Рабыня страсти

От касаний его языка она страдала мучительно и сладко. Ее благодарные губы страстно ласкали его трепещущий член, язычок нежно скользил по пылающей коже… Обоих поглотили волны страсти. Она дарила калифу блаженство.., и испила восторг сама… Наконец, когда терпение владыки истощилось, он вновь переменил положение и страстно, резкими толчками проник в ее недра, наслаждаясь ее отчаянными воплями.

Мужское естество калифа было больше и тверже, чем когда-либо прежде. Зейнаб ощущала в себе сладкий трепет — трепет неутолимого голода. На мгновение аквамариновые глаза закрылись, она позволила страсти ослепить себя, канула в сладкую пучину… Рабыня Страсти никогда не позволяет себе забыться… И все же какое-то краткое мгновение Зейнаб себя не помнила, витая где-то в радужном сиянии и внимая голосам неземных птиц…

Но Абд-аль-Рахман также не мог больше выносить сладостной муки: он потерял голову, и сок любви обильно хлынул в жаркие недра… Он без сил рухнул на тело любимой, преисполненный горячей благодарности.

— Господин мой, освободи меня! — выдохнула Зейнаб, и калиф успел все же ослабить путы.

— Потрясающе! — сказал он наконец. — Это было просто потрясающе! Ты и впрямь самая искусная на свете Рабыня Страсти. Ты мне дороже всех, моих сокровищ! Я ежечасно благодарю Аллаха за то, что Донал Рай разглядел тебя и отдал в учение Кариму-аль-Малике! Он великий Учитель! Какая досада, что он бросил свое ремесло!

— Я счастлива, что ты доволен мною, мой господин! — нежно проворковала Зейнаб… Карим! Почему доселе при одном упоминании этого имени она мысленно уносится туда, в Аль-Малику, в те безвозвратно ушедшие дни счастья? Безвозвратно ушедшие… Она это знала. Он давно уже женат на другой. Судьба развела их. Навеки. Она не любит Абд-аль-Рахмана, но он добр, к тому же понимает и всецело поощряет ее тягу к ученью. Никогда больше не станет она думать о Кариме-аль-Малике! Никогда! Никогда?..

Несколько недель Зейнаб блаженствовала в Аль-Рузафе. Днем калиф уезжал, но почти всегда возвращался на ночь. Ведь Абд-аль-Рахман был правителем и не пренебрегал своими обязанностями даже в угоду наслаждениям. Он не мог позволить чинушам из правительства править вместо него. Они, конечно, исправно выполняли свои обязанности, а он свои. Еще его дед вывез из северной Европы воинов-славян — их потомки и по сей день составляют личную гвардию владыки и его семейства. В случае необходимости они обязаны предотвращать дворовые мятежи. Сакалибы, как они гордо именовали себя, были преданы одному лишь калифу.

Абд-аль-Рахман разработал целую социальную программу, дающую возможность так называемым «мувалладун» — мусульманам-неофитам — участвовать в делах государства. Эти люди были предками тех, кто ранее придерживался иных верований, но принял ислам после того, как первый Абд-аль-Рахман завоевал Аль-Андалус. Тех же, кто не исповедовал ислам, было в Аль-Андалус меньшинство, но все же они были. И всем было предоставлено право исповедовать свою религию — право, тщательно охраняемое законом. Любой гражданин был вправе иметь собственность и совершать любые обряды, предусмотренные их религией — заключать браки, оформлять разводы, совершать погребения, придерживаться постов… В области торговли также никто не чинил им препонов.

«Неверные», разумеется, платили подати в казну. Им не разрешалось носить оружия и проповедовать свою веру среди мусульманского населения. Они не вправе были свидетельствовать на суде против гражданина-мусульманина. Ограничения эти касались в основном христиан и евреев, но не слишком тяготили тех и других. В Аль-Андалус царили мир и спокойствие.

И при дворе самого калифа люди были самые разнообразнейшие. Конечно же, «мувалладун» — мозарабы (потомки христиан), евреи, берберы, арабы… Абд-аль-Рахману приходилось виртуозно балансировать и быть тонким политиком — ведь единственной его целью было процветание Аль-Андалус. Все это требовало от него немалых усилий — но дед его, эмир Абдаллах, мог бы гордиться своим внуком… Да, калиф был изощренным политиком — вне всяких сомнений. Он пользовался уважением равно как среди христиан, так и евреев, и мусульман… Даже послы иностранных держав нередко пользовались его мудрыми советами.

Поскольку калифу приходилось в поте лица трудиться на благо страны, редкие часы отдыха имели для владыки большое значение. Калиф умел их ценить — как, впрочем, и общество красивых и мудрых женщин. Но с появлением Зейнаб на душу калифа снизошел неведомый прежде сладостный покой. Девушка жила для него одного, ее не заботили дрязги и склоки в гареме. Еще и поэтому калифа до глубины души возмутила наглая попытка ее убрать. Она сделала его счастливым. Он же хотел, в свою очередь, подарить ей счастье и сделать ее существование покойным и безмятежным.

Еще до их отъезда в Аль-Рузафу он отдал приказание произвести некоторые перестройки внутри своего гарема. Так и появились укромные и уединенные покои, нареченные «Двором с Зелеными Колоннами». Это был довольно обширный квадратный двор, обнесенный изящными портиками со стройными колоннами из зеленого агата, присланными калифу из Эйре. Кровли над двориком не было. В самом же центре двора красовался зеленый мраморный фонтан в обрамлении из вызолоченной бронзы. На бортике бассейна располагались двенадцать фигур: с одной стороны лев стоял лицом к лицу с драконом, антилопа — с орлом, а крокодил — с грифом. С другой же стороны таким же образом располагались голубь, сокол и коршун, глядящие на утку, курицу и петуха. Все фигуры были отлиты из чистого золота и обильно усыпаны драгоценными геммами. Изо рта каждой фигуры били чистые струйки. Пол же был выложен белыми и зелеными квадратными мраморными плитами.

Лишь одна узенькая дверь вела во двор из гарема. На противоположной же стороне располагались двери, ведущие во внутренние покои, двери роскошные, двойные, черного дерева, богато инкрустированные золотом. Снаружи и изнутри красовались золотые рукоятки в виде львиных голов держащих в зубах тяжелые кольца. Снаружи покои охраняли сакалибы — все двадцать четыре часа в сутки, вдоль всего портика стояли белоснежные и зеленые фарфоровые ящички, в которых цвели роскошные гардении, в воздух витал дивный аромат…

Внутренние же покои состояли из четырех раздельны комнат — большого зала, где Зейнаб могла развлекать господин, уютной спальни, кухни и нескольких комнат поменьше, для слуг. Все комнаты были богато изукрашены бархатом, шелками и атласом… И мебель тут стояла самая изысканная.

Наджу отрядили на невольничий рынок, чтобы выбрать и купить самую искусную повариху. Выбранную им негритянку по имени Аида привели к самому калифу, который лично отдал ей распоряжения. Прежде всего она поклялась в верности и преданности ему, а также Зейнаб. Пообещала клятвенно, что, если кто-то попытается подкупить ее, она немедленно доложит Надже, который тотчас же проинформирует владыку. Приказывать ей вправе были только госпожа, калиф, Наджа и Ома. Более она никому не должна была подчиняться. И в случае, если кто-то вознамерился бы это оспорить, Аида тотчас должна была указать на злоумышленника Надже.

Обитательницы гарема вяло наблюдали за возведением новых покоев — для одних это было приятное развлечение в их праздности, другим просто не было до этой суеты никакого дела… Но Захра была до глубины души потрясена тем, что творилось у нее под самым носом, да еще в городе, носящем ее имя! Изумление вскоре сменилось гневом. Ведь эта девушка даже не жена — она простая наложница! Конечно, все любимицы владыки имели личные апартаменты, но покои эти ни в какое сравнение не шли с теми, что сейчас возводились для этой дряни Зейнаб! Абд-аль-Рахман и впрямь относился к девушке словно к принцессе крови. Неужели он утратил разум? Или это она подговаривает его намеренно унизить ее, Захру, и всех остальных? А если это так, то чего еще она потребует от одурманенного властелина?

И вновь Таруб пыталась успокоить подругу, но тщетно… Даже старший сын Захры Хакам был потрясен глубиной материнского гнева.

— Но это же прекрасно, что он смог вновь полюбить — и это в его-то возрасте! — великодушно воскликнул Хакам. — Так что же творится с тобой, мама?

— Он осыпает ее бесчисленными милостями и чересчур высоко превозносит! — гневно отрезала Захра. — Он ведет себя как старый дурак! Да полно, в своем ли он уме? Или эта девчонка его приворожила?

— То, что он дарует ей, он ни у кого не отнимает, мама, — а если он и вознес ее высоко, то вправе делать это! — В эту минуту Хакам необыкновенно походил на отца. — Отец в здравом уме и твердой памяти — может быть, даже более, чем когда-либо. И то, что тут не замешано колдовство, тебе прекрасно известно. — Хакам ласково взял мать за руку. — А ты просто занеможешь от этой дикой необузданной ревности… Молю тебя, перестань, иначе навлечешь на себя немилость отца!

Захра вырвала руку:

— Не тебе учить меня, как мне поступать, Хакам! Что же до твоего отца, то неужто ты и вправду думаешь, что меня волнуют его мысли? Старый сатир! Ну и пусть тешится своей Рабыней Страсти! Пусть он сделает ее королевой Аль-Андалус! Моя ненависть неизбывна!

— Ничего не понимаю… — говорил потом принц Хакам подруге матери Таруб. — Госпожа Зейнаб чем-то ее оскорбила? Унизила?

— В определенном смысле да, — отвечала принцу Таруб. — Но сделала она это вовсе не намеренно. Она молода и поразительно красива, мой господин. Должно было так случиться: в один прекрасный день появилась бы другая юная красавица и так же «оскорбила» бы твою мать. Я покорно встречаю старость. Пусть я располнела с возрастом, пусть это дань моей любви к сладостям — но я еще и дала жизнь троим детям и приемлю свою судьбу: она милостива ко мне, слабой женщине. Твой отец почитает меня и добр ко мне. У нас с ним сын и две дочери. Внуки мои многочисленны и дарят мне счастье. Твоя же мать, Хакам, всю жизнь была признанной любимой женой отца. Она видит себя все такой же юной, прекрасной и желанной, как в юности. Каждодневно глядясь в зеркало, она просто не замечает, как стареет. Не то теперь, когда явилась госпожа Зейнаб во всем блеске юности и красоты. Волей-неволей Захре приходится признать, что се молодость миновала. Это больно… И злит ее. Ведь несмотря на любовь к ней твоего отца, он вот уже пять лет не посещает ее опочивальни! Что же до калифа, то он также не спешит записываться в старцы. И в этом ему успешно пособляет юная Рабыня Страсти. У нас, женщин, совсем иная участь… Мы либо смиряемся со своей долей, либо приходим в бесплодную ярость.

— Это.., это моя мать пыталась отравить Зейнаб? — запинаясь, спросил Хакам.

В теплых карих глазах Таруб мелькнула тень беспокойства:

— Этого я не знаю, мой господин… Еще год тому назад я сказала бы, что это на нее непохоже, что это немыслимо! А теперь.., не знаю. За последние несколько месяцев твоя мать изменилась до неузнаваемости. Но, если это так, простит ли ее Абд-аль-Рахман?

— Ты — ее самая близкая подруга, госпожа Таруб, — сказал принц. — Следи за каждым ее шагом, умоляю тебя! И если почувствуешь, что она собирается сделать что-то с собою или с кем-то — тотчас же пошли за мною! Я обязан ее защитить!

А что они еще могли сделать? Через две-три недели калиф привезет из Аль-Рузафы Зейнаб. На дворе уже поздняя осень, и дни не только стали короче, а значительно прохладней. А ведь Аль-Рузафа — летняя резиденция, и зимой там холодно и неуютно. Строители трудились день и ночь, спеша закончить строительство Двора с Зелеными Колоннами. И вот все наконец было готово.

— Завтра, — объявил Зейнаб Абд-аль-Рахман, — мы отправляемся назад в Мадинат-аль-Захра. Я приготовил для тебя чудесный сюрприз, моя любовь. Я знаю, что ты останешься довольна.

— Ты балуешь меня! — отвечала она с улыбкой. — Правда, признаюсь честно, мне это приятно, добрый мой господин. Но как же мы можем уехать, не посетив этого милого павильона посреди озера? Ты ведь обещал, что мы поплывем туда вместе!

— Вот сейчас же и отправимся, — решительно заявил калиф.

— Но ведь вечереет, мой господин! — запротестовала девушка. — Луна уже взошла…

— И это самое лучшее время для нашего путешествия. — Калиф взял Зейнаб за руку и вывел ее из покоев прямо на берег озера, где их поджидала маленькая лодочка. Он помог ей войти в лодку, сам оттолкнул легкое суденышко от берега и принялся грести к самому центру озера. Через каких-нибудь пару минут он уже привязывал лодочку к крошечной пристани на островке. Сойдя на берег, он протянул руку Зейнаб и повел ее за собой.

Войдя в павильон, Зейнаб осмотрелась: домик был выстроен из дерева и весь вызолочен, а сверху увенчан прозрачным стеклянным куполом. Когда она подняла голову, калиф незаметно повернул какую-то рукоятку, скрытую в деревянной стене, и из невидимого фонтана забила вдруг струя. Каскады прозрачной воды падали сверху на стеклянный купол, образовывая сверкающий шатер, оградивший их от внешнего мира.

— 0 — о-о-о-ох! — из груди Зейнаб помимо воли вырвался вздох восхищения.

— Тебе нравится, моя любовь? — спросил калиф.

— Это поразительно! — воскликнула она, радуясь, как дитя. Немало времени прошло, покуда она заметила, что в комнате стоит широкое ложе, а подле него небольшой столик с вином, фруктами и мерцающим масляным светильником.


— Так ты заранее решил, что мы поедем сюда! — она захлопала в ладоши от восторга.

В этот момент из-за деревьев показалась луна, посеребрив хрустальные струи и озерную гладь. Калиф медленно снял свой расшитый шелковый кафтан, и Зейнаб, словно завороженная, последовала его примеру. Он заключил ее в объятия и нежно поцеловал. Пальцы его ласкали ее лицо, а она улыбалась владыке сияющей улыбкой.

— Ты — воистину самая прекрасная женщина в мире! — сказал он. — Я дам тебе все, что будет в моей власти, моя Зейнаб, любовь моя… Что бы ты ни попросила, тотчас же станет твоим.

— Но я хочу лишь одного, мой господин, — нежно отвечала она. Ее маленькая ладошка прильнула к щеке калифа. Перехватив ручку Зейнаб, калиф запечатлел на ладони пламенный поцелуй.

— Только одно слово, любовь моя, — и желание твое исполнится! — Глаза калифа жгли ее. За то время, что они провели вместе в Аль-Рузафе, он неимоверно привязался к ней — и телом, и душою, и сердцем. То, что вначале было похотью, словно по волшебству обернулось истинной любовью…

— Подари мне ребенка, — просто сказала она.

— Ты хочешь родить мне дитя! — ..Его младшим сыновьям уже пять и семь лет. Он изумился этой просьбе и пришел в неописуемый восторг.

— Ты озадачен… — улыбнулась девушка. — Моя просьба разгневала тебя, мой господин?

— Ты любишь меня, Зейнаб? — вдруг спросил калиф. Она призадумалась, а потом ответила:

— Если говорить абсолютно честно, я не знаю, мой господин… Было время, когда я думала, что полюбила одного.., одного человека, но чувство мое к тебе совершенно иное… И все же подумай: разве я умоляла бы тебя подарить мне дитя, если бы не испытывала к тебе нежности? — Она смущенно улыбнулась и золотоволосая ее головка легла на его плечо. — Ведь я не бессердечна…

Руки его сомкнулись вокруг стана девушки. Губы прильнули к мягким волосам:

— Я люблю тебя с той самой минуты, как ты вышла из носилок в Зале Калифата… Она нежно рассмеялась:

— Тогда ты возжелал меня… Калиф улыбнулся.

— Это правда, — признался он. — Но я также полюбил тебя. Не так, как люблю сейчас, моя Зейнаб, но вправду полюбил…

И глаза его были правдивы…Да, он любит ее, или искренне считает, что любит. Да и она к нему далеко не равнодушна… Она прерывисто вздохнула, когда сильные руки принялись ласкать ее тело. Все остальное постепенно утрачивало свое значение…

Ладони калифа заскользили по ее груди.

— Твои груди словно два граната: спелые и полные сладкого сока… — прошептал он ей на ушко. Пальцы касались чувствительных сосков. — А соски у тебя словно те маленькие вишенки, что ранней весной привозят в Аль-Андалус из Прованса…

Руки Зейнаб обвили шею калифа, она с радостью отдавала юное свое тело его нежным ласкам. Он притянул ее к себе за тонкую талию — так крепко, как только мог. Она снова положила головку на его плечо, а его горячие губы ласкали ее шею и ушко. Он слегка прикусил мочку, а потом кончик языка ощупал всю раковинку… Рука стиснула грудь. Грациозно изгибаясь в его объятиях и прижимаясь к нему еще крепче, она ощутила его возбужденную плоть, упершуюся ей в живот. Сильные руки сомкнулись на ее бедрах. Деликатно высвободившись, она за руку подвела калифа к просторной кушетке и ласково опрокинула его на спину.

Сама же она опустилась На колени у ложа и принялась ласкать господина. Он прерывисто вздохнул, тая от прикосновений этих нежных ручек. Вскоре Зейнаб скользнула в его объятия. Склонившись над ним, она покрывала нежнейшими легкими поцелуями все его тело. Золотой водопад волос скрыл тело калифа, словно шелковая занавеска — нежная ласка легких волос заставила его вздрогнуть. Под прикрытием этого дивного покрова губки Зейнаб сомкнулись вокруг возбужденной плоти. Она сдавила губами головку — владыка вздрогнул от наслаждения. Тогда она забрала член глубже в рот и принялась сосать его, пока не ощутила на языке вкус первой капли любовного сока…

А пока она безумствовала над ним, калиф рукой нащупал ее пухленький венерин холмик. Пальцы проникли меж нежных губок, ища потаенную жемчужину — и вот он уже нащупал ее… Какое-то время он поддразнивал ее, а когда девушка тихонечко всхлипнула, не прекращая водить язычком вокруг рубиновой головки его члена, калиф ввел два пальца в ее горячие недра и принялся двигать ими там взад и вперед, пока плоть ее не стала сочиться…

Зейнаб нежно высвободилась и оседлала любовника, вобрав в себя его возбужденную плоть одним грациозным движением. Его руки легли ей на грудь. Закрыв глаза, она выгнулась, наслаждаясь ощущением трепетной плоти в своем теле. Некоторое время она ритмично двигалась, но потом он опрокинул ее на ложе, широко раздвинул ее ноги и снова вошел в нее…

…Как это сладко, лениво думала она, всецело отдаваясь бешеному ритму его мощных движений. Она вся трепетала — и вот достигла вершины, потом еще раз, и еще… С криком она вонзала ногти в его плечи, скользя ладонями по его напряженной спине. Она задыхалась, ощущая, как член словно взбухает в ней, а затем выстреливает в ее жадно-ждущее лоно струю плодородного семени. И она расслабилась — волна наслаждения захлестнула ее с головой…

А после они, счастливые, лежали навзничь, утолив на время волчий голод. Над ними невидимый фонтан продолжал извергать хрустальные струи, сладко пела ночная птица, призывая невидимого друга, а луна заливала колдовским своим светом их горячие тела…

***

— Она в тягости… — мрачно сообщила Захра своей подруге Таруб. Красивое лицо ее было искажено от волнения. Она практически не спала вот уже несколько дней.

— Ох, да прекрати ты, наконец! — резко бросила Таруб. — У нашего господина Абд-аль-Рахмана уже восемнадцать детей! Это будет просто девятнадцатый…

— А вдруг родится сын? — в голосе Захры слышалось отчаяние. — Что, если эта.., если она убедит владыку сделать своего ублюдка наследником вместо Хакама?

Таруб ушам своим не верила. Захра всегда была разумной, более того, мудрой и практичной. Сейчас же она вела себя как безумная. Да и выглядела таковой…

— Захра! Захра! Возьми же себя в руки! — взмолилась Таруб. — Владыка никогда не откажет Хакаму в праве наследования! Он любит его больше всех остальных детей! Калиф ведь уже немолод… Ну рассуди сама, Хакам уже взрослый, а это дитя еще и не родилось! Соверши владыка такое, он поставил бы под угрозу будущее всего калифата! И потом, вдруг у Зейнаб родится девочка?

— Об этом я не подумала… — голос Захры звучал безжизненно.

— Она вся светится от счастья, — доверительно сообщила подруге Таруб.

— Так ты была у нее? — изумилась Захра. «С какой это стати Таруб потащилась к ней, к этой?.. Что — Зейнаб подыскивает себе влиятельную подругу и покровительницу? Ах, так вот оно что! Таруб втайне лелеяла честолюбивые планы в отношении своих отпрысков, теперь ее заботит будущее внуков… Таруб никогда ее не любила… Я одинока», — с горечью подумала Захра.

— Она бы с радостью приняла тебя, согласись ты прийти! — невозмутимо продолжала Таруб, не подозревая о тайных мыслях подруги. — Ты ведь даже не дала себе труда к ней присмотреться! Ты выдумываешь для себя всякие страшные сказки: Зейнаб, мол, ужасная злодейка, чудовище… Она не такова, поверь! Она простая девушка, которая хочет мужской любви, хочет родить своему господину дитя… Она мне положительно нравится.

— Она тебе нравится? — Захра пришла в смятение, заметалась, но тотчас же ее ослепил гнев:

— Так она тебе нравится! Это не Зейнаб простушка, а ты, Таруб! Она обвела тебя вокруг пальца — да полно, ты еще раньше выжила из ума! Ты дура! Просто тупая толстуха, мозги которой заплыли жиром!

Глаза Таруб тотчас же наполнились слезами:

— Что я тебе сделала? Почему ты так жестока со мною, Захра? Ведь я всегда была твоей подругой! Была тебе предана, стояла за тебя горой все эти годы, проглатывала твои оскорбления, все прощала тебе, да еще и улаживала твои отношения со всеми, кого ты обижала! А Зейнаб не подавала тебе никакого повода невзлюбить ее! Ты же ее совсем не знаешь, и твои идиотские подозрения безосновательны! Да, она мне нравится! Нравится! А ты… Если бы ты любила Абд-аль-Рахмана по-настоящему, ты радовалась бы этой его новой любви, а тебя заботит лишь твое собственное положение. Ах, в твою честь назван целый город! Ах, твой сын — законный наследник владыки! Да ты вовсе не любишь калифа! И, как я теперь понимаю, не любила ни единого дня! Ты трясешься за свое привилегированное положение, боишься, что Зейнаб займет твое место. И отныне я от всей души этого желаю!