Серьга Артемиды

— Документы выправлю, вон в легавке заявление у нас взяли и зарегистрировали даже, заработаю, квартиру буду снимать. Слушай, а ты в театральном учишься, да? На каком курсе? Ты в кружок ходил? Я ходила, Настя знает, там, у нас. Ты, главное, отцу скажи, чтоб он не искал ничего. У меня родители… того, не сахар с медом. Пьющие они сильно, отпускать меня не хотели, на хозяйстве кто-то должен впахивать, а я тю-тю, сбежала от них! Ихнее хозяйство, пусть сами и впахивают.

Даня почесал голову, отчего сделался необыкновенно лохмат.

— Сказать-то я могу все, что угодно, только вряд ли папа меня станет слушаться. Он, между прочим, никого не слушается.

— Он крутой, да? С охранником ездит! Он кто? Олигарх? Такая хорошая профессия — олигарх, да? Если б я не была артисткой, выучилась бы на олигарха! Теперь феминизм, и женщины тоже могут на олигархов поступать, да?.. Только там уж точно все блатные, да?

На этот раз Даня Липницкий почесал нос, а не голову.

— Дело в том, что олигарх — не профессия. Это такое… положение в обществе. Олигархия есть смычка капитала и политического влияния.

Джессика засмеялась.

— Ты такой умный, да?.. А чего тогда на олигарха не учишься, а на артиста?

— Да я, собственно, и на артиста не… — тут он замолчал и посмотрел на Настю, — между прочим, что ты хочешь делать? Ты позвонила и сказала, что у тебя есть план. Но я не понял, какой именно.

Никакого плана не было, а тот, что был, оказался выполнен — вот он, Данила Липницкий, вот она, Настя Морозова, герой и героиня в уютном московском кафе — в сценариях положено, чтоб кафе обязательно было уютным и желательно московским, — и с ними никчемушная подружка героини, мелет языком невесть что. Хорошо бы, конечно, он под столом держал ее за руку, но он не догадается взять, конечно!..

— Я хочу выяснить, куда пропали часы Светланы Дольчиковой, — выдала Настя первое, что пришло ей в голову, и заглянула под скатерть, чтобы понять, далеко ли его рука и коленка от ее руки и коленки. Оказалось, далековато. — Мне кажется, все дело в этих часах!..

— А как мы можем выяснить?

— Поедем в институт и спросим, может, кто-нибудь видел, как она их снимала, например! Может, она их просто в туалете забыла! — на ходу сочиняла Настя.

— Там было полно народу, — возразил Даня. — А сейчас, должно быть, никого.

— В этом вся фишка! Остались преподаватели и сотрудники, а они Дольчикову хорошо знают! Знали! Может, кто-то и обратил внимание, что часы пропали!.. И вдруг мы их найдем!..

— Не знаю, — проговорил Даня с сомнением. — Папа сказал, чтобы мы в это дело не лезли. Он был уверен, что мы полезем!..

— Ой, Дольчикова! Она такая миленькая, прелесть! Так жалко, жуть просто, ну, просто жуть!.. Могла бы жить и жить! Она же от передоза, да?.. В комментах писали, что прям со шприцем в вене и нашли!

— Что за чушь! Никакого шприца не было! — одновременно и очень громко, на весь зал, заговорили Настя с Даней. — И передоза не было! Она на прослушивание приехала!..

Роскошный официант с разгону притормозил возле столика и спросил, не нужно ли им чего. Настя попросила фраппе на миндальном — ясное дело! — молоке, Джессика самую большую кружку капучино, а Даня чай под названием «Марокканская мята».

— У меня аллергия на лактозу, — пояснила Настя с гордостью. — Я молоко не могу пить. Только миндальное или кокосовое.

Джессика поняла, что сплоховала, и моментально огорчилась — она же читала в Сети, что нынче никто не пьет молока из-за этой самой лактозы! У всех молодых, деловых и продвинутых должна быть аллергия на лактозу и еще на этот… как его… глютен! Теперь нельзя съесть булку и запить ее молоком прилюдно, приходится по секрету от всех, дома, иначе про тебя подумают, что ты отсталая или из провинции.

— Зря ты химию всякую глушишь, — заметил Даня, когда принесли фраппе «на миндальном».

— Да у меня аллергия, — возмутилась Настя. — И это не химия никакая, а здоровое питание!

— Я не уверен, — Даня нагнулся к ее стакану и понюхал. — Мало ли чего туда насобачили! Мы с папой однажды в воскресенье решили торт печь. Ну, нашли рецепт, а там как раз это миндальное молоко, будь оно неладно.

— Ты сам печешь?! — изумилась Джессика.

— Плохо, — признался Даня. — А папа умеет. Он все умеет! Он же меня растил. И еще бабушка.

— У него мать умерла, — сказала Настя и добавила с грустной гордостью: — У него мать, а у меня отец.

Джессика уважительно покивала.

— У нас как раз дома миндаль был, большой пакет, килограмма два, наверное. И стали мы из миндаля этого молоко делать. Получилась у нас в итоге жидкость, белая такая, ни запаха, ни вкуса. Короче, нет в твоем стакане никакого миндального молока, зато сплошные достижения химической промышленности, слава ей.

Настя посмотрела на свой стакан.

— Ерунда, — неуверенно сказала Настя.

— И кокосовое тоже?! — спросила глупая Джессика с восторгом.

— Ну, кокосы вообще экзотика! Они почти нигде не растут, если смотреть в планетарном масштабе.

— Ты такой умный, да?.. А что ты читаешь?..

— Лавкрафта.

— Умный, жуть, — констатировала Джессика. — И прям вот такую здоровенную книжку всю прочитаешь?!

Насте не нравился разговор — весь разговор ей не нравился! Перестал нравиться после того, как заговорили про поступление на факультет олигархии и про передоз у Дольчиковой!.. Она чувствовала себя странно, словно в присутствии бабки Марины Тимофеевны — неизвестно, когда и на какую мину наступишь, и что произойдет после этого.


Даня был просто Даня — длинноносый и длинноногий лохматый красавец, немного не от мира сего, именно таким она и увидела его, вернее, полюбила с первого взгляда, когда он сидел на кадке, а ее выгнали из аудитории, не дослушав про «скобки года»! И этот сегодняшний старый Даня показался ей совершенно новым и чужим.

У него какая-то отдельная, непонятная, высшая жизнь.

Кажется, ему все равно, кто и что о нем подумает и соответствует ли он представлениям о том, каким должен быть устроенный столичный молодой человек при высокопоставленном папаше. Он читает в кафе толстую книгу, а по выходным печет торт с миндалем — так никто не делает! А если делает, не признается, это не положено, так нельзя!

Можно: завтракать в «Кофемании», ездить на «Альфа Вьюча Пипл», то и дело брать такси, проводить зиму в Трех долинах, каждый год обновлять гаджеты, замыкать круги активности на смарт-часах, читать литературу по саморазвитию и жить по Лабковскому…

Нельзя: покупать на скидках, жить с родителями, считать, что «Времена года» — это какая-то музыка, хотя на самом деле магазин, не знать, кто такой Лабковский.

Эти «можно» и «нельзя» были хорошо известны не только Насте, но вообще всем — спроси хоть вон ту девулю за соседним столом, которая строчит сообщения в телефоне и уже раза три сделала селфи. Когда она не строчила и не делала, ложечкой пила кофе из чашки и неотрывно смотрела на Даню. Или того парня, который поглощает суп, пристроив телефон позади тарелки, смотрит «стенд-ап шоу» и весело смеется — сам с собой! И они подтвердят, они тоже знают, что «можно», а что «нельзя».

Почему ему все равно? Почему он словно сам по себе, отделен от них, накрыт невидимым колпаком, защитным полем?..

Это его имела в виду бабушка, когда говорила, что есть немногие, которые живут, а большинство смотрит картинки про жизнь?..

— Слушай, — тараторила Джессика, — а у тебя есть друзья? Ты бы нас познакомил! У меня в Москве никого, жуть просто. С одним парнем на прослушивании скорефанилась, а потом он потерялся. Его на второй тур пропустили, и я уж его больше не видала. И вот Настя еще. А мне тута закрепиться надо, я обратно в Мышкин не поеду, по хозяйству впахивать! А может, твой батя меня на работу возьмет? Я это… учусь быстро. Ненадолго, до следующего года, а там поступлю!..

Настя сказала, что нужно ехать, иначе настанет ночь, и в институте никого не будет.

Даня порывался заплатить за всех, но Настя не разрешила. И «фраппе на миндальном» не стала допивать.





* * *


В третьем часу Тонечка и Александр Наумович были отпущены восвояси.

Великий продюсер злился. Тонечка была задумчива.

У подъезда многоэтажки она нашарила в кудрях темные очки, нацепила их на нос и спросила Германа, знает ли он родственников Василия Филиппова. Жену, например, очень деловую, о которой говорил режиссер Эдуард тогда, на «Мосфильме».

— Жену знаю, конечно, — сказал Герман с раздражением. — Зачем она тебе?

— Я к ней съезжу, — объявила Тонечка. — Расскажу.

— Я уверен, ей уже позвонили.

— Да это неважно, Саша. Звонили, не звонили, какая разница!.. Нужно, чтоб все было по-человечески.

— По-человечески, значит, взять и явиться к незнакомому человеку, чтоб выразить… что? Фальшивое сочувствие?

— Почему фальшивое? Искреннее! У нее муж умер. В нашем присутствии!

— Они сто лет не живут вместе!

— Саша, он ее муж.

Герман махнул рукой.

— Езжай куда хочешь. Позвони в мою приемную, я распоряжусь, тебе дадут контакт, у секретарши есть.

— Кто-то же забрал его телефон, — продолжала Тонечка задумчиво. — И привез бутылки, весь этот… праздник жизни!

— Это из нового сценария?

— Саша, я как раз хотела тебе сказать про сценарий…

— Не нужно мне ничего сейчас говорить, — перебил он. — Я зол, ты что, не видишь?

Тонечка посмотрела на него. Зол, да еще как зол!..

— Я весь день угробил на ерунду, — продолжал Герман, распаляясь, — которая не имеет ко мне никакого отношения! Можно подумать, мне делать нечего!

— С нами всегда так, — отозвалась Тонечка. — На нас нужно тратить время, мы выпиваем, помираем! Ужас один.

Он не понял.

— С кем, с вами?..

— С людьми, — пояснила Тонечка. — Ты просто к нам не привык. Или давно отвык, тут я не знаю.