Сестры

— Вот как? А по какой причине?

Роллен кашлянул, достал еще одну сигарету и закурил. Перед тем как ответить, выпустил дым.

— Однажды, когда мы с ней гуляли в районе улиц Гамбетта и Дорада, улицу перешел какой-то мужик и окликнул ее по имени. Я увидел, как побледнела Амбра и какой полный тревоги взгляд бросила на меня. Этот тип подошел к нам, смерил меня взглядом с головы до ног, словно я был какой-то кусок дерьма, и сказал: «Это он?» Я спросил его, кто он такой, а он опять на меня уставился, как на коровью лепешку, и поинтересовался, не затруднит ли меня пойти погулять чуток, пока он поговорит с Амброй. И все с этакой насмешливой улыбочкой. Гаденыш…

Люк Роллен поднес к губам сигарету и жадно затянулся. Рука у него дрожала.

— Я обернулся к Амбре, а она вдруг попросила дать ей минут пять. Вот как… Перед этой сволочью она меня еще и унизила! Я ушам своим не поверил. Меня сразу затошнило, и я подумал, что сейчас блевану на ботинки этого типа, а ботинки были дорогущие, под стать костюму. Я его послал куда подальше и отвалил. В этот день я и решил, что с Амброй все кончено, хотя, сказать по правде, у меня в голове эта мысль вертелась уже давно.

Выражение побитой собаки в глазах сменилось вызовом. Даже у щенков есть свой предел, подумал Сервас.

— А на кого был похож тот тип? Вы его запомнили?

— Запомнил ли я его… Около тридцати, темноволосый, самоуверенный, как все, у кого денег куры не клюют. От него так и несло деньгами, чванством и злобой.

— Злобой? — переспросил Мартен, удивленный точностью выражения.

— Ага.

И вдруг ему пришла в голову одна мысль. Он повернулся к маленькой витрине книжного магазина и посмотрел на часы. 19.03.

— Пошли!

— У меня бобина закончится меньше чем через семь минут, — запротестовал Роллен. — И мне надо пойти взглянуть, не случилось ли чего.

— Две минуты, — сказал Сервас, взяв его за руку. — И ни минутой больше.

Он зашел в магазин, таща студента за руку, нашел раздел полицейских романов, пробрался между столами со стопками книг и прошелся взглядом по полкам до буквы «Л». Либерман, Ле Карре, Ланг… «Первопричастница». Книга была на месте. Мартен снял ее с полки, перевернул и показал парню фото на обратной стороне обложки.

— Да. Это он.





* * *


Время уже перевалило за восемь вечера, когда Ковальский вызвал их с длинным Манженом в свой новый кабинет на бульваре д’Амбушюр, 23, под афишей «Мелодии для убийства»[11] и постером с изображением Синди Кроуфорд[12].

— Так, значит, говоришь, этот Люк Роллен спал с ней в одной постели и не трогал ее? Должно быть, фрустрация у парня была еще та…

— И он сильно ревновал, — подлил масла в огонь Манжен.

— После сцены на улице, когда тот тип их зацепил, он настолько разозлился, что решил разорвать отношения, — добавил Ко. — Наверное, с ума сходил от ревности…

— Он опознал Ланга, — сказал Сервас.

— А это означает, что господин автор полицейских романов нам соврал, — заключил шеф группы. — Потому что он виделся с Амброй в этом году и, судя по всему, приставал к ней со своими ухаживаниями…

— И потом, у нас еще есть эта девушка, Карен Вермеер, которая утверждает, что Амбра коллекционировала мужчин.

— Не думаю, что Лангу это нравилось, — заметил Ко, поглаживая бороду.

— Но она оставалась девственной, — добавил Манжен. — Она заводила их, а потом — по нулям, им ничего не доставалось. Так и с катушек слетишь, а? Что вы об этом думаете?

У Манжена был такой вид, словно он понял, каких мужчин искала для себя Амбра: такие думают, что насилие — почти всегда результат провокации.

— Давайте подведем итоги, — сказал Ковальский. — Ланг утверждает, что сжег мосты много лет назад, а на самом деле продолжает преследовать Амбру Остерман даже на улице. Он в курсе ее отношений с Ролленом, а это означает, что они контактировали в последние несколько недель, пока длились эти отношения. У него нет алиби в ночь двойного убийства. По его словам, он был дома один, а его дом находится меньше чем в двадцати минутах на машине от острова Рамье. Он состоял с девушками в переписке и писал им, что хотел бы жениться на них обеих. Переписка полна неприкрытых намеков сексуального характера, хотя девушки были несовершеннолетними. Он признает, что многократно с ними встречался, и однажды даже в лесу. Родители заявляют, что тому человеку, который звонил им по ночам, судя по голосу, было лет тридцать. К тому же место преступления было обставлено, как в одной из его гребаных книжек…

Он встал с места и снял с крючка свою куртку. В окна доносились автомобильные гудки с бульвара; взвыла и затихла какая-то двухголосная сирена. В воздухе стоял запах выхлопных газов и разогретого битума: город плавился от жары.

— Не знаю, что вы об этом думаете, но, по-моему, у нас достаточно оснований, чтобы взять этого субчика под стражу.

И шеф направился к двери.

— А Домбр? — спросил Сервас.

— Его подружка подтвердила алиби.

— Он на свободе? А фотографии? А угрозы в адрес Амбры? А попытка сбежать?

Ковальский повернулся к нему.


— Забудь о Седрике Домбре. Парень, конечно, не в себе, но девушек он не убивал.





* * *


На этот раз ворота были закрыты, но полицейские заглянули сквозь решетку ограды как раз там, где в высокой живой изгороди была прореха. Дом на конце аллеи был освещен, как круизный лайнер в порту. Все лужайки заливал яркий свет, а поле для гольфа с другой стороны дома, наоборот, тонуло в полумраке.

Сервас посмотрел на часы.

— Уже больше девяти вечера, — сказал он.

Ковальский, и глазом не моргнув, спокойно надавил на кнопку звонка.

— Да? — раздался из переговорного устройства хрипловатый голос.

— Господин Ланг? Старший инспектор Ковальский. Можно войти?

— С какой целью? — спросил голос.

— Это мы вам сообщим в доме.

Раздалось жужжание, и ворота медленно открылись. Под стрекот кузнечиков они двинулись по плотно укатанной, посыпанной гравием аллее.

— Двадцать один ноль семь, — заметил Мартен. — До шести утра мы уже не имеем права ни заходить в частное жилище, ни требовать нас впустить.

— Смотри и учись, — ответил Ковальский.

Сервас увидел, как он подкрутил коронку наручных часов и широким шагом направился к дому. Под козырьком входной двери его дожидался Ланг. Силуэт хозяина четко читался на фоне идущего из дома света. В руке он держал бокал вина, за воротничком рубашки виднелась салфетка. Ковальский остановился напротив него и сунул ему под нос часы. Ланг вгляделся в циферблат.

— Господин Ланг, считая с двадцати часов пятидесяти шести минут сегодняшнего дня, то есть понедельника, тридцать первого мая, вы задержаны.





Глава 15, в которой все проводят скверную ночь




— А это так необходимо? — спросил писатель.

Было половина десятого. Маленькая подвальная комната без окон так накалилась от жары, что казалось, сейчас сварит их всех в собственном соку. Вокруг Ланга стояли Ковальский, Манжен, Сен-Бланка и Сервас, которому на ум сразу пришла сцена из «Полуночного экспресса».

— Раздевайтесь, — повторил шеф группы.

Оба секунду смотрели друг другу в глаза, затем Эрик Ланг наклонился и начал медленно, с непринужденностью стриптизера, стаскивать ботинки. Он расстегнул и снял рубашку, потом ремень, носки и белые брюки. В этот момент кто-то сказал: «Ни фига себе!», и в комнате наступила тишина. Все четверо рассматривали одно и то же. С одинаковым удивлением. Сервас никогда не видел ничего подобного. И остальные, скорее всего, тоже.

— Трусы снимать?

— Нет… нет… и так хорошо…

Ковальский прищурился.

— Что это такое? — поинтересовался он.

Ланг указал на свои ноги.

— Это?

— Да.

— Ихтиоз.

— Что?

— Эта штука называется ихтиозом. Врожденное заболевание кожи.

Все уставились на серо-коричневые ромбовидные чешуйки, покрывавшие сухую, морщинистую кожу его ног, бедер, живота и груди. «Чешуя, — подумал Сервас, — как на змеиной коже». Как на тех фотографиях… Он вздрогнул и почувствовал озноб, словно в комнате вдруг стало холодно.