Собиратель костей

Затем он сообщил Райму, что согласен заняться его проблемой, о которой упоминалось в статье. Однако Бергер был противником скоропалительных решений, и в течение семи или восьми месяцев они с Линкольном имели несколько длительных телефонных бесед. Сегодня произошла их первая очная встреча.

– Скажите, а нет ли у вас возможности самому совершить этот переход более естественным путем?

Переход…

– Вы имеете в виду Джина Хэррода? Вряд ли.

Хэррод, о котором говорил Райм, был достаточно известен в Америке. Этот молодой бостонец тоже пришел к заключению, что ему необходимо убить себя. Так и не найдя достойного помощника, он покончил с собой единственным доступным ему способом. При помощи рычагов управления он разжег камин, устроил небольшой пожар и, когда пламя заполыхало на полкомнаты, въехал в него на своем инвалидном кресле, надеясь сгореть заживо. Как потом писали газеты, он умер от обширных ожогов третьей степени.

Этот случай впоследствии часто упоминался в связи с проблемой эвтаназии, особенно когда ее защитники хотели показать, к каким трагедиям может привести запрет на тихую и безболезненную смерть.

Разумеется, Бергер слышал об этом несчастном юноше, поэтому сочувственно покачал головой, полностью соглашаясь с Раймом:

– Нет, конечно нет. Я считаю, что ни один человек не заслуживает такого ужасного конца.

Затем доктор осмотрел тело Линкольна и панель управления, находящуюся рядом с ним.

– А каковы ваши, так сказать, механические возможности? – поинтересовался он.

Райм принялся объяснять, как, двигая безымянным пальцем левой руки, он приводит в движение некоторые части своего тела, в результате чего может самостоятельно принимать пищу, частично обслуживать себя, и даже удивил доктора замысловатым прибором, который сам печатал на мониторе компьютера текст под диктовку Линкольна.

– Да, но настраивать любую аппаратуру для вас вынужден кто-то другой? – не отступал Бергер. – Ну, например, если вы пожелаете застрелиться, все равно для этого постороннему человеку придется идти в магазин, покупать пистолет, устанавливать его на специальной подставке, привязывать к спусковому крючку проволоку или что-то еще и так далее – для того, чтобы вы сами совершили лишь последнее движение.

– Совершенно верно.

А это означало, что тот второй, выполняющий роль помощника, на самом деле с точки зрения закона является сообщником заговора и самого настоящего убийства.

– А можно поинтересоваться, каким оборудованием располагаете вы сами? – перешел к делу Линкольн. – Оно эффективно?

– Оборудование? – недоуменно переспросил Бергер.

– Ну, то, что вы используете для… гм… своей работы, если можно так выразиться.

– Безусловно. Эффективность – сто процентов. Еще ни один мой пациент не жаловался.

Райм непонимающе заморгал, а когда Бергер довольно цинично рассмеялся, Линкольн тут же присоединился к нему.

– Если вы не умеете смеяться над смертью, то над чем же тогда вы вообще смеетесь?

– Вот, посмотрите сами, – предложил доктор.

– Вы все привезли с собой? – Внезапно Райм почувствовал, как в груди его всколыхнулась надежда. Впервые за последние годы он ощутил в душе приятное тепло.

Бергер раскрыл свой атташе-кейс и торжественно достал оттуда бутылку бренди. За ней последовал пузырек с какими-то таблетками, полиэтиленовый пакет и самая обычная резинка, которой перевязывают пачки денег в банках.

– Что это за лекарство?

– Секонал. Его больше никто не назначает. Раньше совершить самоубийство было куда проще. Эти маленькие таблеточки делают все легко и безболезненно. С появлением современных транквилизаторов убить себя стало практически невозможно. Вы только подумайте: гальцион, либриум, далман, ксанакс… Да, вы будете долго спать, но в конце концов проснетесь с ужасной головной болью…

– А при чем здесь пакет?

– Ах, пакет… – Бергер взял его в руки и принялся рассматривать, словно увидел впервые. – Это как бы эмблема и гарантия нашего Общества Леты. Конечно, неофициально, иначе вы могли бы подумать, что у нас имеется даже свой логотип. Если бренди и таблеток оказывается недостаточно, мы применяем пакет. Его просто надо надеть на голову и перетянуть резинкой у шеи. Внутрь необходимо добавить немного льда, потому что уже через несколько минут становится слишком душно и неуютно.

Райм не мог отвести взгляда от этого бесхитростного набора из трех предметов. Пакет самый обыкновенный – может, немного толстоватый, вот и все. Бренди, причем из дешевых сортов, как он успел подметить. И лекарство, правда потерявшее популярность, но которое раньше можно было купить в любой аптеке.

– А у вас довольно милый дом, – сменил тему Бергер, оглядывая комнату. – Центральный парк под боком… Вы живете на пенсию по инвалидности?

– Частично. Я работал консультантом как в полиции, так и у федералов. А после несчастного случая… Строительная компания, на участке которой произошло несчастье, выплатила мне три миллиона. Вообще-то, они говорили, что не несут ответственности за подобные случаи, но, очевидно, существовало негласное правило, по которому парализованный пострадавший все равно выигрывал дело, если уж разбирательство доходило до суда. Строительные компании всегда оставались внакладе, вне зависимости от того, по чьей вине произошел несчастный случай. Вы представляете, что начиналось в судах, если туда являлся нетрудоспособный истец…

– И, кроме того, вы написали книгу по криминалистике. Верно?

– Да, я получил за нее солидный гонорар. Мог бы и больше, но она чуть-чуть недотянула до звания бестселлера.

Бергер поднял с пола один экземпляр «Мест преступления» и пролистал его.

– Знаменитые места преступлений… Нет, вы только посмотрите! – Он рассмеялся. – Сколько же их здесь описано? Сорок? Пятьдесят?

– Пятьдесят одно.

Райм досконально описал все места преступлений в Нью-Йорке, которые только мог вспомнить. Книга появилась уже после несчастного случая, и посещать эти местечки он мог только мысленно. Некоторые из описанных преступлений были раскрыты, другие так и остались загадкой. В числе прочих Райм описал и «Олд Брюэри», старинное жилое здание, в котором в одну ночь 1839 года было совершено тринадцать преступлений, ничем не связанных между собой. Одна глава была посвящена Чарльзу Обриджу Дикону, убившему свою мать 13 июля 1863 года, во время восстания против вербовки солдат на Гражданскую войну. Затем он обвинил в ее смерти бывших рабов, чем спровоцировал крупнейший погром черного населения города.

Райм рассказал и об архитекторе Стэнфорде Уайте, убившем свою жену и ее любовника на том самом месте, где сейчас находится Медисон-сквер-гарден, и об исчезновении судьи Крейтера, и о Джордже Метески, безумном бомбометальщике 50-х, и о Мэрфи Прибое, пытавшемся похитить крупнейший алмаз «Звезда Индии», и о многих-многих других.

– Особенности строительства зданий в девятнадцатом веке… подземные реки… школы обучения дворецких, – читал Бергер, листая книгу и поражаясь эрудиции ее автора. – Сауны для гомосексуалистов, публичные дома в Чайна-тауне, русские православные церкви… Откуда вы все это узнали о своем городе?


Райм пожал плечами. Во время службы в следственном управлении он изучил литературу по истории Нью-Йорка не меньше, чем по криминалистике. И не только по истории. Его интересовали политика, геология, социология, инфраструктура города.

– Специалисты по криминалистике существуют не в вакууме, – пояснил он. – Чем больше вы знаете об окружающем мире, тем больше можете применить…

Сразу же почувствовав, что в голосе зазвучали и другие нотки, стоило вспомнить прошлое, как он осекся и оборвал себя на половине фразы. Сейчас он сердился на себя за то, что доктор сумел так легко перехитрить его, заведя разговор на близкую ему тему.

– У вас это неплохо получилось, доктор Бергер, – мрачно констатировал Линкольн.

– Ну что вы… Кстати, зовите меня просто Билл. Пожалуйста.

Но Райма не так-то просто было смутить.

– Да, я об этом тоже кое-что слышал. Мне надо взять большой чистый гладкий лист бумаги и написать все причины, из-за которых мне хочется себя убить. Затем берется другой такой же белый чистый гладкий лист, но теперь я пишу на нем те причины, по которым мне этого делать не следует. Сразу приходят на ум такие слова, как «продуктивный», «полезный», «интересный», «бросающий вызов» и так далее. Большие красивые слова. Каждое весом в сто тонн. Но только для меня теперь они ровным счетом ничего не значат. И, кроме всего прочего, я и карандаш-то в руки не могу взять, чтобы написать все это и спасти свою душу.

– Линкольн, – мягко обратился к Райму Бергер, – прежде всего я должен хорошенько убедиться в том, что вы являетесь подходящим кандидатом для нашей программы.

– Кандидатом? Для программы? Ах, ну да, это все эвфемизмы! – горько усмехнулся Райм. – Доктор, я все уже давно решил. И я хочу это сделать сегодня. Если говорить точнее, прямо сейчас.

– Но почему именно сегодня?

Глаза Райма вернулись к столику, где стояла бутылка с бренди.

– А почему бы и нет? – торопливо зашептал он. – Почему не сегодня? Двадцать третьего августа. Отличный денек. Ничем не хуже и не лучше остальных, чтобы умереть.

Доктор постучал себя пальцами по губам:

– И все же мне придется потратить еще некоторое время, чтобы побеседовать с вами, Линкольн. И только если я буду стопроцентно убежден в том, что вы действительно желаете продвигаться вперед по намеченному пути…

– Желаю, – громко произнес Райм, в очередной раз убеждаясь в том, насколько слабы и невыразительны слова, если они не сопровождаются жестикуляцией. Как ему хотелось сейчас для убедительности вложить свою ладонь в ладонь доктора или вознести руки к небу в мольбе!

Не спрашивая у хозяина разрешения, Бергер достал из кармана пачку «Мальборо» и закурил. Из другого кармана, как из волшебной шляпы фокусника, возникла складная металлическая пепельница. Бергер сидел на стуле, скрестив худые ноги, и напоминал теперь юношу, впервые вышедшего в свет и пробующего табак в компании взрослых.

– Линкольн, я полагаю, вы понимаете, какие проблемы возникают в нашем деле?

Конечно, он все прекрасно понимал. Именно поэтому Бергер и прилетел сюда лично, и по тем же причинам ни один из лечащих врачей Райма не согласился помочь ему. Подстегивать неизбежную смерть – это одно дело. Между прочим, почти треть всех врачей, которым приходится лечить безнадежных больных, нередко выписывают смертельные дозировки лекарств. И в этих случаях прокуроры в основном закрывают глаза на подробности смерти, если только сам доктор не начинает щеголять своей причастностью к случившемуся, как это было с Кеворкяном.

Но калека, инвалид, паралитик – совсем другое дело. Линкольну Райму недавно исполнилось сорок лет. Он отказался от искусственной вентиляции легких, и если внутри его не было нескольких коварных генов, то ничто не помешало бы ему дожить лет до восьмидесяти.

– Позвольте мне быть с вами откровенным до конца, – продолжал Бергер. – Я должен быть уверен, что меня не подставляют.

– Подставляют?

– Ну, все эти преследования со стороны прокуратуры… Я уже попадал в такую ловушку.

Райм искренне рассмеялся:

– Вы знаете, генеральный прокурор Нью-Йорка – слишком занятой человек, чтобы разбираться в жалобах какого-то инвалида.

Взгляд Райма случайно упал на оставленный Селитто отчет.

…В десяти футах юго-западнее жертвы на небольшом холмике белого песка найден плотный шарик беловатого цвета примерно двух дюймов в диаметре. Вещество было подвергнуто энергорассеивающему просвечиванию в рентгеновских лучах. Получена формула: Ca2Mg(Al Si)8O22(OH)2. Источник вещества не обнаружен. Образец отослан в лабораторию ФБР для дальнейшего анализа…



– Мне приходится соблюдать крайнюю осторожность, – добавил Бергер. – И это составляет существенную часть моей профессиональной деятельности. Ведь я полностью отказался от ортопедии. Кроме того, то, чем я занимаюсь сейчас, больше чем обыкновенная работа. Я посвятил свою жизнь помощи другим в окончании их жизни.

…В непосредственной близости от вышеуказанного предмета, а именно в трех дюймах, были найдены два обрывка бумаги. Один из них представляет собой фрагмент обыкновенной газеты со словами «три часа дня» (шрифт «Таймс роман», краска типографская, используемая для печати коммерческих газет). Второй фрагмент предположительно является частью страницы из книги с напечатанными на нем цифрами 823. Шрифт «Гарамонд». При нингидриновом анализе обнаружены скрытые отпечатки пальцев. Идентификация невозможна…



Что-то начинало терзать Райма. Например, этот шарик. Почему Перетти сразу не выяснил, что это такое? Вроде бы здесь все достаточно очевидно. И для чего эти вещественные доказательства – и шарик, и обрывки бумаги – свалены в одну кучу? Что-то здесь явно не так…

– Линкольн!

– Простите…

– Я говорил… Вы же не являетесь смертельно больным человеком, умирающим от невыносимой боли. Кроме того, у вас есть крыша над головой. У вас есть деньги, талант. Вы консультируете полицейских… и это приносит людям огромную пользу. Если бы вы захотели, то смогли бы вести достойную и… да-да! – продуктивную жизнь. И достаточно долгую.

– Долгую. Вот именно. В этом тоже заключается моя проблема. – Райму надоело вести себя слишком вежливо, и он позволил себе грубо рявкнуть на доктора: – А на черта мне эта долгая жизнь, скажите на милость?!

– Понимаете, – медленно заговорил Бергер, – если у вас имеется хоть малейший шанс на то, что вы могли бы пожалеть о своем решении, то ведь жить с этим дальше придется мне. А не вам.

– А кому интересно в этом копаться? Никто ничего и не узнает.