Рабыня страсти

Зейнаб взяла ребенка на руки. Качая малышку на руках, она улыбалась, глядя на маленькое личико и воркуя на родном своем языке:

— Вот она, моя малышка, вот она, дорогая моя доченька… Твой папа услал нас прочь от себя, но ты снова со мною. Мы заживем хорошо — тетя Ома, твоя мама и ты, моя милая Мораима… — Слезы навернулись на глаза Зейнаб, когда крошечная ручка выпросталась из пеленок и крепко-накрепко вцепилась в материнский палец, поглаживающий розовую щечку. — О-о-о, она вспомнила меня! — торжествующе закричала счастливая мать.

— На каком языке ты разговаривала с нею? — спросил Хасдай. — Я знаю множество языков, но не признал в твоем наречии ни одного из известных мне, Зейнаб.

— Это кельтский — язык моей родины, — объяснила она. — Мы с Омой прибегаем к нему, когда хотим, чтобы никто нас не понял. Это было недурным подспорьем нам в гареме Мадинат-аль-Захра. Я хочу, чтобы Мораима слышала его с рождения и овладела им. Когда она подрастет, я подыщу для нее рабыню-ровесницу из Аллоа, которая станет ее подругой и поверенной.

— Ты умная женщина, Зейнаб, — отметил он.

— Так считал и калиф… — отвечала она, передавая младенца няньке. — Добро пожаловать в этот дом, Абра. Сердечно благодарю тебя за щедрый дар — твое молоко, которым ты кормишь принцессу. Ома проводит тебя в детскую.

Абра благодарно поклонилась. Это была крупная и дородная девушка с толстыми темными косами, черными глазами и пышной грудью. За ее услуги ей полагалась плата — она была свободной женщиной. С малюткой на руках, которую она держала очень умело, Абра последовала за Омой.

— С возвращением Мораимы ты просто расцвела, — отметил Хасдай-ибн-Шапрут. — Искренне рад видеть тебя такой, Зейнаб. Знаю, что отныне ты будешь счастлива.

— Когда ты собираешься войти в мою опочивальню? — вдруг спросила его Зейнаб. Хасдай сглотнул:

— Ты еще не вполне.., не вполне окрепла… — густой румянец залил его щеки.

— Никогда я не чувствовала себя лучше, мой господин! Я чувствую себя отдохнувшей, и мне недостает лишь одного… Ты шокирован? Или женщины твоего племени скрывают от мужчин свое желание?

Он был буквально очарован ею — золотые волосы плащом окутывали ее плечи, аквамариновые глаза сверкали, щеки окрашены были легким румянцем… На ней был белый кафтан, расшитый речным жемчугом. Он видел даже пульсирующую ямочку на ее нежной шейке… Он чувствовал жар, исходящий от ее тела, когда она приблизилась к нему, вдыхал чарующий аромат гардений. Но ответить на ее вопрос он был не в состоянии…

— Ты не желаешь меня, мой господин? — спросила напрямик Зейнаб. Тут на ее лице появилось странное выражение. — А может, ты предпочитаешь мальчиков? Я слышала о таких мужчинах в гареме…

— Н-н-нет… — едва пробормотал он. — Я не живу с мальчиками. — Он быстро поднялся. — Сейчас я должен тебя оставить… — и поспешно вышел, не дав ей возможности продолжить допрос.

Зейнаб была в полнейшем недоумении, и с каждым днем оно усугублялось. Абра, быстро преодолевшая первое смущение, оказалась болтушкой и бесценным источником — нет, скорее фонтаном информации, касающейся Хасдая-ибн-Шапрута, евреев вообще и их истории. Эта черноглазая пампушечка, кормя младенца, трещала без умолку.

— В еврейском квартале мы зовем его Нази, госпожа, — сказала она однажды.

— А что это означает? — спросила Зейнаб.

— Это значит «принц». Хасдай-бен-Исаак-ибн-Шапрут. Еврейский Принц. Его семья очень, очень высокородна, и своим положением в обществе они вовсе не обязаны успехам Хасдая при дворе калифа. Он приводит в отчаяние матерей всех девушек на выданье, не говоря уже о собственных родителях… Он не желает жениться.

— Хотелось бы знать почему. А что, еврею законом запрещается иметь наложницу, Абра?

— Когда-то, в давние времена, предки наши имели по несколько жен и множество наложниц. Теперь же так не положено, но это вовсе не значит, госпожа, что такого не бывает. К тому же Нази не женат. А ты хочешь стать его наложницей?

— Но ведь именно с этой целью калиф и отдал меня ему! — отвечала Зейнаб. Будет о чем Абре порассказать кумушкам, когда она пойдет навестить своих в еврейский квартал! Она гадала лишь: повредит это репутации Хасдая-ибн-Шапрута или, напротив, пойдет ему на пользу…

— С таким же успехом мы с тобою могли бы киснуть в обители матушки Юб… — ворчала Ома по прошествии месяца, в течение которого Хасдай-ибн-Шапрут их вовсе не посещал. — Ты, госпожа, самая потрясающая Рабыня Страсти, а живешь как монашка! Я думала, калиф желал тебе счастья… А что за человек этот доктор? Да полно, мужчина ли он?..

— Хасдай-ибн-Шапрут вовсе не обязан ублажать меня, Ома, — спокойно отвечала Зейнаб. — У него масса важных обязанностей при дворе. Он придет, когда у него будет время…

— Калиф правит всей Аль-Андалус, и все же выкраивает времечко для своего гарема! — парировала Ома. — А этот ужасный человек ни единого раза не вкусил с тобою блаженства! Это же позор!

Зейнаб, вообще-то, всецело согласна была с подругой, но удержалась от дальнейших комментариев. Хасдай-ибн-Шапрут был ее господином — хорошо это или же дурно, пока неясно… Пусть он не обращает на нее внимания как на женщину, но ведь все они сыты, одеты, в тепле и вне досягаемости этой злодейки Захры. Абд-аль-Рахман все рассчитал, прежде чем отдать ее этому человеку. Зейнаб знала, что калиф всем сердцем любил ее… Он желал ей счастья даже в разлуке с ней. И она продолжала ждать…

Наконец, врач снова нанес ей визит. Зейнаб приветствовала его холодно и изысканно. Она предложила ему партию в шахматы, а когда подали угощение, она сообщила, что специально посылала Абру в еврейский квартал, чтобы купить отдельный столовый прибор для господина. Поданные яства были не просто изысканны — это были сплошь излюбленные блюда Хасдая. Он не стал предупреждать ее, что кушанья для него следовало готовить отдельно, в особой посуде. Ведь когда он обедал во дворце, никто там с ним так не нянчился. К тому же он считал некоторые ветхозаветные диетические предписания устаревшими…

— Почему ты решил повидать меня? — спросила она наконец.

— Из Константинополя прибыли византийские послы, — сказал он. — Я был очень занят, готовясь к великому делу моей жизни — переводу важнейшего медицинского трактата, который привезли оттуда калифу.

— А что это за книга? — Зейнаб чуть подвинулась к нему.

— Она называется «Де Материа Медика». К сожалению, она написана по-гречески. Я владею романским, арабским, ивритом и латынью, а вот по-гречески не умею ни говорить, ни писать. Император Лев прислал переводчика, он переведет трактат с греческого на латынь, а я с латыни на арабский. — Хасдай был очень возбужден и даже не заметил, как маленькая нежная ручка легла на его рукав…

— А зачем? — поинтересовалась Зейнаб, глядя в его привлекательное лицо..

— Зачем? Но, Зейнаб, это же первейшая в мире книга по медицине! — вдохновенно заговорил он. — Один ее экземпляр хранится в Багдаде, но тамошние власти не разрешают снять копию. А это означает, что молодые люди, желающие изучать медицину, волей-неволей должны ехать учиться в Багдад. Это просто абсурд, к тому же многие перед лицом чисто бытовых трудностей сдаются и отступают… Когда же я осуществлю перевод «Де Материа Медика», мы откроем собственный университет медицины прямо здесь, в Кордове. Калиф мечтает об этом вот уже многие годы!

— Как это прекрасно! — сказала Зейнаб. — Это будет очень тяжелая работа, мой господин, насколько я понимаю… Поэтому тебе предстоит научиться должным образом отдыхать. Послушай меня, мой господин, калиф всегда говорил, что ему куда лучше работается, да и голова проясняется после того, как он проведет со мною ночь… — Она не отрываясь глядела в лицо медику. Он и впрямь был очень хорош: чувственный рот необыкновенно красил его удлиненное лицо с высокими скулами. Пальчик шаловливо скользнул по красиво очерченным губам. Чудесные темные глаза расширились от изумления.

— Я научу тебя, как наслаждаться отдыхом, мой господин, — говорила она, обволакивая его своим чарующим взглядом. Она подвинулась еще ближе к нему, на губах ее блуждала улыбка. Ладошка нежно погладила его лицо:

— А почему ты всегда гладко выбрит? — пальчики ее скользнули по его подбородку. — Здесь почти все мужчины носят бороды, насколько я успела заметить.

— Я.., я л-л-лишь следую примеру калифа… — пробормотал он, заикаясь.

— А следуешь ли ты примеру калифа во всем, Хасдай-ибн-Шапрут? — ласково поддразнила она его, придвигаясь к нему еще ближе. Глаза ее таинственно мерцали.

Не выдержав, он вскочил на ноги:


— Теперь я должен оставить тебя, госпожа. Я счастлив, что ты настолько бодра и здорова. — Он считался самым мудрым человеком при дворе калифа Абдаль-Рахмана — и все же эта стройная, словно былинка, девушка с обольстительным телом и чарующей повадкой заставляла его ощутить себя зеленым юнцом… Сердце его бешено колотилось. Казалось, он никогда не избавится от этого пьянящего аромата, щекочущего ему ноздри…

Зейнаб словно пружиной подбросило с подушек:

— Если ты уйдешь отсюда до наступления утра, Хасдай-ибн-Шапрут, — мрачно произнесла она, — я пошлю к калифу гонца! Да лучше я померяюсь силами с Захрой в гареме, чем буду жить без любви! Я давно узнала от Абры, что нет причин у тебя отказываться от наложницы! И к тому же ты сам сказал мне, что не занимаешься любовью с мальчиками! Почему бы тебе не использовать меня по назначению? Неужели я настолько тебе неприятна?

— Неприятна? Да ты достойна богов! — простонал он. — Ты самое прекрасное, самое чарующее создание из всех, кого я когда-либо видел, Зейнаб. Калифу было угодно отдать тебя мне… Но я неподходящий для тебя хозяин! — Он выглядел глубоко опечаленным.

— Но почему?! — требовательно спросила она.

— Не спрашивай, умоляю! — О, великий Боже! За что ему такое наказание? Она привлекает его, как ни одна женщина в мире, но.., но…

И вдруг Зейнаб осенило. Она поверить самой себе не могла! Это объясняло все — и то, что он до сих пор не овладел ее телом, и то, что всеми способами старался улизнуть именно в тот момент, когда доходило до нежностей…

— У тебя никогда не было женщины, правда? Так вот оно что! У тебя никогда не было женщины!

Мучительный румянец стыда залил лицо и даже шею лекаря.

— Ты и впрямь слишком умна… — тихо сказал он. — Да, Зейнаб, я не изведал женских ласк, не вкусил женского тела. И дело не в том, что я не хотел — просто я всегда слишком занят. Как старший сын своего отца — а в течение десяти лет я был к тому же и единственным его сыном — я имел право выбора. Уже в четырнадцать лет меня отослали в Багдад учиться медицине. Когда я возвратился, я занялся лечением больных в своем квартале — но моей мечтой было отыскать универсальное противоядие. В основе его лежал один старинный рецепт. Старое средство названо было в честь Митридата, понтийского царя, его первооткрывателя. Двести лет спустя лейб-медик при румийском дворе усовершенствовал его, введя в состав в качестве компонента измельченное мясо ядовитых змей. Тогда же противоядие получило новое имя «териака», что означает «дикий зверь». К несчастью, рецепт был утрачен, но я, применив все свои знания в области древних языков, расшифровал древние манускрипты и вновь открыл его. Калиф пришел в столь неописуемый восторг, что осыпал меня градом милостей, в частности, сделал меня главою всех евреев Аль-Андалус…

— И за все это время ни одна прелестница не привлекла тебя?

Он рассмеялся:

— Я лишь начал понимать, что такое девушка, когда отправился учиться в Багдад. А там я жил в доме одного престарелого родственника, который до дрожи боялся, что с вверенным его заботам наследником дома Шапрутов случится что-то дурное… Меня провожали на занятия вооруженные воины — они же провожали и домой. А учеба была изнурительной и поглощала все время и силы. Для отдыха просто не оставалось времени. К тому же старик общался лишь с ровесниками… Когда я воротился домой, то домашние решили меня женить, но я умолил об отсрочке. Я хотел убедиться, что смогу содержать жену и детей без их поддержки. Ну а потом я начал свои исследования, закопался в переводах, и у меня не было времени не то что для жены, а вообще для женщин… А потом калиф осыпал меня милостями… — Он вздохнул. — У меня с каждым днем оставалось все меньше времени для себя. К тому же я ответственен за всех евреев Аль-Андалус — это тяжкое бремя, Зейнаб. Это мой долг…

— Тебе приятен вид женщины? Это волнует тебя? — осторожно спросила Зейнаб.

— Да, — честно отвечал он.

— Тогда нельзя тебе оставаться девственником до конца дней твоих, мой господин. Я считаю, что нехорошо, когда любовные соки киснут и бродят в чреслах мужчины, не имея возможности излиться… Они отравят тебя изнутри, и целые потоки териаки будут бессильны исцелить тебя… Если ты решил не обременять себя семьей — это одно дело. Но навсегда лишить себя радости слияния в экстазе с прекрасной женщиной — это просто ужасно!

— Завтра я встречаюсь с византийским переводчиком… — слабо сопротивлялся Хасдай. — Мне надо хорошенько выспаться… В ответ она сбросила с себя кафтан со словами:

— Ты будешь слаще спать после того, как насладишься мною, господин. Если ты и теперь мне откажешь,«открою твою тайну калифу. Поверь, он будет крайне разочарован, что отдал свое самое дорогое сокровище человеку, неспособному его оценить. — Зейнаб изящным движением вынула из волос шпильки, и золотой плащ окутал ее.

— Потрогай! — приказала она. Хасдай покорно протянул руку и коснулся золотых локонов.

— Я не уверен, что… — он дико смутился.

— Зато я уверена, — нежно ответствовала она. — Доверься мне, мой господин, и поймешь, сколь глупо было страшиться блаженства все эти годы. — Она подошла к нему совсем близко. — Уверена, ты станешь восхитительным любовником, Хасдай. А теперь обними меня — и я научу тебя правильна целоваться. Она обвила тонкой рукой его шею, заставив его склониться. Он был высок, и ей пришлось встать на цыпочки. Зейнаб провела губами по его рту нежнейшим и легчайшим движением.

Глаза его закрылись, и он глубоко вздохнул…Как сладок ее рот! Словно спелый летний плод… Ее пышные груди касались его широкой мускулистой груди.

— Зейнаб… — прошептал он, околдованный ее чарами.

— Чудесно, господин мой… — промурлыкала она. Он широко раскрыл глаза, словно разбуженный звуком ее голоса. Она нежно улыбнулась ему:

— У тебя дивные губы, Хасдай, но вот незадача: шитье твоего кафтана царапает нежную мою кожу… — Она умело освободила его от платья с широчайшими рукавами, потом развязала шнурки у ворота его рубашки и стянула ее с его плеч. Затем руки ее скользнули к поясу, поддерживающему его шальвары. Она расстегнула пряжку и медленно, не торопясь, принялась стягивать их, обнажив сначала его узкие бедра, а затем предоставив им самим собой падать на ковер… Ладошки ее пропутешествовали по всей его широкой и гладкой груди:

— Ну вот… — удовлетворенно сказала она. — Разве так не лучше?

Не произнеся ни единого слова, он сбросил с ног туфли и окончательно освободился от шальваров. Глаза их встретились.

— Я не стоял обнаженным ни перед кем с самого раннего детства…

Отступив, она оглядела все его тело.

— Ты не только хорош лицом, мой господин, — правдиво сказала она. — Тело твое красиво, а мужское достоинство… — она деликатно коснулась его гениталий нежными пальчиками, — ..обещает много наслаждений нам обоим.

Он же глаз не мог от нее отвести. Она была словно юная древняя богиня — полная жизни и энергии. Он захотел коснуться ее, и, к его изумлению, она это тотчас почувствовала.

— Ну, не бойся… — сказала она, поворачиваясь к нему спиной. Видя, что он колеблется, она завладела его руками и обвила их вокруг тонкого своего стана. Ладони его тотчас же накрыли ее потрясающие груди. Он на мгновение словно оцепенел, а она прошептала:

— Приласкай их, мой господин! Они для того и созданы, чтобы ими упивался любовник. Но только касайся нежно — они могут быть очень чувствительны… А большим и указательным пальцами можно ласкать соски. А-а-а-ах, вот так! Ты, похоже, изумительный ученик, Хасдай! — Она призывно завращала задом, касаясь его паха. — М-м-м-м-м.., промурлыкала она.

Плоть ее казалась восхитительно-упругой —» одновременно нежной, словно шелк. Он же чувствовал необыкновенную, неведомую ему доселе уверенность… Ее благоуханные волосы щекотали его лицо. Напряженные соски упирались в его ладони. Все тело его охватила сладкая дрожь — а источник ее находился прямо меж его ног…

Тогда она высвободила груди, вновь завладев его руками, и провела его ладонями вдоль всего своего тела — по талии, по бедрам. Одну ладонь его она прижала к своему венерину холмику. Без каких бы то ни было указаний он проник одним пальцем меж ее потайных губок. Она была уже влажна…

— У тебя здоровые инстинкты, — одобрила она его действия. — Но пока убери руку. Со временем я покажу тебе свое потаенное сокровище и научу, как заставить его сверкать… — Теперь она снова повернулась к нему лицом. Приподнявшись на цыпочки, она вновь потянулась к его рту. Кончик ее языка медленно скользнул по его полным губам — сначала по верхней, затем по нижней. — Открой рот и высунь язык… — скомандовала она. Когда он повиновался, она показала ему, как могут языки исполнять дивный танец любви. — Ну разве это не восхитительно, мой господин? — спросила она и нежно укусила его за нижнюю губу.

Он не только чувствовал биение крови во всем теле, но и слышал его. Дрожь во всем теле становилась все сильней и сильней. Зрение слегка затуманилось, и дыхание, кажется, становилось прерывистым…