Семь смертей Эвелины Хардкасл

– Для этого вчера ночью Белла выманили в лес, – вслух рассуждаю я. – Но в темноте доктор Белл ухитрился сбежать, отделавшись лишь порезами на руках. Ему очень повезло.

Анна странно смотрит на меня.

– В чем дело? – недоумеваю я.

– Вы так говорите… – Она запинается. – Я просто… Айден, я вас не узнаю. Что от вас осталось?

– Вполне достаточно, – отмахиваюсь я, вручая ей записку, найденную в кармане Хардкасла. – Вот, ознакомьтесь. Кто-то изо всех сил пытается убедить нас, что отравление – дело рук Эвелины.

Прочитав записку, Анна спрашивает:

– А может, дело совсем не в этом? Может быть, кто-то хочет избавиться от всего семейства Хардкасл и Эвелина – просто первая жертва?

– Вы считаете, что Хелена прячется от убийц?

– Скорее всего.

Я пытаюсь всесторонне осмыслить это предположение, но у меня не получается. Оно слишком громоздко и неуклюже, непонятно, к чему все это приведет.

– И что мне делать дальше? – спрашивает Анна.

– Скажите Эвелине, что дворецкий пришел в себя и хочет с ней поговорить с глазу на глаз. – Я встаю.

– Но дворецкий еще спит, и с Эвелиной ему говорить не о чем.

– Верно, зато мне есть о чем, но не хочется лишний раз встречаться с лакеем.

– Хорошо, я пойду к Эвелине, а вы пока присмотрите за дворецким и Голдом.

– Обязательно.

– А что вы хотите сказать Эвелине?

– Я объясню ей, как она умрет.





50


На часах сорок две минуты шестого, но Анна все не возвращается.

Она ушла три часа назад. Три часа я нервничаю, сижу с ружьем на коленях, хватаюсь за него при малейшем шорохе. Не знаю, как Анна все это терпела.

В сторожке беспокойно. Ветер свистит в оконных рамах, завывает в коридорах. Потрескивают деревянные перегородки; половицы гнутся под собственным весом, покряхтывают, как старик, встающий с кресла. Мне то и дело слышатся шаги в коридоре; я осторожно выглядываю за дверь, но в доме пусто, только бьется о стену оконный ставень или ветка стучит в стекло.

Но теперь я уже не отвлекаюсь на эти звуки. Я больше не верю, что Анна вернется. Первый час ожидания я успокаивал себя тем, что она, наверное, ищет Эвелину. Потом я решил, что Анну отправили выполнять какие-то поручения по хозяйству, и пытался найти этому подтверждение, вспоминая наши прошлые встречи. Она упоминала, что сначала встретилась с Голдом, потом с Дарби в лесу, после этого – с Дэнсом и тогда уже пришла за мной на чердак. А затем она первый раз поговорила с дворецким в повозке, на пути в сторожку, оставила записку для Белла в доме конюха и заглянула в спальню Рейвенкорта. Потом она еще раз разговаривала с дворецким, но я увидел ее только вечером, после того как лакей напал на Дэнса.

Итак, шесть раз она исчезала на всю вторую половину дня, а я заметил это только сейчас.

Вот уже третий час я сижу в комнате. За окнами темнеет. Я уверен, что Анна попала в беду и что повинен в этом лакей. Я видел ее вместе с ним, поэтому знаю, что она жива, только это не приносит облегчения. Побывав в руках лакея, Голд сошел с ума, и мне невыносимо думать, что Анну ждут такие же мучения.

Сжимая ружье, я расхаживаю по комнате, обдумываю, что делать дальше. Самое простое – оставаться в сторожке, зная, что к дворецкому придет лакей. Но это означает, что вместо того, чтобы расследовать убийство Эвелины, я впустую растрачу драгоценное время, и даже если спасу Анну, то нам с ней не выбраться из Блэкхита. Очевидно, что сначала надо разобраться с Эвелиной и уповать на то, что Анна выпутается из беды самостоятельно.

Дворецкий стонет, открывает глаза.

Мы смотрим друг на друга: я – с отчаянием, он – недоумевая.

Если я оставлю его с Голдом без присмотра, то обреку их на смерть и безумие, но иного выбора у меня нет.

Дворецкий снова засыпает. Я кладу ружье рядом с ним, прямо на кровать. Да, я видел смерть дворецкого, но по крайней мере ружье даст ему возможность защититься.

Хватаю плащ со спинки кресла и, не оглядываясь, возвращаюсь в Блэкхит. Спальня Эвелины по-прежнему не убрана, дрова в камине почти прогорели, угли тускло сияют в темноте. Я добавляю в огонь поленья, начинаю обыскивать комнату.

У меня дрожат руки, но в этот раз не из-за похотливости Дарби, а из-за моего собственного волнения. Если я найду то, что ищу, то узнаю, кто виноват в смерти Эвелины. И тогда свобода будет близка.

Дарби уже обыскивал спальню, но неумело, в отличие от Раштона. Констебль ловко обнаруживает все укромные места за шкафами и в кроватной раме, простукивает половицы в поисках скрытых тайников. Увы, поиски не приносят результатов.

Я ничего не нахожу.

Медленно поворачиваюсь, оглядываю мебель, ищу, не упустил ли чего. Я знаю, что мое предположение о самоубийстве имеет единственное разумное объяснение. Наконец я останавливаю взгляд на гобелене, которым занавешена дверь в спальню Хелены. Беру керосиновую лампу, открываю дверь и начинаю обыскивать соседнюю комнату.


Наконец, почти отчаявшись, приподнимаю матрас и вижу, что на перекладине кровати болтается полотняный мешочек. Развязываю его. В мешочке оружие: стартовый пистолет, без которого не обходится ни один деревенский праздник, и черный револьвер, похищенный Эвелиной из материнской спальни, – тот самый, из которого она целилась в меня утром в лесу и который вечером возьмет с собой на кладбище. Он заряжен. В барабане не хватает одного патрона. В мешочке обнаруживается также склянка крови и шприц, наполненный прозрачной жидкостью.

Сердце лихорадочно колотится.

– Я был прав, – шепчу я.

Шорох штор спасает мне жизнь.

Сквозняк из открываемой двери холодит затылок за миг до того, как за спиной раздаются шаги. Я бросаюсь на пол, а надо мной со свистом проносится лезвие ножа. Перекатываюсь на спину, наставляю на противника револьвер, но вижу только, как лакей выбегает в коридор.

Обессиленно опускаю голову на пол, кладу револьвер на живот и благодарю свою счастливую звезду. Если бы не сквозняк, все было бы кончено.

Перевожу дух, поднимаюсь с пола, возвращаю в мешочек оружие и шприц, а склянку крови кладу в карман. Осторожно выхожу из спальни, расспрашиваю слуг и гостей, где Эвелина. Наконец мне говорят, что она в бальной зале. Оттуда слышится громкий стук молотков – там возводят сцену. Двери в сад распахнуты, чтобы из залы выветрился запах краски и пыль. Служанки, прощаясь с молодостью, натирают полы.

У сцены Эвелина беседует с дирижером. На ней зеленое платье, она еще не переоделась в вечерний туалет. Мадлен Обэр, с полным ртом шпилек, стоит рядом и озабоченно втыкает их в волосы Эвелины, укладывая прическу.

– Мисс Хардкасл, – окликаю ее я, подходя поближе.

Она улыбается дирижеру, ласково похлопывает его по плечу и оборачивается ко мне.

– Зовите меня Эвелина, – говорит она, протягивая мне руку. – А вы кто?

– Джим Раштон.

– Ах, вы полицейский! – Улыбка слетает с губ. – Что случилось? Вы, кажется, взволнованы.

– Я не привык к жизни светского общества. – Осторожно пожимаю протянутую руку, на удивление холодную.

– Что вам угодно, мистер Раштон? – надменно, с плохо скрытым раздражением, спрашивает она.

Я мгновенно превращаюсь в раздавленную букашку, прилипшую к подошве бальной туфельки.

Эвелина облачается в презрение, будто в броню, и меня, как и Рейвенкорта, это очень задевает. Блэкхит безжалостно обнажает самые неприятные черты характера тех, кого еще недавно ты считал друзьями.

Это заставляет меня задуматься.

Эвелина сочувственно отнеслась к Беллу, и память об этом определяет все мои дальнейшие поступки, но Чумной Лекарь упомянул, что в предыдущих витках он произвольно менял очередность воплощений. Если бы моим первым обличьем стал Рейвенкорт, то я бы воспринимал Эвелину лишь как исключительно надменную и неприятную особу. Дарби достался только ее гнев, и вряд ли бы она проявила участие к дворецкому или Голду. А значит, в некоторых витках я видел ее смерть, не ощущая ни малейшего сожаления, стараясь лишь отыскать убийцу, а не предотвратить убийство.

Я почти завидую себе в предыдущих витках.

– Простите, мне хотелось бы побеседовать с вами без посторонних, – говорю я, покосившись на Мадлен.

– Я очень занята, – отвечает Эвелина. – А в чем дело?

– Я предпочел бы обсудить его наедине.

– А я предпочла бы завершить убранство бальной залы, прежде чем сюда придут пятьдесят человек и выяснится, что им негде танцевать, – резко произносит она. – Надеюсь, вам понятно, какое из этих предпочтений важнее.

Мадлен с ехидной ухмылкой вкалывает очередную шпильку в прическу Эвелины.

– Что ж… – Я достаю из кармана склянку крови. – Давайте побеседуем вот об этом.

Она вздрагивает, будто получив пощечину, но лицо мгновенно принимает невозмутимое выражение, словно бы ничего не произошло.

– Мадлен, продолжим позже, – говорит она, холодно глядя на меня. – Сходи на кухню, поешь.

Мадлен с подозрением смотрит на меня, прячет шпильки в карман передника, делает книксен и уходит.

Эвелина берет меня под руку и уводит в угол бальной залы, подальше от слуг.

– И часто вы роетесь в чужих вещах, мистер Раштон? – спрашивает она, доставая сигарету из портсигара.

– В последнее время часто.

– А вы не хотите подыскать себе другое хобби?

– У меня уже есть хобби. Я пытаюсь спасти вам жизнь.

– Мою жизнь спасать не надо. Может быть, вам лучше заняться садоводством?

– А может быть, лучше подстроить фальшивое самоубийство, чтобы избавиться от брака с лордом Рейвенкортом? – Я выдерживаю паузу, любуясь тем, как с Эвелины слетает надменность. – В последнее время вы только этим и занимаетесь. Очень хитроумно с вашей стороны, однако кто-то намерен этим воспользоваться, и вместо фальшивого самоубийства случится настоящее убийство. Это гораздо хитроумнее, вы не находите?

Она изумленно раскрывает рот, широко распахивает голубые глаза, потом отводит взгляд и пытается прикурить сигарету, но рука дрожит. Я отбираю у Эвелины зажженную спичку и, обжигая пальцы, подношу огонек к кончику сигареты.