Смертельная белизна

На тыльной стороне ладони Чизуэлла краснела полукруглая метка на фоне огрубевшей, бледной кожи.

– Не помню.

До Робин только теперь стал доходить весь ужас происшедшего, и ей не сразу удалось привести в порядок мысли, нестройные и бессвязные: о том, как Чизуэлл, требуя пропустить Страйка, орал на полицейского, как обозвал Кинвару бестолочью, как сам приказал им со Страйком явиться сегодня с утра по этому адресу. Где уж тут было запомнить красную отметину?

– Хм, – протянул Страйк и кивнул на мобильный в руке у Робин. – Все успела заснять?

Она кивнула.

– Все вот это? – Страйк обвел рукой столик. – И там? – Он ткнул пальцем в сторону рассыпавшихся по ковру пилюль.

– Да. Я виновата. Наступила.

– Как ты попала в дом?

– Дверь была только прикрыта. Я думала, он специально поставил ее на «собачку», – объяснила Робин. – На улице что-то крикнул рабочий, а мне послышалось, это Чизуэлл командует: «Входите». Я ожидала чего угодно…

– Стой здесь, – приказал Страйк и вышел в коридор.

Робин слышала, как он поднимается по лестнице и тяжело шагает по половицам верхнего этажа, но не сомневалась, что там пусто. Это безжизненное строение выглядело зыбким, призрачным карточным домиком; не прошло и пяти минут, как Страйк, отрицательно покачивая головой, вернулся ни с чем.

– Никого.

Затем, пройдя мимо Робин, он вышел из гостиной через другую дверь; услышав его шаги по кафельным плитам, Робин поняла, что там кухня.

– Пусто, – возвращаясь, объявил Страйк.

– А что было вчера вечером? Ты упоминал какой-то непонятный случай.

Она так и не сумела отвлечься от этого смертельно жуткого зрелища, заполонившего собой всю комнату.

– Мне позвонил Билли. Сказал, что его хотят убить… мол, кто-то его преследует. Звонил якобы из таксофонной будки на Трафальгарской площади. Я помчался туда, но только зря время потерял.

– Ох, – выдохнула Робин.

Значит, Шарлотты рядом с ним не было. У Робин отлегло от сердца, хотя обстановка не позволяла расслабиться.

– А это что за фигня? – пробормотал Страйк, глядя куда-то в темный угол.

К стене была прислонена деформированная шпага. Можно было подумать, клинок нарочно гнули, корежили, топтали. Чтобы его осмотреть, Страйк обошел мертвое тело, но тут у дома затормозила полицейская машина, и он остановился.

– Понятное дело: нам придется раскрыть все карты, – проговорил он.

– Конечно, – сказала Робин.

– Только про жучки – ни слова. Зараза… их же найдут у тебя в офисе…

– Не найдут, – бросила Робин. – Я их вчера домой забрала – подумала: вдруг из-за «Сан» мне придется сматывать удочки?

Не успел он выразить свое восхищение таким трезвым расчетом, как раздался стук в дверь.

– Слушай, а ведь мы молодцы – будет, что вспомнить, верно? – с мрачной ухмылкой шепнул он, выходя в прихожую. – И ни одна газетенка не пронюхала!





Часть вторая




36




Случившееся можно замять… или, по крайней мере, истолковать…

Генрик Ибсен. Росмерсхольм



Дело Чизуэлла, уникальное с самого начала, не отошло на второй план даже после смерти их клиента.


Пока выполнялись необходимые действия и процедуры, связанные с оформлением обнаруженного трупа, Страйка и Робин доставили с Эбери-стрит в Скотленд-Ярд и допросили по отдельности. Страйк понимал, что редакции всех лондонских газет уже бурлят из-за гибели члена правительства, и в самом деле: когда они с Робин шесть часов спустя вышли из дверей Скотленд-Ярда, колоритные подробности личной жизни Чизуэлла уже муссировались по всем теле- и радиоканалам, браузеры мобильников ломились от выдержек из новостных сайтов, а в блогах и соцсетях выдвигались самые причудливые версии, сопровождаемые множеством карикатур, на которых мириады Чизуэллов погибали от рук бесчисленных призрачных врагов. Подъезжая на такси к Денмарк-стрит, Страйк прочел, например, как Чизуэлла, продажного капиталиста, убила русская мафия, когда он не поделился барышами от какой-то туманной противозаконной сделки; по другим сведениям, Чизуэлл, приверженец незыблемых британских ценностей, пал жертвой мстительных исламистов, выступив против распространения законов шариата.

К себе в мансарду Страйк поднялся только для того, чтобы захватить самое необходимое, перед тем как укрыться в доме Ника с Илсой, своих давних друзей, гастроэнтеролога и адвоката соответственно. Робин по настоянию Страйка тоже взяла такси и помчалась прямиком к себе домой, на Олбери-стрит, где ее властно обнял Мэтью, чье напускное сочувствие, не способное никого обмануть, было, по мнению Робин, хуже неприкрытого бешенства.

На другой день, узнав, что Робин повторно вызывают на допрос в Скотленд-Ярд, Мэтью вышел из себя:

– Понятно! Этого следовало ожидать!

– Как ни странно, никто, кроме тебя, этого не ожидал, – парировала Робин, которая только что сбросила четвертый за сегодняшнее утро звонок матери.

– Я говорю не о том, что Чизуэлл наложил на себя руки…

– Посвященные произносят «Чизл».

– Я говорю о том, что ты добровольно сунула голову в петлю, когда полезла в парламент!

– Не волнуйся, Мэтт, я сообщу полиции, что ты с самого начала был против. Не хочу, чтобы этот случай помешал твоей карьере!

Но второй дознаватель, как ей показалось, не имел прямого отношения к полиции. Где служит этот тихий человек в сером костюме – так и осталось тайной. Он нагнал на нее гораздо больше ужаса, чем вчерашние полицейские, которые проявляли настырность, а временами – прямую агрессию. Робин выложила ему все, что видела и слышала в палате общин, опустив только разговор между Делией Уинн и Аамиром Малликом, записанный вторым подслушивающим устройством. Успокаивая совесть, она повторяла себе, что эта запись никак не касается смерти Чизуэлла, однако при повторном входе в здание Скотленд-Ярда ее точил червячок вины и страха. Ведь та беседа происходила за закрытыми дверями, после окончания рабочего дня, а значит, могла быть услышана только в записи, при помощи специального оборудования. После контакта со спецслужбами на Робин напала такая паранойя (как ей хотелось верить, надуманная), что она позвонила Страйку не со своего мобильного, а из таксофонной будки у метро.

– Иду на повторный допрос. Почти уверена, это МИ-пять.

– Логично, – сказал Страйк и немного успокоил ее своим обыденным тоном. – Должны же они тебя проверить: может, ты совсем не та, за кого себя выдаешь. Слушай, а тебе есть куда переехать из дому? Даже если пресса до нас еще не добралась, ждать осталось совсем недолго.

– Наверно, смогу вернуться в Мэссем, – ответила Робин, – но, если меня объявят в розыск, туда нагрянут в первую очередь. Ведь после истории с Потрошителем так и случилось.

В отличие от Страйка, у нее не нашлось друзей, готовых негласно дать ей крышу над головой. Все ее друзья были одновременно друзьями Мэтью и, вне всякого сомнения, побоялись бы пустить к себе особу, попавшую в поле зрения спецслужб. Так и не решив, как ей быть, она вернулась на Олбери-стрит.

До поры до времени пресса обходила ее стороной, хотя имя Чизуэлла не сходило с первых полос. «Мейл» уже опубликовала материал на полный разворот, где освещались всевозможные скандалы и пертурбации, преследовавшие Чизуэлла. «В свое время считавшийся возможным кандидатом на пост премьер-министра…»; «…соблазнительная итальянка Орнелла Серафин, интрижка с которой разрушила его первый брак»; «…на знойной Кинваре Ханратти, которая была моложе его на тридцать лет»; «Его старший сын, лейтенант Фредди Чизуэлл, погиб в Ираке, в ходе боевых действий, которые активно поддерживал министр»; «Младший из его детей, Рафаэль, управляя автомобилем в состоянии наркотического опьянения, сбил молодую мать, которая скончалась на месте».

Публиковались обширные подборки отзывов его коллег и знакомых: «блестящий ум»; «в высшей степени компетентный министр, один из самых ярких молодых последователей Маргарет Тэтчер»; «если бы не бурная личная жизнь, мог бы достичь небывалых высот»; «на первый взгляд несдержанный и порой грубоватый, тот Джаспер Чизуэлл, которого я знал в молодые годы – мы с ним учились в Хэрроу, – был остроумным, интеллектуально развитым юношей».

Так прошло пять дней, но широкомасштабная медийная кампания таинственным образом умалчивала о Страйке и Робин, а кроме того, нигде не просочилось ни единого слова о шантаже.



Утром в пятницу, на той неделе, когда был обнаружен труп Чизуэлла, Страйк преспокойно сидел в лучах солнечного света за кухонным столом у Ника с Илсой.

Хозяева дома ушли на работу. После долгих, но безуспешных попыток завести ребенка Ник и Илса взяли двух котят, которых по настоянию Ника назвали Осси и Рикки, в честь двух игроков «Спурсов» – кумиров его юности. Котята, лишь недавно привыкшие сидеть на коленях у своих приемных родителей, не приветствовали появление здоровенного чужака. Оставаясь с ним наедине, они залезали на самый верх кухонного шкафа. Страйк постоянно чувствовал на себе взгляд двух пар бледно-зеленых глаз, с высоты следивших за каждым его движением.

Впрочем, двигался он не так уж много, а за истекшие полчаса и вовсе не сошел с места, изучая сделанные Робин фотографии, для удобства распечатанные на принтере Ника. В конце концов Страйк отобрал девять снимков, а остальные сложил в стопку и подровнял, отчего взъерошенный Рикки даже вздрогнул. Пока Страйк изучал отобранные изображения, Рикки немного успокоился и только помахивал кончиком черного хвоста в ожидании следующей вражеской выходки.

На первом фото была снятая крупным планом маленькая полукруглая метка на левой руке Чизуэлла.

На втором и третьем под разными углами фигурировал стакан на журнальном столике перед телом Чизуэлла. На дне оставалось примерно с палец апельсинового сока, а на стенках виднелся порошкообразный осадок.

Четвертый, пятый и шестой снимки Страйк выложил в ряд. Труп был снят в разных ракурсах, отчего в кадр попадали различные части гостиной. У Страйка появилась возможность изучить и стоящую в углу искореженную шпагу, и невыцветший прямоугольник от какой-то картины над каминной полкой, а под ним – пару еле заметных на темном фоне медных крючков на расстоянии чуть менее метра один от другого.

Положенные рядом снимки номер семь и восемь давали возможность рассмотреть журнальный столик целиком. Письмо Кинвары лежало поверх книжек и бумаг, среди которых затесалось одно письмо с подписью «Бренда Бейли». На книжных переплетах удалось прочесть лишь часть имени одного автора – «Кату…» – и различить какой-то пейпербэк издательства «Пингвин». Под столом виднелся вытертый ковер.

На последней, девятой фотографии, которая представляла собой увеличенный Страйком фрагмент одного из снимков с изображением покойного, хорошо просматривался оттопыренный карман брюк: Робин поймала в кадр нечто сверкающее золотом. Изучение этой вещицы прервал телефонный звонок. Это была хозяйка дома, Илса.

– Привет. – Встав из-за стола, Страйк захватил пачку «Бенсон энд Хеджес» и зажигалку.

Осси и Рикки ускакали подальше, на соседние навесные шкафы, опасаясь, как бы Страйк не запустил в них чем-нибудь тяжелым. Страйк убедился, что им не светит выскользнуть в сад, быстро вышел на задний двор и плотно затворил кухонную дверь.

– Что нового?

– Кое-что есть. Похоже, ты был прав.

Страйк опустился на чугунную скамью и закурил.

– Рассказывай.

– Я встречалась за чашкой кофе со сведущим человеком. По понятным причинам он не мог говорить свободно, однако я изложила ему твою версию, и он сказал: «Весьма вероятно». Я спросила: «Собрат-политик?» – а он: «И это весьма вероятно», тогда я заметила, что в подобных случаях массмедиа обычно не остаются в стороне, и он опять же согласился.

Страйк выпустил дым.

– Спасибо, Илса, я твой должник. У меня тоже хорошая новость: я не собираюсь у вас тут долго отсвечивать.

– Корм, ты же знаешь, мы тебе всегда рады.

– Понимаешь, коты меня невзлюбили.