Самый страшный след

На ближнем краю скамьи мерцал огонек керосиновой лампы, а рядом в большой алюминиевой кружке закипала вода. Приготовив отвар, отец Илларион встал у двери и посмотрел на Якова. Вид у того был жалкий: перепачканная одежда, босые ноги, взлохмаченные волосы. И обескураженное, потерянное лицо.

Ему было хорошо за тридцать. Чуть выше среднего роста, широкоплечий, смуглокожий. С открытым лицом и выразительными карими глазами. И еще он сильно волновался. Это было заметно по рукам, беспрестанно скользящим то по коленям, то по краю скамейки.

«Если бы я не приказал ему сесть, он сейчас шарахался бы из угла в угол», — подумал старик.

— А там у вас солдат прячется? — мотнул кудрями цыган в сторону сарая.

— Солдат. Ранение получил в ногу, не смог дальше идти. Вот я его и спрятал…

Вода в кружке закипела. Отец Илларион размял в ладонях и бросил в кипяток почки, добавил липового цвета. Снял кружку с огня, накрыл крышкой и укутал в чистую тряпицу.

— Теперь надобно полчаса подождать, — проговорил он. И вдруг встрепенулся: — Яков, а ведь ты, верно, голоден?

— Есть немного, — признался тот.

— Погоди…

Вернувшись из передней, отец Илларион протянул ему ломоть хлеба и кружку молока.

— Спасибо, — кивнул ночной гость и принялся жадно есть.

— А где ж ты прятался? — спросил старик, выскабливая с донышка глиняного горшка остатки меда.

— Я почти весь город обежал. Нигде не нашел ни семьи, ни следов кибитки. Решил: останусь и буду искать дальше. Засел в овражке у дороги. Днем отсиживался в зарослях, вечерами выходил на поиски. А вчера случайно нарвался на немецкий патруль.

— Послушай, — старик присел рядом, — но ведь твои близкие могли покинуть город?

— Очень на это надеюсь. Но я должен точно знать, что здесь их нет.

— Да, пожалуй, ты прав…

Собранного в горшочке меда оказалось мало — на кончике деревянной ложки. Тем не менее священник тщательно размешал его в отваре.

— Вот что, Яков. В доме на ночь лучше не оставаться — немец, как видишь, повсюду шастает. Бери лампу, пошли в сарай.

Покинув сени, они направились по едва заметной тропинке к сараю. Впереди, придерживая крышку, отец Илларион нес отвар. Сзади, подсвечивая ему дорогу, осторожно вышагивал цыган.

Открыв дверь, старик обнаружил Сермягина сидящим у стены. Закутавшись в зипун и телогрейку, он дрожал.

— Совсем худо? — Старик поставил кружку на землю.

— К-колотит.

— Пей. А я пока рану посмотрю. Вот, познакомьтесь.

Цыган протиснулся в дверной проем:

— Яков я. Чернов.

— А я — Ив-ван Сермягин. Будем з-знакомы.





* * *


Обустроив в сарае второе спальное место из нескольких пучков соломы, отец Илларион распорядился:

— Сидите, сыны мои, тихо до самого утра. Через час я наведаюсь сам: принесу провизию. Ты, Яков, проследи за состоянием Ивана. Если совсем станет худо, подберись к моему окну и стукни дважды…

На том и расстались.

Спал старик этой ночью плохо. Ворочался, часто просыпался, прислушивался. А если сон не шел вовсе, то лежал и раздумывал, как поступить дальше.

Подумать было над чем. Якова он, конечно, жалел и намеревался расспросить о цыганской кибитке не только у ближайших соседей. Однако по-настоящему приходилось переживать за Ивана, рана которого почему-то начала воспаляться. Вчера поздним вечером отец Илларион снял повязку с ноги Сермягина и под слабым светом керосиновой лампы осмотрел рану. Она ему не понравилась.

«Может, соль утеряла свои свойства. Или раствор получился слабым?» — размышлял он, глядя в темный потолок. Других причин Илларион не видел, ибо сколько служил при смоленском храме, столько же пользовал данный метод, хворь всегда отступала. А тут…

Очнувшись утром, увидел за окном дневной свет и ужаснулся: не проспал ли?!

Нет, солнце едва встало над городом. Вокруг еще было тихо. Лишь на соседних улицах петухи оповещали хозяев о начале нового дня.


Ополоснув лицо и одевшись, священник встал перед иконой, помолился и отправился к столу, в недрах которого хранилась вся его провизия.

Спустя минуту он подошел к сараю, держа в руке миску с десятком куриных яиц. Тихонько приоткрыв дверь, он увидел сидевшего у деревянной стены цыгана. Рубахи на нем не было — ею он аккуратно накрыл спящего Сермягина. Сам Яков тоже спал, положив голову на согнутые колени.

Дверь сарая предательски скрипнула. Цыган тотчас поднял голову и пару секунд ошалело глядел по сторонам. Вспомнив события минувшей ночи, улыбнулся:

— Доброе утро, отец Илларион. Вот и кончилась эта страшная ночь.

— Плохо спал?

— Провалился несколько раз. Но больше слушал да за Ваней присматривал.

— Как он? — Илларион подал цыгану миску с яйцами.

— Его долго бил озноб, потом он затих и заснул. Видать, отвар подействовал.

— Надо бы поглядеть, что с раной.

— Да пускай поспит. Проснется, я вас потихоньку кликну.

— Нет, сын мой, надобно знать, что дальше делать с раной. Приподними-ка его ногу…

Яков осторожно поднял искалеченную конечность Сермягина, а старик аккуратно размотал повязку.

— Плохо дело, — заключил он.

— Нарывает?

— Да, воспаляется. Вчера только чуть краснотой отдавала, а сегодня, гляди, как припухла и побагровела.

— Отец Илларион, а не обратиться ли нам к русскому доктору? Ведь наверняка в Смоленске остались доктора!

— Не знаю. Возможно, кто-то и остался, но я про таких не ведаю. Был тут недалече госпиталь. Часть врачей съехали с тяжелыми, а тех, кто остался, немцы постреляли. Всех до одного.

Цыган покачав головой и промолчал.

Старик засобирался:

— Пусть спит, ему сейчас силенки беречь надо. А я пройдусь по соседям, пока немец в кроватях нежится. Аккуратно поспрошаю про твою семью, заодно раздобуду соли. Вернусь — сделаем Ивану новую повязку.





* * *


Утро выдалось солнечным и ясным, предвещая который уже по счету жаркий и невозможно душный день. Но пока еще в городе хозяйничал легкий прохладный ветерок, и отец Илларион бодро шагал по родной улочке в сторону храма, стараясь ни движением, ни выражением лица не выдать большой и сокровенной тайны, которую доверил ему Господь Бог.

Старик ходил этой дорогой долгие годы, и поэтому любому повстречавшемуся на пути знакомцу и в голову бы не пришло спрашивать, куда и зачем он спешит ранним утром.

Первым поприветствовал Иллариона дед Семен, живший по соседству. Священник поздоровался в ответ. Дед тоже отсиживался все эти дни дома, поэтому больше спрашивал, чем рассказывал.

Бабка Агафья, как всегда, сидела на скамейке у палисадника и, опираясь натруженными руками на палку, глядела перед собой. Заметив отца Иллариона, начала креститься, шептать молитву и даже порывалась встать. Старик упредил ее жестом, подошел и поздоровался сам.

Несмотря на почтенный возраст, Агафья пребывала в здравом уме. Разве что слышала плохо. Но и она ничего не знала об оставшемся в городе населении.

— Грошева вчера видала, — безрадостно доложила она. — Прошел в черной одежде и с ружьем на плече. Даже не поглядел в мою сторону, ирод.

Старик не стал распалять ее своими впечатлениями о Григории. Вместо этого перевел разговор в другое русло:

— Соли у тебя, Агафья Никаноровна, не найдется?

— Соли? — переспросила она.

— Да-да, соли. Мне немного — пару кусков.

— Сейчас. — Она, кряхтя, поднялась со скамейки и направилась в дом.

Спустя минут пять вынесла в тряпице два куска средних размеров.

— Благодарствуйте, Агафья Никаноровна, — поклонился ей отец Илларион и отправился дальше.

Улочка плавно подвернула направо, вдали показались купола храма. Неожиданно на пути священника замаячили две мужские фигуры. Илларион замедлил шаг и прищурил подслеповатые глаза.