Реанимация судьбы

Авдеев коротко кивнул и снова уставился в монитор, словно пытался запомнить снимок в мельчайших подробностях.

После обхода мне позвонил Матвей, спросил, не смогу ли я освободиться пораньше.

— Зачем?

— Надеялся, что поможешь мне с ужином.

— С чего вдруг?

— У нас гости.

— Какие гости в понедельник?

— Деля, много вопросов. Просто скажи — да или нет, у меня через три минуты начинаются занятия.

— Освободиться смогу, но гости меня не вдохновляют.

— Я услышал, — рассмеялся Матвей. — Все, побежал сеять разумное, доброе, вечное.

У меня же на весь день остался неприятный осадок от неизвестности. Я никогда не любила сюрпризов, не испытывала радости от спонтанных визитов, в моей жизни обычно все подчинено графику и плану, а любое незапланированное событие вызывало раздражение.

Авдеев ко мне так и не зашел, и я решила сперва поговорить с Надей. Но в палате ее не оказалось, это меня удивило — человек, у которого неприятности, как сказал отец, вряд ли расслабится настолько, что отправится разгуливать по немаленькой территории клиники. Я бы точно так не сделала.

Обнаружилась Надя в «зимнем саду» — снова шел дождь, и все клиенты переместились с улицы туда. Рядом с Надей сидела кругленькая женщина в очках и что-то оживленно рассказывала, отчаянно жестикулируя руками. Лицо Нади при этом было непроницаемым, она смотрела в одну точку и, казалось, даже не моргала. Я не стала подходить, немного постояла, наблюдая за реакцией, и убедилась, что отец, похоже, прав — проблема у этой женщины серьезная, она совершенно растеряна и абсолютно беспомощна. Когда ее посетительница умолкла, Надя вдруг закрыла лицо руками и заплакала. Да, похоже, разговор со мной ей сегодня совершенно ни к чему, да и толку от него скорее всего не будет. Ничего, завтра…



Кухня напоминала эпицентр взрыва. Матвей иногда так увлекался, что не замечал, как роняет или разливает что-то, а потом, закончив готовить, удивленно озирался вокруг — мол, неужели это все я? Уборка после подобных вечеров затягивалась до ночи.

— Ну, ты даешь… — протянула я, окидывая взглядом кухню и пытаясь оценить масштаб бедствия. — Во сколько гости придут?

— К восьми.

— Понятно… значит, успею убрать.

— Ну, Дель, чего ты… — Матвей отложил отбивную, в которую собирался завернуть кусочек сыра, и расставив в стороны грязные руки, чтобы не запачкать мой костюм, нагнулся и поцеловал в щеку. — Я сам уберу, мне просто хотелось, чтобы ты со мной посидела. Давно вот так, вместе, ничего не делали.

— Да я почти две недели дома провела!

— Ну а я-то не провел. Переодевайся, я уже с отбивными заканчиваю, сейчас салат будем делать.

— Так и не скажешь, кто придет?

— Потерпи, увидишь.

Пришлось смириться.

К восьми вечера мы накрыли на стол, успели убрать бардак в кухне, а Матвей так и не говорил, кого ждем. Сюрприз оказался так себе… На пороге стояла Оксанка с виноватым выражением на лице. Я украдкой показала мужу кулак, понимая, что это его рук дело, но ошиблась. Оказывается, Оксанка сама позвонила ему и попросила помочь помириться, скрыв, однако, причину нашей ссоры. Как в яслях, ей-богу…

У меня было смутное подозрение, что явилась Оксанка не просто так и не потому, что хотела помириться, но не знала как — не впервые мы с ней ссорились. Было еще что-то… И я оказалась права. После ужина Матвей ушел в кабинет, а мы остались одни, и Оксанка выложила истинную причину своего визита. Колпаков исчез. Сказал, что уехал на съемки, и пропал, а через пару дней позвонила его ассистентка, с которой у Оксаны сложились вполне приятельские отношения, и спросила, не знает ли она, где искать великого режиссера.

— Ну, он и раньше пропадал, — закуривая, напомнила я. — Найдется.

— Ты не понимаешь… он, когда работает, ни о чем больше не думает. А если на площадке не появился, то что-то случилось — он не может съемочный процесс нарушить, у него контракт, — Оксанка выглядела по-настоящему озабоченной, видимо, знала, о чем говорит.

— Ну а от меня-то ты чего хочешь?

— Ты ведь знакома с кем-то в Управлении внутренних дел.

— О, мать, ну, ты хватила! — Я ткнула окурок в пепельницу и налила себе минералки. — Загулявшего гения через управу искать? И потом — ты неужели не поняла, что я не буду тебе помогать ни в чем, что касается этого твоего Колпакова? Какими еще словами тебе это сказать, чтоб дошло?

Оксанка надула губы, покрутила в пальцах вилку, отложила, взяла салфетку и принялась старательно складывать из нее нечто похожее на цветок.

— Он собирается на развод подавать, когда сериал закончит.

— Слушай, я вот о чем подумала… а тебе не жаль его жену, а? Мне вот показалось из твоих прежних рассказов, что она его любит. А развод… не думаешь, что ей будет тяжело?

— А мне? Мне, думаешь, легко знать, что он женат?

— Он был женат ровно с того момента, как ты с ним познакомилась. Раньше не смущало?

Оксана сунула готовый цветок в пустой бокал, покрутила, наблюдая за тем, как он расположился на дне:

— А теперь вот смущает. Я хочу быть счастливой, понимаешь? Хоть что-то получить, хоть немножечко, пусть даже отобрать у кого-то.


— Ты хочешь строить свое счастье, вытирая ноги о чужую жизнь? Не думаю, что все получится.

— А тебе лишь бы морали читать! Помогла бы лучше.

— Нет, — спокойно повторила я, уже не думая о том, что подруга может обидеться окончательно.

— Почему?

— Потому что считаю это неправильным. Более того — уверена, что моя помощь тебе не потребуется. Скорее всего, твой распрекрасный Колпаков отлеживается у какой-то другой любовницы. Сама рассказывала, какой он востребованный, потому что режиссер.

Оксанка, похоже, такой вариант развития событий не рассматривала, а потому слегка опешила, даже рот приоткрыла.

— Ах ты ж… — прошипела она, комкая очередную салфетку. — И ведь ты права — такое вполне может быть… господи, ну, почему мне всегда попадаются такие козлы, а?! Неужели я никогда не найду мужчину, который будет только моим? Почему я должна непременно делить его с кем-то? Зачем я вообще к нему вернулась?

Мне стало скучно — дальнейший текст я могла произнести вместо нее и не сбиться ни в единой фразе. Оксана обожала себя жалеть, делала это вслух, громко, с разными эпитетами и цветистыми выражениями, чем порой доводила себя до настоящей истерики. Меня эти концерты уже давно не впечатляли, а, напротив, утомляли и вызывали раздражение. Взрослая женщина, а ведет себя как малолетняя глупая школьница, впервые влюбившаяся в физрука.

— Зря, боже мой, зря я вернулась! Ведь он меня снова обманет… сценарий готов, он его с собой забрал… — причитала Оксана, закрыв лицо ладонями.

В дверь просунулась голова Матвея, он показал глазами на рыдающую Оксанку и вопросительно уставился на меня. Я покачала головой и осторожно махнула — мол, иди, сама справлюсь. Муж аккуратно закрыл дверь. Теперь наверняка сам не рад, что поддался на Оксанкины уговоры.

— Ни денег, ничего… опять ничего, опять к Севке ползти побитой шавкой… не могу так больше, не могу… все врут, все подлецы…

— Наверное, тебе стоило один вечер посидеть за чашкой кофе или бокалом вина с бывшим, к которому вернулась зачем-то, чтобы понять наконец, почему же все-таки вы расстались в первый раз, — сказала я, не очень рассчитывая, впрочем, на понимание.

Оксана убрала ладони от зареванного лица с поплывшей тушью под глазами и проговорила:

— Наверное… но он… ты ведь знаешь, как меня просто уговорить на что-то… я просто не умею не верить мужчинам, я запрограммирована на другое… мужчина сказал — мужчина сделал…

— Ксюш, ну это мужчина. А твой Колпаков… ну, какой он мужчина, это же недоразумение просто.

Я подсела к ней и обняла. Как бы зла я ни была на подругу за ее легкомыслие, но видеть, как она убивается по человеку, на которого даже плюнуть жалко, мне было невыносимо.

— Ксюш… не надо плакать. Надо собрать свои вещи и вернуться домой.

— А Севка? — пробормотала она.

— Ну, придумаем что-то… мне тебя учить?

— Стыдно, Деля… так стыдно… ведь я как идиотка ночи напролет строчила ему этот сценарий, который у него никак не шел, я все линии выправила, всех героев довела до ума, чтоб картонными фигурами не выглядели, каждому целую историю придумала… — всхлипывала подруга, — и он, сволочь, восхищался, руки мне целовал, на коленях ползал… говорил, что я его спасла, что он все сроки пропустил… не может разорваться на два фронта — и снимать, и писать… и ведь уже тогда знал, что кинет меня снова… снова — ни денег, ни работы, ни мужика… когда ж это кончится…

— Все, хватит. — Я похлопала ее по спине. — Успокаивайся. Останешься у нас?

— Нет… поеду…

— Куда поедешь? С ума сошла?

— Домой… к Севке… — прорыдала Оксана мне в плечо. — Скажу, что у тебя в клинике лежала…

Это мне не очень понравилось, но ничего другого сразу на ум не приходило, чтобы замаскировать пару недель ее отсутствия. Никогда прежде я не позволяла ей прикрываться мной или моей клиникой, считая это для себя неудобным — как потом Севе в глаза смотреть? Но сегодня, кажется, придется пересмотреть это правило.

— Хочешь, мы тебя проводим?

Она замотала головой:

— Нет, Деля. Спасибо. Я сама должна… ты только, если что, подтверди, что я у тебя лежала, ладно?

— Подтвержу, — улыбнулась я.

— И еще… Деля, ты меня прости за тот разговор, а? Мне так обидно стало… вот я и…

— В другой раз думай, что говоришь. Я ведь тоже обидеться могу, что я — машина бесчувственная, что ли?

Мы проводили ее до такси, и Оксана уехала, а Матвей, обняв меня за плечи, виновато проговорил:

— Дель, ну, я ведь не знал…

— Это, поверь, к лучшему. Завтра у тебя консультационный день, ты не забыл?

— Не забыл. Идем домой, надо ложиться.

…Всю ночь мне снился сверкающий плешью Колпаков, размахивающий папкой со сценарием, и из нее сыпались герои в виде фанерных фигурок.