Рабыня страсти

— Я — негодный хозяин для Зейнаб, мой господин, — сказал Хасдай. — У меня на первом месте было и всегда останется преданное служение тебе. У Зейнаб никогда не будет от меня детей, а именно это ей сейчас более всего нужно. Мораима навеки останется в ее сердце, но ей необходимо вновь родить, чтобы любить и лелеять малютку. Я хотел бы отдать ее новому хозяину, но прежде должен испросить твоего высочайшего позволения. Я знаю, что по закону Зейнаб принадлежит мне, но мы оба знаем, как случилось так, что она стала моей… И прежде, чем вручить ее другому, я хотел бы знать твое мнение, мой добрый повелитель.

— Кто? — односложно спросил калиф. Сердце его дрогнуло и Сжалось.

— Я хочу отдать ее в невесты Кариму-аль-Малике, — сказал Нази.

— Почему? — отрывисто бросил Абд-аль-Рахман.

— Тому есть несколько причин, мой господин. Во-первых, князь утверждает, что больше никогда не женится, и, соответственно, детей у него не будет. Он сообщил мне, что объявит своим наследником маленького племянника Малика-ибн-Ахмеда. Я не считаю, что это подходящее решение — это не на пользу Калифату. Ведь семейство ибн-Малик — исконные наследники правителей умайядов с мощной династической традицией. Этому роду уже более двухсот лет! А дед и бабка Малика-ибн-Ахмеда, которые сейчас занимаются его воспитанием, хоть и хорошие люди, но — увы — не имеют отношения к династии. Мальчик не сможет потом стать добрым правителем. Когда же я напрямик спросил Карима, почему он не желает вновь жениться, он был со мною предельно честен. Сказал, что страстно любил когда-то, но не смог соединиться с избранницей своего сердца. Добавил, что на собственном опыте понял, что брак без любви — проклятие. Я думаю, что Зейнаб и есть та самая женщина, которую он полюбил раз и на всю жизнь. И склонен полагать, что она отвечает ему взаимностью.

— Она однажды обмолвилась мне, что любила кого-то прежде, чем стала моей… — калиф призадумался. — А скажи-ка мне, Хасдай, что заставляет тебя предположить, что Зейнаб любит именно князя Малики?

— Но, мой господин, кто же это еще мог быть? На родине у нее не осталось возлюбленного. К тому времени, как она попала к торговцу Доналу Раю, она дважды была изнасилована сущими ублюдками. Затем Донал Рай поручил ее заботам Учителя Страсти, дабы вышколить наилучшим образом для тебя, мой повелитель. Думаю, тогда они и полюбили друг друга, но ни один из них не повел себя бесчестно! У нас, евреев, есть поговорка, мой господин: «Человек предполагает, а Бог располагает». Карим-аль-Малика обучал Зейнаб так, как велел ему его долг. Затем он привез ее тебе, как и было ему приказано, но, полагаю я, сердце его разрывалось на части, когда он отдавал ее… Зейнаб же прекрасно понимала, чем обязана она Доналу Раю — ведь он предоставил ей возможность сделать блестящую карьеру, а мог ведь продать какому-нибудь придурку с толстой мошной… Как очень умная женщина, Зейнаб положила конец тому, у чего не было будущего, но глубоко в ее сердце еще живет любовь к Кариму-аль-Малике. Теперь же, мой господин, они оба глубоко ранены — Судьба обошлась с ними безжалостно. Зейнаб сознательно не желает жить. Если мы ничего не предпримем, она в конце концов умрет. Мы оба — и ты, и я — многое от нее получили… Полагаю, мы с тобою в долгу перед нею, а расплатиться можем, лишь послав ее князю в качестве невесты.

— Я любил ее когда-то… — сказал калиф. — и думал, что она будет со мною до смертного моего часа. Она дала мне счастье… Не просто физическое наслаждение, а именно счастье, просто одним своим существованием. Любишь ли ты ее, Хасдай?

— Не так, как ты ее любил, мой господин, — отвечал калифу Нази. — Для такой любви нет места в моей жизни. Если бы такое стряслось со мною, я женился бы и народил кучу потомков дома ибн-Шапрут на радость моему отцу… Но лишь две всепожирающих страсти владеют мною — это наука, а еще преданная служба тебе, мой государь. Зейнаб же — близкий и дорогой мой друг. Она одарила меня величайшим телесным блаженством. Я не знал никого подобного ей… Если она исчезнет из моей жизни, я стану тосковать, но быстро утешусь, занявшись каким-нибудь государственным делом. При этом я буду уверен, что она уехала к человеку, который будет боготворить ее, которому народит она детей… Она слишком умна, чтобы сидеть сложа руки. Ей необходим муж, которому она будет доброй подругой и советчицей, и малыши, да не один…

— Тогда отошли ее Кариму-аль-Малике, — спокойно сказал калиф.

— Нет, господин. Я лишь подарю ей свободу. Но отослать ее к князю должен ты. Карим-аль-Малика не посмеет отказаться от невесты, посланной ему самим Абдаль-Рахманом. Позволь мне лишь составить от твоего имени письмо князю. Я напишу, что, следуя моим рекомендациям, ты посылаешь ему достойнейшую невесту, дабы династия ибн-Маликов, основателей Малики, не прервалась, и во славу всех умайядов.., ну, что-нибудь в этом роде… — Хасдай усмехнулся. — Князь будет в полнейшей растерянности, пока не поймет, кого ты ему прислал!

— Отпиши ему также, — ответил калиф, — что, к женщине этой следует относиться с величайшим почтением и добротою, что она в случае чего мне пожалуется… — он улыбнулся. — Ты должен дать за нею достойное приданое — ведь на данный момент женщина принадлежит тебе.

Нази понимающе улыбнулся своему владыке:

— У нее будет приданое, достойное принцессы! — пообещал он.

Нази вполне мог позволить себе такую щедрость. Он был весьма и весьма состоятелен, а Абд-аль-Рахман будет великодушен к преданному своему слуге… Он ничего на этом не потеряет, а, напротив, многое выиграет, выказав щедрость.

Уладив дело с калифом, Хасдай-ибн-Шапрут тотчас же принялся воплощать свой замысел в жизнь. Нельзя было попусту терять времени. Письмо было спешно составлено, калиф поставил свою подпись, а утром следующего дня в Алькасабу Малику уже мчался гонец…

Тотчас же люди Нази принялись прочесывать невольничьи рынки Аль-Андалус. Через пару дней отыскалась-таки девушка, по всей вероятности, родом из Аллоа. Она спешно препровождена была в дом Зейнаб.

Хасдай пробудил Рабыню Страсти от ее летаргического сна:

— Я нашел для тебя прислужницу, которую ты просила, моя дорогая, по, поскольку она говорит на языке, которого ни один из здешних людей не понимает, уверенности у меня нет… Поговори с нею, может быть, ты сможешь с нею объясниться. Если она тебе подойдет, я тотчас же уплачу за нее.

Зейнаб посмотрела на девушку. Не красавица — веснушчатая, с волосами морковного цвета, но с умными, хотя и несколько испуганными янтарными глазами. Как оказалось здесь это бедное создание? Зейнаб вспомнила, как сама впервые очутилась в Аль-Андалус, и в сердце ее шевельнулась жалость.

— Ты родом из Аллоа, моя милая? — спросила она девушку. Глаза рыжей невольницы расширились.

— Благословен ты, Боже Всемогущий, и ты, Пресвятая Дева! — воскликнула она и рухнула к ногам Зейнаб. — Да, леди! Да, я из Аллоа! Но как ты об этом узнала? Твое наречие не вполне схоже с моим, но я понимаю тебя, прекрасно понимаю! И могу надеяться, что ты тоже понимаешь меня. Ты будто северянка…

— Когда-то я звалась Риган Мак-Дуфф, — сказала Зейнаб. — Вот этот влиятельный господин, мой хозяин, хочет купить тебя мне в прислужницы. Теперь имя мое Зейнаб — и я Рабыня Страсти. А как тебя зовут, милая?

— Маргарет, леди. А другого.., другого имени у меня нет.

— Отныне ты должна откликаться на имя Раби, моя милая, — объявила ей Зейнаб. — И ты должна овладеть языком, на котором все говорят здесь, хотя мы с тобою будем каждый день говорить на родном наречии. Замечательно, когда есть возможность переговорить тайно, будучи уверенными, что никто нас не поймет. Со мною тебе будет покойно, маленькая Раби. Я добрая хозяйка.

Раби поцеловала край одежды Зейнаб:

— Да благословит тебя Бог, леди!

— Вот этот смуглый юноша носит имя Наджа, — сказала Зейнаб. — Сейчас ты пойдешь с ним. Он проводит тебя в баню — тебе необходимо вымыться. Мы все здесь купаемся дважды в день, милая. Наджа тебе поможет. Не бойся! Он не вполне мужчина и не обидит тебя. Ну, я потом тебе объясню… — и Зейнаб принялась отдавать подробные распоряжения Надже.

Когда Наджа и Раби удалились, Хасдай спросил:

— Ну, ты довольна?

— Если меня не станет, позаботься о бедняжке, — сказала ему Зейнаб. И без сил откинулась на подушки.

— Нет, я не дам тебе умереть, — ласково сказал Нази. Сегодня я, заручившись разрешением калифа, освобождаю тебя. Ты должна быстро восстановить силы — ведь через несколько дней ты возвратишься в Алькасабу Малину в качестве невесты князя Карима, Зейнаб.

— Что? — пораженная Зейнаб даже привстала. Сердце ее заколотилось. Нет, она ослышалась…

— Ты давно любишь Карима-аль-Малину? — напрямик спросил Хасдай.

Она собралась было солгать, но слова застряли у нее в горле, когда она увидела глаза Нази.

— Как ты узнал? — тихо спросила она. Он нежно улыбнулся ей:

— Ты ни разу ничем себя не выдала, Зейнаб. Ты воистину самая лучшая Рабыня Страсти во всем свете! Это князь возбудил мои подозрения…

— Карим? Но как? Он никогда бы не запятнал так свою честь! — горой встала она на его защиту. — Он всегда был и остается человеком чести, Хасдай!


— И это я знаю, — согласился Нази. — Это случилось в тот день, когда мы прибыли с тобою в Алькасабу Малику. Я лишь упомянул твое имя, сказал, что ты приехала со мной. Ослабевший от душевной муки и все еще во власти тягостных воспоминаний, он тем не менее словно впервые проснулся — и даже спросил о тебе, причем со столь очевидным интересом, что я заподозрил тут нечто большее, нежели простое любопытство… Затем я спросил Аллаэддина-бен-Омара, что же было между вами, но тот посоветовал мне поговорить с тобою. Мои подозрения почти превратились в уверенность. Когда же ты была похищена. Карим то бледнел от ужаса, то горячо принимался уверять меня, что ты не пропадешь, потому что умна и смела. В течение всего времени, что мы разыскивали в горах становище Али Хассана, его сердце и мысли были полны тобой, моя дорогая… Взглядывая ему в глаза, я видел в его зрачках твое отражение. Последнее же доказательство его любви к тебе я получил ночью перед самым нашим отъездом из Алькасабы Малики. Прости — но я стал свидетелем сцены, произошедшей между вами в саду.

— Я вышла из спальни вовсе не к нему на свидание! — вспыхнула Зейнаб. — Мне не спалось, захотелось прогуляться. Я и не знала, что Карим там…

— Я это понял, — сказал Нази и сердечно рассмеялся:

— Я не слышал вашего разговора, но звук пощечины, которой ты его угостила, слышен был, наверное, за стенами сада! Но вот потом он поцеловал тебя. Зейнаб, а ты не вырывалась… Ты таяла, словно воск от пламени свечи, в его объятиях — так путник припадает к родной земле после долгой разлуки… Вот тогда-то я и понял, что не только Карим-аль-Малика любит тебя, но и ты любишь его. Сцена была столь красноречива и трагична, что у меня сердце разрывалось от жалости к вам обоим!

— Я не изменила тебе, Хасдай. Не предала тебя…

— Я знаю это, моя дорогая, — отвечал он. — Вы оба являетесь образчиками столь высокого благородства и чистоты, что, если бы мне не было предъявлено ощутимое доказательство, я не поверил бы в существование на нашей грешной земле подобной добродетели! Похоже, я стал несколько циничен при просвещенном дворе калифа Аль-Андалус, Зейнаб… Столь элементарная вещь, как простая честность, изумляет меня несказанно… — Он нежно завладел рукой Зейнаб и принялся массировать ледяные пальцы. Неудивительно, что руки ее похолодели, профессионально отметил он, — только что она испытала шок… — Я говорил тебе, Зейнаб, что не позволю тебе вот так взять — и перестать жить. И, поверь, сдержу свое слово! Если бы, вернувшись в Кордову, я увидел, что жизнь идет своим чередом и все в порядке, я согласился бы оставить все как есть — ведь, признаюсь тебе честно, мне нравится не только твое тело, но и просто твое общество… Ты для меня незаменимая подруга. Увы, Судьба распорядилась иначе… К моему искреннему сожалению, я не могу дать тебе того, в чем ты нуждаешься, Зейнаб. Я осознал, что Мораиму ты не забудешь, но нуждаешься в доме, детях и любящем муже, а в качестве такового я не могу тебе себя предложить… Никто, думаю, лучше тебя не знает, чему отдано без остатка мое сердце. — Когда он увидел улыбку на ее бледных губах, в сердце его возгорелся огонек надежды. — За то время, что я отсутствовал, скопилась куча работы. Чем быстрее я с нею справлюсь, тем скорее осуществится давняя моя мечта — откроется университет медицины в Кордове. У меня нет времени утешать тебя в твоем горе, а если бы оно и было, что я мог дать тебе? Ома замужем и вдали от тебя. Дитя твоего нет в живых. Законы нашего общества неумолимы к женщине — правила приличия обязывают тебя затвориться в доме и предаваться праздности, ожидая редких визитов вымотанного службой царедворца. Ни я, ни калиф не желаем такой жизни женщине, одарившей нас обоих неземным блаженством и истинным счастьем. Поскольку ты любишь князя Малики, и он любит тебя, решение было найдено невероятно легко. Ты уже свободная женщина, Зейнаб: я посетил главного раввина Кордовы нынче поутру и подписал в его присутствии все необходимые бумаги, составленные моим секретарем. Поскольку я еврей, а ты была моей собственностью, процедура твоего освобождения была совершена по нашим законам. Калиф уже отослал письмо князю Малики с уведомлением, что избрал для него достойную невесту, которая вскоре прибудет к нему. Я даю за тобою богатое приданое, моя дорогая. Ну, а теперь.., теперь живи вновь, Зейнаб, — дыши, радуйся и смейся: ты будешь жить долго и счастливо, как говорится в добрых детских сказках…

Она сидела, оцепенев, ловя каждое его слово… Когда же он умолк, голова Зейнаб пошла кругом. Карим! Она станет женою Карима! Это невозможно! Невероятно! И, приведя Хасдая-ибн-Шапрута в совершеннейшее замешательство, Зейнаб разразилась потоком слез.

— Что случилось? — воскликнул он.

— Я.., я так счастлива… — всхлипывая, отвечала она.

— А-а-а-а… — протянул он. Ему приходилось видеть, как мать его и сестры принимались рыдать в самые, по его мнению, неподходящие моменты… — Так ты согласна с выбором калифа и моим, дорогая?

— Да! Да! Да! О-о-о, Хасдай, как смогу я отблагодарить тебя за неземную твою, бескорыстную доброту? Вовек мне с тобою не расплатиться, но никогда, никогда я не забуду того, что ты сейчас для меня сделал! И никогда не забуду я того страшного мгновения, когда, воротившись сюда, я обнаружила, что доченька моя мертва и похоронена и ничего не осталось в доме, что напоминало бы о ней… О, я умерла бы… И по моей Оме я тоскую сильней, чем предполагала, хотя и счастлива, что у нее все так удачно сложилось. Я привыкла всегда глядеть вперед, не оглядываясь на прошлое, но передо мною простиралась лишь нескончаемая вереница одиноких лет. Ну, может, твои редкие визиты скрашивали бы мое одиночество… Но этого для меня мало, мало, Хасдай! И я готова ноги твои целовать за то, что ты это понял…

— Ну-ну, не делай ты из меня героя! Я вовсе не таков, Зейнаб! Я эгоист, совершенно поглощенный своей работой, и, если бы дитя твое осталось в живых, я ни за что не отпустил бы тебя. Ты научила бы меня еще многому и многому, подарила бы мне еще множество сладких минут… Никому, кроме тебя, это ведь не под силу. Я буду тосковать по тебе.., и по этому блаженству, — докончил он с улыбкой.

— О, если бы ты позволил, я подыскала бы тебе красавицу-рабыню и обучила бы ее всему, что я сама…

— Нет, — перебил ее Хасдай. — Какой бы искусницей она ни была, ей не стать тобою, Зейнаб! Помни: ты ведь не обычная наложница. Ты Рабыня Страсти, создание чувственное и мудрое, и равных тебе нет среди женщин!

— Но ты не должен вновь стать таким, каким был до того, как нас свела Судьба! — решительно отвечала Зейнаб. — Ты не должен позволить любовным сокам забродить в твоих чреслах! Это нанесет тебе вред, Хасдай!

— Благодаря тебе я теперь вполне искушен в любви, моя дорогая, — усмехнулся Хасдай. — И мне не стыдно будет время от времени наносить визиты самым искушенным куртизанкам Кордовы, когда возникнет необходимость.

— Не реже раза в неделю, а еще лучше — дважды, — серьезно отвечала она.

— Когда будет время, — возразил он.

— Что значит, в сущности, «никогда»… — подытожила она. — Нет, это никуда не годится! Нет, кто-то должен быть здесь, в твоем доме, Хасдай, — всегда к твоим услугам. Иначе ничего не выйдет. Ну, если ты наотрез отказываешься от другой рабыни, то, может быть, ты смог бы сговориться с какой-нибудь молодой куртизанкой, чтобы она приходила сюда два раза на неделе?

— Но этот дом принадлежит тебе… — возразил Хасдай.

— Я тебе его дарю, — улыбнулась Зейнаб. — Ведь ты предпочитаешь жить вне еврейского квартала, а этот домик стоит как раз на отшибе. Здесь ты сможешь вкусить желанного уединения. Тут можно и работать, и развлекаться, и никто не помешает тебе, мой господин. Тебе надо будет завести собственную повариху — ведь я собираюсь увезти Аиду с собой… Нет! Я сама подберу искусную кухарку! Если это предоставить тебе, то ты будешь откладывать до бесконечности… Нет, я должна до отъезда убедиться, что все твои дела улажены, Хасдай! — теперь она говорила без умолку, пребывая в состоянии крайнего возбуждения.

— Ты рассуждаешь в точности, как моя мать, — рассмеялся Хасдай. — Недаром я говорил калифу, что ты рождена для того, чтобы стать женой и матерью! Счастлив видеть, что не ошибся!

Зейнаб и впрямь словно воскресла. Она отослала Наджу к верховному раввину в еврейский квартал с вежливой просьбой порекомендовать какую-нибудь уважаемую старую деву или же вдовицу в качестве экономки и поварихи в дом порядочного иудея. Спустя короткое время Наджа воротился в сопровождении высокой худощавой женщины, которая представилась как Мариам Га-Леви. С нею был мальчик лет десяти, ее единственный внук.

— У него нет никого, кроме меня, госпожа, — объяснила Мариам Га-Леви. — Позволено ли ему будет жить тут?

— Разумеется, — отвечала Зейнаб. — Мальчику будет хорошо здесь. Но ты должна приступить к своим обязанностям не мешкая, предвижу, что ты камня на камне не оставишь от порядка, заведенного моею Аидой. Ты ведь станешь готовить по-своему, правда? Если ты не обоснуешься тут прочно до моего отъезда, то мой господин останется в затруднительном положении.

— Я все поняла, госпожа, — отвечала Мариам Га-Леви. Мужчины частенько оказываются беспомощны, когда дело доходит до домашнего хозяйства. Вот поэтому-то Господь и создал женщин! А что — хозяин дома станет жить здесь в одиночестве?

— Да, — отвечала Зейнаб. — Хотя время от времени к нему будут наведываться гости. Опасаюсь, что он не всегда будет приходить вовремя обедать — он может забыться и поесть где придется. Тебе нелегко будет служить ему, Мариам, но он добрый человек. Он почти полностью поглощен своей работой. Но учти; отныне по средам и воскресеньям его станет навещать молодая куртизанка из города. Он может позабыть об этом и сильно припоздниться — или вообще не прийти. Твое дело проследить, чтобы молодая женщина была сыта невзирая ни на что…

— Куртизанка?! — Мариам Га-Леви была глубоко шокирована. — Да уж порядочный ли это дом, госпожа? Ребе ни словом не обмолвился о каких-то куртизанках… Кому принадлежит этот дом? Нет, я не могу позволить единственному внуку жить в доме с дурной репутацией!

— Дом этот принадлежит мне, а я Зейнаб, Рабыня Страсти, прежде бывшая любимой наложницей нашего владыки Абд-аль-Рахмана. Наша с ним дочь похоронена здесь, в саду. Теперь же я уезжаю в королевство Малика, что в Ифрикии, чтобы стать женою тамошнего князя. Я дарю этот дом своему другу Нази Хасдаю-ибн-Шапруту. Твоим хозяином будет он. Не беспокойся, Мариам Га-Леви: ты найдешь его достаточно респектабельным. Но, как и всякий неженатый мужчина, он должен удовлетворять некоторые свои естественные надобности… Мой евнух Наджа специально посетил Улицу Куртизанок и лично выбрал прелестную молодую женщину, а его выбору я вполне доверяю. Если ,бы я предоставила это самому Нази, он стеснялся бы до бесконечности, — заключила Зейнаб.

— Женился бы лучше на порядочной! — фыркнула Мариам.

— Ни одна женщина с ним не уживется! — расхохоталась Зейнаб. — Он повенчан со своей работой и долгом! Ну, об этом он сам тебе подробно расскажет.

— Ладно, — неохотно согласилась Мариам. — И вправду, с таким человеком надобно нянчиться как с малым дитятей… Нази прославился своей честностью и благородством. Он будет добрым хозяином. — Она уже прикидывала, как станет козырять перед кумушками в еврейском квартале своим статусом домоправительницы и поварихи самого Хасдая-ибн-Шапрута. — А сколько здесь еще слуг?

— Еще одна кухарка тебе в помощь, две рабыни-уборщицы, конюший и садовник, — отвечала Зейнаб. — Дом невелик, а потребности хозяина весьма умеренны. Лишние слуги были бы непозволительной роскошью.

Мариам Га-Леви согласно кивнула.

— Да, можно не беспокоиться, что если хозяин не явится к ужину, то еда пропадет, — практично заметила она.

— Наджа проводит тебя в твою комнату, Мариам Га-Леви. Когда хозяин заговорит с тобою, скажи, что согласна служить ему за четыре золотых динара в месяц и что к тому же питаться и жить с внуком вы будете здесь.

В глазах Зейнаб плясали золотые огоньки.