Расскажи мне три истории

Кому: Некто Никто (somebodynobo@gmail.com)

От: Джесси А. Холмс (jesster567@gmail.com)

Тема: а сейчас мягко выражаясь



Эй, духовный наставник. Не хочу показаться неблагодарной, но хочу сказать: ТВОЯ ШКОЛА ОТСТОЙ.



Кому: Джесси А. Холмс (jesster567@gmail.com)

От: Некто Никто (somebodynobo@gmail.com)

Тема: поделись чем-то, чего я не знаю



не учи ученого. а теперь не могла бы ты, пожалуйста, перестать кричать. у меня от тебя голова разболелась.





ГЛАВА 5



– Дом, милый дом, – произнес отец, широко раскинув руки, когда мы первый раз вошли в жилище его новой женушки. Тем самым он как бы говорил: «Не так уж плохо, а?». Если в нашем чикагском доме были низкие потолки, он был приземистый и крепкий, поэтому я с нежностью называла его про себя домом-реслером, то этот же дом – король вечеринок: высокий, со сверкающей улыбкой, непринужденно выигрывающий все возможные соревнования. Белые диваны. Белые стены. Белые книжные полки. Плохо, что она оплатила мое обучение. Теперь я боюсь навести тень на свою кредитную историю.

Совсем не тихий, милый дом. Грех жаловаться на жизнь в доме, как из выпуска шоу «По домам!»8. Еще я скучаю по нашему старому дому, который отец продал Пателям в первый же день, когда мы выставили его на продажу. Аиша теперь спит в моей старой комнате, где я развешивала постеры из старых кинофильмов, коллажи из книжных обложек и фотки меня и Скар с глупыми рожицами. Тут меня упрятали в одну из многочисленных гостевых комнат, каждая из которых декорирована таким образом, чтобы сразу отвадить тех, кто захочет пожить здесь дольше положенного.

Теперь я сплю на кровати в антикварном стиле – она бы подошла для девушек пин-ап с открыток 50-х, которые демонстрируют свои подвязки, не особо подходящие, ну вы знаете, для сна. В ванной комнате лежит тосканское мыло ручной работы, которое выглядит слишком дорого, чтобы просто к нему прикоснуться, не говоря уже об использовании. Стены же украшены абстрактной живописью, напоминающей каракули трехлетнего ребенка, который окунул руки в краску. Единственное мое привнесение в эту комнату помимо Бесси – моей детской плюшевой коровы – крошечное фото меня с мамой, где мне восемь или девять лет. Все мое тело обернуто вокруг ее талии, будто я дитё обезьянки, хоть и была уже слишком взрослой для таких выкрутасов. Она смотрит на меня сверху вниз. Ее взгляд пронизан любовью и весельем, а мой – восхищением и страхом. Помню тот момент, когда было сделано это фото. Я испугалась новой няни, по какой-то причине вбившая себе в голову, что если мама шагнет за порог, то она никогда не вернется.

– Нравится? – спросил папа о доме после того, как отнес всю мою жизнь, уместившуюся в две спортивные сумки, в «мою комнату».

Он был так счастлив и возбужден, как ребенок, который сделал все правильно и ждет похвалы. Поэтому я не могла ответить отрицательно. С того момента, как заболела мама, он стал беспомощным. В один день она была здоровой, стояла во главе наших жизней, была той, кто все организовывал, а затем внезапно все изменилось. Диагноз: рак яичников, четвертая стадия. Она настолько ослабла, что не могла пройтись по комнате, не говоря уж о том, чтобы заниматься повседневными делами: готовкой, поездками, отслеживанием запасов туалетной бумаги.

Измученный и выдохшийся отец потерял как волосы, так и вес, будто бы это он, а не она проходил сеансы химиотерапии и облучения. Словно он ее отражение. Или сиамский близнец. Один из них не мог существовать без другого. Прошло чуть более двух лет (747 дней, я считаю), и я не смогла не заметить, что лишь недавно он стал набирать вес и выглядеть более солидно. Опять же, он мужчина, отец, а не ребенок. На протяжении нескольких последующих месяцев он задавал мне такие вопросы, которые ясно показывали, что он и понятия не имеет, как мы существуем изо дня в день: «Где мы храним совок?», «Как зовут директора твоей школы?», «Как часто ты проходишь медосмотры?».

Отец работал полный рабочий день, а в выходные занимался ведением переговоров со страховыми компаниями, разбирался с горой счетов от врачей, которые все продолжали приходить, что было жестоко, принимая во внимание все факты. И вместо того, чтобы беспокоить его, я брала его изрядно использованную кредитку. Занималась пополнением запасов туалетных полотенец и бумаги, вела список покупок, покупала нам в огромном количестве батончики мюсли и быстрорастворимую овсянку. Из-за того, что у меня не было водительского удостоверения в тот первый год, я заказывала бюстгальтеры по интернету. И тампоны. Спрашивала у интернета ответы на вопросы, которые должна была дать мама. Печальная виртуальная замена.

Мы справлялись. Оба. И какое-то время были настолько поглощены этим, что я почти забыла, как все было раньше. Как мы втроем были близки. Когда-то в детстве я забиралась в кровать между родителями, чтобы мы могли сделать наш ежедневный Джесси-бутерброд. Мы были счастливой семьей; три – это хорошее, уравновешенное число. У каждого своя роль. Папа работал и веселил нас. Мама тоже работала, но на полставки, поэтому она была и миротворцем, и цементом нашей семьи. А моя задача заключалась в том, чтобы быть их ребенком, быть послушной и греться в их непреходящих потоках внимания.

Прошло 747 дней, а я до сих пор не знаю, как поговорить обо всем этом. То есть, я могу говорить о том, как покупала туалетную бумагу, как мы были опустошены, как я была опустошена. Но я все еще не знаю, как говорить о маме. О ней настоящей. Вспоминать о том, какой она была, и не разваливаться на части.

Не знаю, как это сделать.

Иногда у меня возникает такое чувство, будто я позабыла, как нормально общаться.

– Здесь действительно потрясающе, пап, – ответила я, потому что новый дом действительно поражает воображение. Если б я попала в плен к злой мачехе, все могло бы обернуться гораздо хуже, чем жизнь в доме, будто бы сошедшем со страниц журнала «Новости архитектуры».

Я не собиралась жаловаться на отсутствие домашнего уюта – и говорю не о своем представлении уюта, а вообще – или на то, что почувствовала себя так, будто переехала в музей, полный незнакомцев. Это прозвучало бы жалко. И потом мы оба знали, что проблема не в этом. Проблема в том, что мамы здесь не было. И что ее никогда и нигде уже не будет. Когда я раздумывала на эту тему достаточно долго, чего не сделала бы, если б смогла себя остановить, я поняла, что не особо важно, где сплю.

Некоторые факты делают все остальное неважным.

Мы были сплоченной троицей, а стали чем-то другим. Новым, неясным образованием. Кособоким параллелограммом.

– Зови меня Рейчел, – сказала новая жена отца в нашу первую встречу, что меня развеселило. А как мне еще её называть? Мама? Миссис Скотт (ее девичья фамилия, но, если быть точной, не девичья, а фамилия ее прошлого мужа)? Или, может, еще смешнее, ее новым именем – именем моей мамы – миссис Холмс? У себя в голове я называю ее новой женой отца: бесполезное упражнение, чтобы свыкнуться с мыслью. Новая жена отца. Новая жена отца. Новая жена отца. Кстати, о трех словах, которые не сочетаются.

– Зови меня Джесси, – ответила я, поскольку не знала, что еще можно сказать.

Ее воодушевленность меня удивила. До меня еще даже не дошло, что отец начал с кем-то встречаться. Он клялся, что ездил на конвенции по фармацевтике, и мне даже в голову не приходило спрашивать его, несмотря на то, что раньше он никогда не ездил в командировки. Я поняла, что он относится к работе, также как я отношусь к школе – как к способу забыться. Я была счастлива находиться дома одна (Вы спросите меня, уловила ли я момент и устраивала ли шумные тусовки, где народ потягивает пиво из красных стаканчиков и оставляет рвотные массы на газонах? Неа. Скарлетт приходила с ночевкой. Мы делали попкорн в микроволновке и уходили в загул, смотря повторы старых сезонов наших любимых сериалов).

И вот однажды отец приехал домой и вывалил всю эту хрень про то, как влюбился, и я заметила на его пальце новое кольцо. Холодное и блестящее. Серебряное – горькая медаль. Очевидно, вместо того, чтобы поехать в Орландо и узнать что-то новое о Сиалисе9, он сбежал на Гавайи с женщиной, с которой познакомился в интернете на одном из сайтов групп поддержки после тяжелой утраты. Сперва мне показалось, что он разыгрывает меня, но его руки дрожали, и улыбался он так, будто нервничал. Затем последовала длинная отвратительная речь о том, что он знает, будет непросто: новый город, смена школы и все остальное – эту часть отец произнес быстро, настолько быстро, что я даже попросила повторить для того, чтобы убедиться, что мой слух меня не подводит. Тогда я впервые услышала словосочетание «Лос-Анджелес».

«Шаг вперед», – сказал он. Возможность. Способ вытащить нас из «нашей рутины». Он осмелился назвать это «нашей рутиной».

А я и не понимала, что мы погрязли в рутине. «Рутина» – слишком незначительное слово, чтобы описать горе.


Он загорел, щеки подрумянились от трехдневного пребывания на пляже. Я же была все такой же бледной после чикагской зимы. Возможно, мои руки пропахли маслом. Я не плакала. После того, как прошел шок, я переживала намного меньше, чем могла себе представить. Иногда, когда Скарлетт говорит, что я сильная, думаю, она на самом деле имеет в виду, что я бесчувственная.



Рейчел относится к тому типу миниатюрных женщин, которые повышают голос для того, чтобы стать более значимыми. Она не столько говорит, сколько провозглашает что-то.

Зови меня Рейчел!

Скажи Глории, если тебе что-то понадобится купить!

Не стесняйся!

Она виртуоз в готовке!

Я даже не могу сварить яйцо!

Пилатес меня так вымотал сегодня!

Когда она рядом, то утомляет меня.

Сегодняшний анонс: «Семейный ужин!». До этого момента я по большей части избегала сидеть с кем-либо за обеденным столом. Рейчел была занята, работая над новым фильмом – наполовину экшеном, наполовину научной фантастикой под названием «Террористы в космосе», – и на который, по ее прогнозам, «сметут все билеты!». Вечерами отец не посещает бизнес ужины с Рейчел («Просто для обрастания нужными связями!», – как она любит говорить), а погружается в компьютер в поисках новой работы. Тео тоже часто выходит, преимущественно в дом к Эшби, где они воруют еду, заказанную ее матерью из интернет-магазина.

А я предпочитаю есть в спальне. Обычно это ореховое масло с джемом, которые я себе покупаю, или же быстрорастворимая лапша с яйцом. Мне неловко просить Глорию что-то купить. Глория – это «домоправительница», что бы то не означало. «Как семья!», – провозгласила Рейчел, когда познакомила нас, хотя в моем представлении члены семьи не носят униформу. Также, думаю, существует команда уборщиков и садовник, и другие разнообразные латиносы, которым платят за такую работу, как замена лампочек или ремонт сантехники.

– Ребята, спускайтесь вниз! Мы ужинаем все вместе, нравится вам это или нет!

Последнее предложение прозвучало как насмешка, типа: «Ха-ха, разве не смешно, что вы двое не хотите этого? Жить в одном доме. Есть вместе. Жизнь удиви-ии-тельна».

Может, я ненавижу ее. Еще не решила.

Я выглядываю из комнаты и вижу, как Тео спускается по лестнице. На нем огромные наушники. Хорошая идея. Я хватаю телефон, чтобы переписываться со Скарлетт за ужином.

– Серьезно, мам, – говорит Тео, его уши закрыты наушниками, поэтому говорит он даже громче обычного. У этих людей совсем отсутствует регулятор громкости. – Нам действительно нужно играть в счастливую семью? Плохо уже то, что они живут здесь.

Я смотрю на отца, округляя глаза, чтобы продемонстрировать, что меня это вовсе не задело. Он посылает мне слабую улыбку, когда Рейчел отворачивается. Если Тео будет изображать плохого, я поступлю в точности наоборот. Буду изображать идеального ребенка и заставлю Рейчел устыдиться своего избалованного дитя. Буду делать вид, будто вовсе не злюсь от того, что отец привез меня сюда и даже не подумал поинтересоваться, как я справляюсь. Я мастер игры в притворство.

– Выглядит аппетитно. Что это? – спрашиваю я, потому что выглядит здорово. Мне уже порядком поднадоел рамен и джем с маслом. Я нуждаюсь в овощах.

– Киноа и жареная морская смесь с овощами и китайской капустой, – провозглашает Рейчел. – Тео, пожалуйста, сними наушники и перестань хамить. У нас хорошие новости.

– Ты беременна, – невозмутимо произносит Тео, а потом хохочет над собственной шуткой, хотя это вовсе не смешно. Ну нет. Разве существует такая биологическая возможность? Сколько лет Рейчел? Спасибо, Тео, за то, что добавил еще один пунктик в список моих фобий.

– Очень смешно. Нет. Билла взяли сегодня на работу! – Рейчел улыбается так, если бы отец совершил удивительный подвиг: сделал тройной бекфлип перед нами и встал на ребро ладони. Она все еще в офисной одежде – белой блузке с ослабленным галстуком-бабочкой и в черных брюках с шелковыми вставками по бокам. Не знаю почему, но она постоянно носит что-то болтающееся: галстуки, кисточки, кулоны, шарфики. Слишком много резких линий. Я прощаю ей это, хотя и не в настроении: энтузиазм Рейчел чрезмерен. Зарплата папы, наверное, чуть больше той, что она платит Глории. Но все равно, я чувствую облегчение. Теперь я могу просить карманные деньги до тех пор, пока не устроюсь на подработку.

– Давайте произнесем тост! – восклицает она и, к моему удивлению, протягивает нам с Тео по маленькому бокалу вина. Отец молчит, как и я, – мы можем поиграть в европейскую утонченность. – За новые начинания!

Я чокаюсь бокалом, делаю глоток, а потом принимаюсь за еду. Стараюсь не пересекаться взглядами с Тео, вместо этого под столом набираю смску Скарлетт.

– Я так рад. Это не заняло много времени, дорогой, – улыбается Рейчел отцу, сжимая его руку. Он посылает ответную улыбку. Я смотрю в телефон. Не могу свыкнуться с их поведением а-ля молодожены. Прикасаются друг к другу. Сомневаюсь, что я когда-нибудь вообще к этому привыкну.

– Где ты будешь работать? – спрашиваю я в надежде, что Рейчел уберет руку от папы. Не сработало.

– Прямо через улицу от вашей школы. Я буду стоять за стойкой фармацевта в «Ральфе», – отвечает отец. Задумываюсь. Как он относится к тому, что Рейчел приукрашивает его занятие, находит ли он это унижающим или, наоборот, ему это нравится. Когда я завела разговор о том, что она оплачивает мое обучение, отец просто сказал: «Не будь смешной. Вопрос не подлежит обсуждению».

И он был серьезен. Ничто не подлежало обсуждению: ни его брак, ни наш переезд, Вуд-Вэлли. До смерти моей мамы я жила в демократии. Теперь же в диктатуре.

– Погоди, что? – спрашивает Тео, наконец-то снимая наушники. – Только не говори, что ты работаешь в «Ральфе».

Папа поднимает взгляд, смущенный враждебностью в голосе Тео.

– Да. В том, что на Вентура, – отвечает отец, сохраняя нейтральный, легкий тон. Он не привык к враждебности. Он привык ко мне – пассивно-агрессивной. А точнее, более пассивной с редкими вспышками агрессии. Когда я зла, то уединяюсь в своей комнате, иногда ставлю ритмичную музыку.

– Хороший соцпакет. Стоматология. Некоторое время я побуду стажером, так как мне нужно сдать экзамен, чтобы вести практику в Калифорнии. Поэтому я буду готовиться к сдаче ЮНСОФ10, как вы, ребята, готовитесь к вашему академическому тесту. Но, вообще-то, это оплачивается не как стажерство. Я буду заниматься тем же, чем и в Чикаго, пока буду получать сертификат. – Отец давится нервным смешком и слегка улыбается. Он тараторит.

– Ты будешь работать в супермаркете возле моей школы? – восклицает Тео.

– На стойке фармацевта. Я фармацевт. Ты же это знаешь? Он знает это? – сбитый с толку, спрашивает отец Рейчел. – Я не раскладываю продукты.

– Ты. Должно. Быть. Шутишь. Мам, серьезно?

– Тео, попридержи язык, – отвечает Рейчел и кладет руку на стол. Кто эти люди? Уже не в первый раз спрашиваю я себя.

Попридержи язык?

– Будто я еще недостаточно унижен. Теперь мои друзья увидят, что он работает в супермаркете с этим убогим пластиковым бейджиком на груди? – Тео швыряет вилку через всю комнату и встает. Не могу не отметить капли соевого соуса на белой обивке стула в столовой, и еле удерживаю себя от того, чтобы закричать. Или же это работа Глории? – Мне нужен перерыв. Довольно трудно и без этого дерьма.