Смертельная белизна

Опустившись на диван, Страйк незаметно вытащил из-под себя пару неудобных, расшитых бусинами подушек и осмотрелся. Если не считать этой жизнерадостной современной обивки, здесь господствовал традиционный английский вкус. Над столом, уставленным фотографиями в серебряных рамках, включая большой черно-белый свадебный снимок родителей Иззи – Джаспера Чизуэлла в форме Собственного королевского гусарского полка и леди Патрисии, зубастой блондинки в облаке тюля, – возвышались две гравюры с охотничьими сценами. Над каминной полкой висела огромная акварель с изображением трех светловолосых детишек: Страйк заключил, что это Иззи и двое старших – покойный Фредди и неведомая Физзи.

Иззи громыхала посудой, роняла чайные ложки, открывала и захлопывала дверцы шкафов, не находя того, что искала. В конце концов, отказавшись от предложенной Страйком помощи, она взяла с кухонной стойки поднос с заварочным чайником, кружками костяного фарфора и печеньем, чтобы перенести на ближайший журнальный столик.

– Смотрел открытие? – из вежливости спросила она, хлопоча с чайником и ситечком.

– Да, смотрел, – ответил Страйк. – Потрясающе, верно?

– Ну, первая часть мне понравилась, – сказала Иззи, – вплоть до промышленной революции, но после этого, с моей точки зрения, все пошло чересчур политкорректно. Думаю, для иностранцев осталось загадкой, с какой стати мы выставляем напоказ нашу государственную систему здравоохранения, да и весь этот рэп меня, честно сказать, утомил. Вот молоко, сахар.

– Спасибо.

Наступила краткая пауза, нарушаемая лишь позвякиванием чайных ложечек и фарфора; в Лондоне такая плюшевая тишина доступна только людям большого достатка. В мансарде у Страйка даже зимой не бывало полной тишины: улицу в Сохо заполоняли музыка, шаги, голоса; по ночам, когда пешеходы убирались восвояси, сквозь темноту с ревом неслись автомобили, а хлипкие рамы его окон дергал ветер.

– Ах да, твой чек, – с придыханием сказала Иззи, опять вскочила и принесла конверт, лежавший на кухонной стойке. – Держи.

– Большое спасибо. – Страйк принял у нее конверт.

Иззи в очередной раз села, взяла печенье, но передумала и оставила его на своей тарелке. Страйк попробовал чай – превосходного, как он понял, качества, но с неприятным вкусом сухих цветов.

– Мм, – собралась с духом Иззи, – прямо не знаю, с чего начать. – Она осмотрела свои ногти без маникюра. – Боюсь, как бы ты не подумал, что я рехнулась, – пробормотала она, глядя на него из-под ненакрашенных светлых ресниц.

– Это вряд ли, – сказал Страйк, опустил кружку и понадеялся, что сумел изобразить участливую мину.

– Ты в курсе, какое вещество экспертиза обнаружила в папином апельсиновом соке?

– Нет, – ответил Страйк.

– Амитриптилин – растертые в порошок таблетки. Не знаю, слышал ты или нет… антидепрессант. Полиция заявила, что это действенный и безболезненный способ самоубийства. Вроде как ремень и… одновременно и ремень, и подтяжки; одновременно и таблетки, и… полиэтиленовый пакет.

Иззи неаппетитно отпила чая.

– Они… полицейские… держались по-доброму, честное слово. Ну, их этому обучают, правда? Нам объяснили: при большой концентрации гелия одного вдоха достаточно, чтобы… чтобы уснуть.

Она сжала губы и вдруг громко зачастила:

– Но дело-то в том… Я совершенно точно знаю, что папа никогда не стал бы себя убивать, поскольку он к этому относился резко отрицательно, всегда говорил, что суицид – это прибежище труса, который к тому же не щадит родных и близких. И вот ведь что странно: никаких упаковок амитриптилина в доме не нашли. Ни коробочек, ни блистеров – ничего. Будь уверен, на коробочке стояло бы имя Кинвары. Кинваре прописывают амитриптилин. Она принимает его больше года.

Иззи покосилась на Страйка, проверяя, как действуют на него ее слова. Он молчал, и она продолжила:

– Накануне вечером папа с Кинварой поскандалили на том приеме, как раз перед тем, как я подошла к вам с Шарли. До этого папа нам сказал, что попросил Раффа утром заехать на Эбери-стрит. Кинвара пришла в ярость. Начала допытываться, почему папа ей ничего не рассказывает, а он только улыбнулся, и она распалилась еще сильнее.

– А почему?..

– Да потому, что она всех нас ненавидит, – объяснила Иззи, с полуслова разгадавшая вопрос. Она сцепила руки, костяшки пальцев побелели. – Кинвара всегда ненавидела всех и вся, кто мог бы соперничать с ней за папино внимание. Но больше всех она ненавидит Раффа, потому что он – копия своей матери, а Кинвара всегда тушуется от одного лишь упоминания Орнеллы, потому что та – до сих пор гламурная красотка, а Кинвара – отнюдь нет, но Кинвара и самого Раффа не выносит. Она всегда боялась, что он оттеснит Фредди и будет восстановлен в завещании. Кинвара вышла за папу только из-за денег. Она его никогда не любила.

– Что ты имеешь в виду – «будет восстановлен»?

– Когда Рафф… после того как сбил… после того случая отец исключил Раффа из завещания. Естественно, за этим стояла Кинвара. Накачивала папу, чтобы он разорвал все отношения с Раффом… короче говоря, в Ланкастер-Хаусе папа сказал, что Рафф на следующий день придет к нам в гости. Кинвара прикусила язык, а через пару минут вдруг объявила, что уходит, и действительно ушла. Теперь она утверждает, что вернулась на Эбери-стрит, написала отцу прощальную записку… да ты же там был. Вероятно, и записку видел?

– Не спорю, – ответил Страйк. – Видел.

– Да, так вот, она утверждает, что черкнула ту записку, собрала вещи и поездом уехала в Вулстон. По тому, как полицейские вели допрос, мы поняли, что у них сложилось впечатление, будто отъезд Кинвары и подтолкнул отца к самоубийству, но это же полнейший абсурд! Их брак не один год висел на волоске. По-моему, отец давно ее раскусил. Она выдумывала всякие бредовые россказни и разыгрывала мелодрамы, чтобы он не утратил к ней интереса. Уверяю тебя: знай он, что она собирается уйти, его посетило бы только облегчение, но никак не желание свести счеты с жизнью. И в любом случае он бы не воспринял эту записку всерьез – ему опротивело ее лицедейство. У Кинвары девять лошадей, а доходов – ноль. Из Чизл-Хауса ее никакими силами не вытащишь, прямо как Тинки Первую – третью жену моего деда, – пояснила Иззи. – Как видно, у нас в роду все мужчины питают слабость к женщинам с лошадьми и с пышным бюстом.

Покраснев под россыпью веснушек, Иззи перевела дыхание и заключила:

– Я считаю, отца убила Кинвара. Не могу отделаться от этой мысли, не могу сосредоточиться, все валится из рук. Ей втемяшилось, что у папы с Венецией… ей достаточно было одного взгляда на Венецию, чтобы заподозрить неладное, а уж когда «Сан» принялась что-то вынюхивать, Кинвара полностью утвердилась в своих опасениях… да тут еще папа решил восстановить в правах Раффа, тогда она и вовсе решила, что грядет новая эра, и, как мне видится, размолола свои антидепрессанты, чтобы подсыпать ему в сок… он каждое утро… так у него было заведено… натощак выпивал стакан сока… и потом, когда его сморил сон, надела ему на голову пакет и умертвила, а после написала записку… якобы требуя развода… незаметно выскользнула на улицу и уехала в Вулстон, чтобы изобразить, будто именно там она и находилась во время папиной смерти.

Иззи выдохлась и стала нервно теребить свой сапфировый крест, с тревогой и одновременно с вызовом наблюдая за реакцией Страйка.

В армии Страйку довелось расследовать не одно самоубийство; он знал, что после неудавшейся суицидной попытки человек зачастую впадает в тяжелую депрессию и этот недуг порой тянется дольше, нежели скорбь тех, чьи близкие погибли в бою. Да, у него имелись неоднозначные соображения насчет того, как Чизуэлл окончил свои дни, но не делиться же ими с этой дезориентированной, подавленной горем девушкой. В той тираде, которой разразилась Иззи, его больше всего удивила ее бьющая через край ненависть к мачехе. Против Кинвары она выдвинула нешуточное обвинение, и Страйк не мог понять, с какой стати Иззи уверилась, что эта инфантильная, обидчивая женщина, с которой он провел какие-то пять минут в салоне автомобиля, могла задумать и осуществить методично спланированную казнь.

– Иззи, – заговорил он, – следователи наверняка установили все передвижения Кинвары. В делах такого рода главным подозреваемым всегда становится муж или жена.

– Но они проглотили ее россказни, – лихорадочно зачастила Иззи. – Это видно невооруженным глазом.

«Следовательно, это не ложь», – подумал Страйк. Он слишком хорошо думал о сотрудниках Центрального полицейского управления, чтобы заподозрить их в излишней доверчивости к показаниям женщины, которая имела доступ к месту преступления и принимала лекарство, обнаруженное экспертами в крови покойного.

– Кто, кроме нее, знал, что папа пьет натощак апельсиновый сок? У кого еще были под рукой амитриптилин и гелий…

– Она признает, что покупала гелий? – спросил Страйк.

– Нет, не признает, – ответила Иззи. – А с какой стати ей себя выдавать? Истерит и строит из себя невинную девочку. – Иззи перешла на делано-тонкий голосок: – «Ума не приложу, как это попало в дом! Ну что вы все меня дергаете, отстаньте, я же овдовела!» Я рассказала следователям, что год с лишним назад она бросалась на папу с молотком.

Страйк не донес до рта кружку с неаппетитным чаем.


– Что?

– Кинвара бросалась на папу с молотком, – повторила Иззи, сверля голубыми глазами непонимающего Страйка. – У них вышел крупный скандал из-за… ну, не важно из-за чего, но они находились в конюшне… естественно, дело было дома, в Чизл-Хаусе… Кинвара выхватила из ящика с инструментами молоток и ударила отца по голове. Ей чертовски повезло, что в тот раз она его не убила. Но у него нарушились обонятельные и вкусовые рецепторы. После того случая он перестал различать вкус и запах, сделался не в меру раздражительным, но настоял, чтобы это дело замяли. Отправил ее с глаз долой и объявил, что она лечится от «неврастении». Но в конюшне находилась девушка, подручная конюха, она все видела и рассказала нам. Она же вызвала участкового врача, поскольку у папы было сильнейшее кровотечение. Эта история неизбежно попала бы в газеты, но отец упек свою женушку в психиатрическую клинику и запретил пускать к ней журналистов.

Иззи взялась за чай, но у нее так тряслась рука, что кружку пришлось опустить.

– Она совсем не такая, какой видится мужчинам, – истово заговорила Иззи. – Все они ведутся на маску нимфетки, даже Рафф. «Как можно, Иззи, она же потеряла ребенка…» Слышал бы он хоть четвертую часть того, что она несет у него за спиной, – сразу бы запел по-другому. А что ты скажешь насчет незапертой входной двери? – переключилась на другое Иззи. – Для тебя это не секрет – вы с Венецией именно так и проникли в дом, верно? Чтобы защелкнулся замок, эту дверь нужно с силой захлопнуть. Отец это знал. Будь он в доме один, непременно подергал бы ее, проверил, так ведь? Но если Кинваре на рассвете потребовалось незаметно ускользнуть, она бы легонько затворила дверь, вот и все. Видишь ли, Кинвара – невеликого ума женщина. Она непременно убрала бы все коробочки от амитриптилина, думая, что иначе себя выдаст. Я знаю, полицейские удивляются отсутствию упаковок, но мне-то понятно: они все поголовно склоняются к версии самоубийства. Поэтому я и обратилась к тебе, Корморан. – Иззи слегка подалась вперед в кресле. – Можно воспользоваться твоими услугами? Хочу доверить тебе расследование папиной смерти.

Практически с того момента, когда она подала чай, Страйк предвидел такую просьбу. Естественно, он только приветствовал возможность взяться за это дело – оно преследовало его, как наваждение. Однако клиенты, которые хотят лишь найти подтверждение собственным версиям, обычно причиняют немало хлопот. Он не мог приступить к расследованию с позиций Иззи, но из сочувствия к ее горю смягчил свой отказ.

– Иззи, полицейские не захотят, чтобы я путался у них под ногами.

– Почему мы должны перед ними отчитываться? – с жаром возразила Иззи. – Представим дело так, будто ты расследуешь эти дурацкие случаи незаконного проникновения к нам в сад, о чем без устали твердит Кинвара. Ей, кстати, будет поделом, если мы в кои-то веки серьезно отнесемся к ее словам.

– Твои родные знают о нашей встрече?

– Да, конечно, – так же пылко подтвердила она. – Физзи обеими руками «за».

– Вот как? Она тоже подозревает Кинвару?

– Ну, не совсем, – Иззи немного сникла, – но она согласна на все сто процентов, что папа не мог покончить с собой.

– Кого же она подозревает, если не Кинвару?

– Понимаешь, – Иззи, похоже, растерялась от его настойчивости, – Физз внушила себе безумную мысль о том, что тут как-то замешан Джимми Найт, но это же курам на смех. Во время папиной смерти Джимми сидел за решеткой, но Физз ничего не желает слышать. Мы ведь с тобой видели, как накануне вечером его забирали в полицию, но Физз просто зациклилась! Я у нее спрашиваю: «Откуда Джимми Найт мог узнать, где лежат амитриптилин и гелий?» – а она даже не слушает. И твердит, что Джимми Найт одержим местью…

– Местью за что?

– Как ты сказал? – Иззи забеспокоилась: Страйк мог поручиться, что она его прекрасно расслышала. – А… не важно. Это уже в прошлом.

Схватив заварочный чайник, она бросилась в кухонный отсек, чтобы долить в заварку горячей воды.

– Когда Физз говорит о Джимми, ей изменяет здравый смысл, – заявила Иззи, со стуком опуская чайник на стол. – С юных лет терпеть его не может – мы росли вместе.

Налив себе вторую кружку чая, Иззи порозовела. Страйк промолчал, и она нервно повторила:

– Шантаж никак не связан с папиной смертью. Это уже в прошлом.

– Ты ведь не поставила в известность полицию, да? – спокойно уточнил Страйк.

Наступила пауза. Иззи все сильнее заливалась краской. Она отпила чаю и отрезала:

– Нет.

А потом зачастила:

– Прости, я могу себе представить, как отнесетесь к этому вы с Венецией, но нас в данный момент более всего беспокоит вопрос об уважении к памяти нашего отца. Но всякое уважение будет перечеркнуто, если дело получит огласку. А шантаж может быть связан с папиной смертью лишь в том случае, если имело место доведение до самоубийства, но я же сказала: папа был просто не способен наложить на себя руки – ни по этой причине, ни по какой другой.

– Делия вряд ли смогла бы воспользоваться правом запрета на публикации, – начал Страйк, – без поддержки ближайших родственников Чизла, которые заявили, что никакого шантажа не было.

– Мы оберегаем память отца. А шантаж… он канул в прошлое.

– И тем не менее Физзи убеждена, что к смерти вашего отца причастен Джимми.

– Это не… это разговор особый, шантаж тут ни при чем, – бессвязно забормотала Иззи. – Джимми затаил… это трудно объяснить… Физз просто теряет рассудок, если речь заходит о Джимми.

– Твои родственники не возражают, чтобы я вновь подключился к расследованию?

– Как тебе сказать… Рафф не в восторге, но он нам не указ. Оплачивать твои услуги буду я.

– А почему он не в восторге?

– Потому, – начала Иззи, – ну… потому что из всех нас его допрашивали наиболее придирчиво, потому что… Слушай, Рафф нам не указ, – повторила она. – Твой клиент – не он, а я. У меня к тебе только одна просьба: опровергнуть алиби Кинвары… я знаю, у тебя получится.

– К сожалению, на таких условиях я не могу взяться за это дело, Иззи, – сказал Страйк.

– Почему?

– Клиент не должен мне указывать, что опровергать, а что нет. Если ты не хочешь знать всей правды, то я тебе не помощник.

– Но мне нужен ты, я же знаю, что ты – лучший, поэтому папа обратился именно к тебе, а вслед за ним и я.

– Тогда тебе придется отвечать на все мои вопросы, а не решать, что важно и что не важно.