— Раскинулось море широко, лишь волны бушуют вдали...

— Товарищ, мы едем далеко, подальше от нашей земли, — неуверенно подхватил Маса.

Прожектор на мостике прочертил лучом черноту, выхватил из нее человеческую фигуру, и теперь Маса уже не поверил глазам. Перед ним, изумленно щурясь стоял не русский, а японец. Несколько секунд они пялились друг на друга, оба в кимоно, в деревянных гэта.

Потом, конечно, заговорили — по-русски, которым ночной певец владел даже лучше Масы. Ни малейших признаков акцента в скупой, но быстрой речи не было.

Человек был осторожен. Много расспрашивал, мало рассказывал. На вопрос об имени назвался сказочным персонажем:

— Зови меня Момотаро. А ты кто?

— Ронин, — буркнул Маса, обидевшись на невежливость. Момотаро, Персиковый мальчик, — персонаж из детской сказки.

Так они потом и называли друг друга: Момотаро и Ронин, хотя через некоторое время, присмотревшись к

Масе, новый знакомый представился и по-настоящему. Имя у него было неожиданное: Кибальчич.

Когда Маса удивился, откуда у японца русская фамилия, Момотаро ответил, что прозвание, с которым рождаешься на свет, ровным счетом ничего не значит, ибо досталось тебе по случайности. Нужно брать имя самому, со смыслом. С этим Маса был совершенно согласен и спросил, в чем смысл фамилии «Кибальчич».

Оказывается, был такой революционный герой, изобретатель бомбы, которая убила царя Александра II. Кибальчич был ученый физик. Уже сидя в тюрьме и ожидая казни, он проектировал ракету для полетов в космос — за это Момотаро его и зауважал.

— Красивый человек, — признал Маса. — Среди революционеров вообще много красивых людей, хотя сама революция очень некрасивая.

И рассказал про красивых террористов «Боевой группы», которых когда-то знавал в Москве. Полицейский начальник, ловивший террористов, был гораздо хуже их. За это господин с Масой его наказали.

Момотаро выслушал давнюю историю внимательно. Оказалось, что он знает про «Боевую группу» и чтит память ее участников, «легендарных героев революционного движения» (прямо так и назвал, торжественно). После этого разговора собеседник стал менее осторожен в общении и даже кое-что о себе рассказал.

Он был японский солдат, попавший в русский плен под Ляояном.

— Я тогда был совсем зеленый, дурак дураком, — усмехаясь, говорил Момотаро-Кибальчич. — Считал плен страшным позором, хотел покончить с собой, воткнул себе в живот перочинный ножик, да он оказался коротковат. Вылечили меня. Вылечили и выучили. По смотрел я на другую жизнь, на ту, первую революцию, прибился к настоящим людям. И потом куда меня только ни бросало — и на запад, и на восток...

На этом, правда, изложение биографии и закончилось. Момотаро часто сам себя обрывал, вечно чего-то недоговаривал.

Они виделись каждый день. Обоим доставляло удовольствие говорить по-русски. Много спорили — конечно, о революции

— Ты не смотри, Ронин, что она в России получилась такая суровая и страшная, — горячился Кибальчич, когда Маса ругал красных. — Там у народа нет привычки к самодисциплине. От этого бардак и всякие эксцессы. Но революция в любом случае начинается с разрушения: «Весь мир насилья мы разрушим». Это работа тяжелая, грязная, весь перепачкаешься. Потом на обломках старого порядка надо построить новый, правильный порядок. Тоже пыли наглотаешься, прежде чем наведешь чистоту. Русским одним управляться трудно. Помочь им надо, навалиться всем миром голодных и рабов.

Маса придерживался иного мнения — был согласен с покойным господином, всегда говорившим, что грязными руками ничего чистого не создашь. Но слушал Кибальчича с интересом. Догадаться, по каким делам этот русский японец возвращается на родину, было нетрудно. Однажды Маса напрямую спросил: ты что, из Коминтерна?

— Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, — засмеялся Момотаро. Как всякий иностранец, хорошо выучивший русский, он обожал пословицы и поговорки.

Но на другой вопрос — почему ты носишь кимоно, попутчик ответил с неожиданной откровенностью:

— Документишки у меня хреноватые. Надеюсь, что посконного Япона Японыча в Иокогаме сильно шмонать не станут.

Затем, наверное, и бороду с усами сбрил — чтоб ничем не отличаться от обычного японца.

Сегодня Кибальчич был не такой, как всегда. Всё время находился в движении — подергивал головой, хрустел пальцами.

— Волнуешься перед встречей с Родиной? — понимающе спросил Маса. Его тоже потряхивало.

— Волнуюсь, что возьмут на цугундер, — хмуро ответил Кибальчич.

Достал из-за пазухи паспорт.

— Видишь, на фотокарточке морда вдвое толще. И место рождения стоит «Осака». Похоже по говору, что я из Осаки?