Соблазняющий разум. Как выбор сексуального партнера повлиял на эволюцию человеческой природы

Официантки знают о человеческом великодушии больше, чем многие философы-моралисты. Их доход зависит от чаевых. С точки зрения экономиста, чаевые в ресторанах – классический пример “иррациональной” человеческой доброты: это добровольные пожертвования посторонним, которые вряд ли вернут деньги. По стандартной дарвиновской модели, все мы должны давать чаевые неохотно и скупясь. Однако наблюдаем мы совсем другое. Многие официантки говорят, что мужские компании гораздо щедрее женских, но больше всего чаевых оставляют мужчины, расплачиваясь за ужин в рамках свидания с девушкой. Это вполне соответствует идее, что половой отбор поддерживает демонстрации великодушия. Можно возразить, что мужчины оставляют больше чаевых, потому что у них больше денег. Но это наивный с экономической точки зрения аргумент, поскольку эгоистичные мужчины могли бы поесть в чуть более престижном ресторане или заказать вино подороже и оставить меньше чаевых. Этот аргумент несостоятелен еще и в эволюционном плане, потому что порождает интересный вопрос: а почему мужчины стремятся больше зарабатывать?

Когда Тед Тёрнер в 1997 году объявил, что пожертвует миллиард долларов Организации Объединенных Наций, его жена Джейн Фонда поступать так же не стала. Здесь возможны два объяснения. Во-первых, можно сказать, что Тёрнер мог себе позволить расстаться с такой суммой, поскольку его состояние тогда оценивали в четыре с лишним миллиарда долларов, а Джейн Фонда – не могла, поскольку ее капитал не превышал нескольких сотен миллионов долларов. Мы могли бы принять разницу в доходах мужчин и женщин как данность и объяснять этим межполовую разницу в благотворительной активности. Второй вариант – попробовать объяснить с точки зрения теории Дарвина, почему мужчины больше женщин заботятся о добыче ресурсов, если в итоге все равно отдают их другим. Ключ к ответу нам может дать интервью, которое Тёрнер дал Ларри Кингу. В нем миллионер рассказал, что его жена, услышав о его намерении сделать крупное пожертвование, расплакалась от радости и воскликнула: “Я так горда быть твоей женой! Никогда в жизни я не была так счастлива”. По крайней мере в этом случае благотворительность вызвала восхищение партнерши.

Один из самых выдающихся примеров мужского стремления зарабатывать ради благотворительности показал Джон Дэвисон Рокфеллер (старший), нефтяной магнат, живший в XIX веке. В бизнесе он был беспощадным монополистом, но в личной жизни – благочестивым баптистом, который с юных лет горел желанием творить добрые дела. Даже в первый год своей работы – а тогда ему было 15 лет, и он служил помощником бухгалтера – Джон пожертвовал 6 % своего пустякового годового оклада на благотворительность. Когда в 1859 году Джону исполнилось 20 лет, это было уже 10 %: в тот год он потратил 2000 долларов, чтобы заплатить залог за родную церковь и тем самым спасти ее от банкротства, а также чтобы помочь афроамериканцу из Цинциннати выкупить свою жену из рабства. Его великодушие не оставалось незамеченным. Одна девушка из его прихода рассказывала о молодом Рокфеллере, что он не был особенно красив, но “привлекал религиозных девушек своей добродетелью, религиозным рвением, серьезностью, приверженностью церкви, искренностью и благородными устремлениями”.

Даже когда к его 40 годам дивиденды от его монополии Standard Oil перевалили за 10 миллионов долларов в год, Джон не возгордился, подобно другим магнатам “позолоченного века”[69]. Он предпочитал вкладывать деньги в создание институтов, среди которых Рокфеллеровский институт медицинских исследований и Университет Чикаго (одним из первых преподавателей которого, кстати, был Торстейн Веблен). После 50 лет Рокфеллер больше занимался исследованием возможностей благотворительности, чем собственным бизнесом, и до своей смерти в возрасте 93 лет он успел вложить значительную часть своего миллиардного состояния в тщательно продуманные направления благотворительности. Фонд Рокфеллера был его павлиньим хвостом.





Мужское великодушие в ухаживаниях




Традиционные теории эволюции морали едва ли способны объяснить одностороннее великодушие по отношению к неродственным особям. Они фокусируются на тривиальных случаях, таких как чаевые в ресторане, и игнорируют тот важнейший факт, что мужское великодушие ярче всего проявляется во время ухаживаний. Ухаживания связаны для мужчин с огромными затратами: они требуют времени, энергии, ресурсов и сопряжены с высокими рисками. Птичьи песни, например, просто растворяются в воздухе, не принося самкам никакой пользы помимо информации о приспособленности самца. Другие мужские ухаживания могут быть выгодны для целого сообщества – вспомните легендарных рыцарей, которые побеждают драконов, чтобы добиться руки принцессы, или охотников плейстоцена, убивающих мамонтов. В редких случаях ухаживания даже приносят пользу самке: например, в виде добычи, которой самцы мух-скорпионниц угощают своих пассий.

Некоторые исследователи, в частности Хелен Фишер и Камилла Пауэр, усматривали в человеческих ухаживаниях общественный договор, согласно которому мужчина предлагает женщине ресурсы – например, мясо – в обмен на секс. Слегка утрируя, можно описать ухаживания так: мужчины покупают репродуктивный потенциал женщин за подарки, руководствуясь теми же инстинктами взаимного альтруизма, что лежат в основе торговли. С этой точки зрения проституция – это самая древняя профессия, а брак – одна из форм проституции. Экономист Гэри Беккер получил в 1992 году Нобелевскую премию по экономике отчасти за анализ брака как вида договорных отношений. В современном мире, где вся кукуруза становится генетически модифицированной, а все отношения – договорными, идея о том, что ухаживания – это проявление взаимного альтруизма, кажется правдоподобной. Однако при ближайшем рассмотрении открывается ее несостоятельность.

Джентльмены и феминисты понимают разницу между проституцией по договору и традицией дарить подарки женщине во время ухаживаний. Если мужчина заплатил за ужин своей спутницы, она совершенно не обязана с ним за это спать. А если ему кажется, что обязана, – значит, он невежественный сексист. Незадачливый кавалер не имеет права тащить девушку в суд по мелким искам, если она скажет: “Спасибо за прекрасную трапезу, но я думаю, что мы друг другу не подходим”. Конечно, влюбленный мужчина может почувствовать обиду и разочарование, получив отказ, но это не значит, что девушка обманула его, нарушив некий негласный договор. Это значит лишь то, что его отвергли. Момент, когда отношения перейдут на следующий этап, определяется решением девушки, а не подарками мужчины. (Хотя в некоторых культурах, если пара встречается довольно долго и женщина принимает все более ценные подарки, негласный сексуальный контракт уже может подразумеваться.)

Более того, многие мужчины были бы не в состоянии купить репродуктивный потенциал женщины, если бы ухаживания представляли собой просто обмен благами. Какова реальная рыночная цена 9-месячной беременности, болезненных родов, изнурительного грудного вскармливания и 20 лет материнской заботы? Как минимум полмиллиона долларов при базовом окладе 25 тысяч. Сколько тратят мужчины на ухаживания в первые месяцы? Наверное, раз в тысячу меньше. Великодушие мужчины может распространиться на период после рождения ребенка, а может и ограничиться фазой ухаживаний. Подобный анализ можно провести и для общества охотников-собирателей, сопоставив энергетические затраты женщин на беременность и заботу о ребенке с энергетической ценностью мяса, которым делятся мужчины. Неужели женщины просто недооценивают себя – этак раз в тысячу? Если теория взаимного альтруизма верна, маловероятно, что эволюция могла наделить женщин таким низким самоуважением. Женщины-мутанты с повышенными запросами вытеснили бы непритязательных особ, поскольку их дети получали бы преимущество в виде дополнительных ресурсов.

Наконец, мужское великодушие в ухаживаниях – малоэффективный способ передачи ресурсов женщине. Здесь как с благотворительностью: мы заботимся не об эффективности, а о затратности пожертвования и добрых намерениях. Эффективная передача благ совершенно не романтична. Если бы человеческие ухаживания произошли от взаимного альтруизма, они были бы устроены очень, очень просто. Вот как это выглядело бы в наши дни: женщины выставляют свои репродуктивные возможности на интернет-аукцион, принимают денежные переводы от претендентов мужского пола и выбирают того, кто перевел больше всех. И все полученные деньги при этом оставляют себе. Женская эмоциональная система была бы приспособлена к тому, чтобы влюбляться в самого щедрого участника аукциона, даже если в плейстоцене и не практиковались онлайн-переводы. То, что этот сценарий кажется нам таким непривлекательным, – психологический аргумент против модели реципрокного альтруизма.

Романтические подарки – самый бесполезный для женщин и самый затратный для мужчин вид подарков. Цветы, которые вянут, свечи, которые сгорают, слишком дорогие ужины, прогулки по экзотическим пляжам – вот стандартные атрибуты современной романтики. Они не повышают шансы женщин на выживание в той же мере, в какой истощают мужские кошельки. Можно предположить, что все эти вещи доставляют удовольствие, но мы уже обсуждали, что удовольствие – это как раз то, что требует эволюционного объяснения. Как эволюция могла благоприятствовать тому, кто влюбляется в особей, одаривающих бессмысленными излишествами, бесполезными для выживания? Тот факт, что обручальное кольцо с бриллиантом сделано из прочного материала, не приносит женщине материальной выгоды с биологической точки зрения. Если бы женщину интересовала сугубо экономическая выгода от обладания бриллиантами, она не возражала бы против того, что ее жених отхватит их на распродаже товаров какого-нибудь “магазина на диване”. Но ведь она хочет, чтобы кольцо было куплено за полную цену у “Тиффани”, потому что это “романтичнее” – читай, дороже. Философы-моралисты могут и не считать связанное с ухаживаниями великодушие мужчин высокоморальным поведением. Но с точки зрения женщины, получающей романтический подарок, это главная добродетель.





Половой отбор по способности к сочувствию




Эмпатия – это способность понимать, когда другие страдают, а сочувствие – эмоциональная способность сопереживать чужому страданию. Ухаживания в основном состоят из демонстраций способности к сочувствию: мы проявляем доброту к детям, сочувственно слушаем рассказы наших возлюбленных об их прошлых бедах. Развитие эмоциональной близости можно рассматривать как взаимную демонстрацию чрезвычайно высокого уровня сочувствия.

Выбирая партнеров, проявляющих доброту во время ухаживаний, на самом деле мы отдаем предпочтение вполне определенной черте личности – она была измерена и изучена психологами вдоль и поперек. Согласно самой распространенной модели личности, пятифакторной, одна из важнейших личностных черт – это доброжелательность. Те, кто в тестах набирают высокий балл по этому показателю, – это сострадательные, любящие, искренние и альтруистичные люди, на которых можно положиться. Эмпирические исследования показывают, что эти свойства, как правило, действительно идут в комплекте и практически не зависят от других – сознательности, экстраверсии и интеллекта. Когда людей просят охарактеризовать черты личности как в разной степени позитивные и негативные, самой позитивной они неизменно называют доброжелательность. В число самых негативных попадают ее противоположности: лживость, жестокость, скупость, лицемерие. Кроме того, оказывается, доброжелательность умеренно наследуется: обычно у доброжелательных родителей и дети такие же.

Выбирая партнеров, проявляющих сочувствие в ухаживаниях, люди также могут пытаться избегать психопатов. Истинная психопатия (антисоциальное расстройство личности) встречается очень редко – меньше чем у 1 % человеческой популяции, но значительная часть убийств, изнасилований, нападений и других серьезных преступлений совершается именно психопатами. В основе психопатии лежит неспособность к сочувствию. Среди женщин это расстройство распространено меньше: возможно, это связано с тем, что в прошлых поколениях психопатки не проявляли необходимого сочувствия к своим детям. А вот неспособность к сочувствию у мужчин не означала их репродуктивную несостоятельность. Наоборот, мужчины-психопаты часто совращают и оплодотворяют женщин, а затем забывают о них. Женщины стараются избегать таких сценариев, поэтому психопаты знают, что в ухаживаниях нужно симулировать доброжелательность. Лишь немногие, подобно Ганнибалу Лектеру, щеголяют своей неспособностью к сочувствию: обаятельных гениев с изысканными манерами среди психопатов мало. В основном это банальные негодяи, которые бьют своих девушек, без повода задирают парней в барах, попадают в тюрьму, а потом в четыре раза чаще, чем не психопаты, подают ходатайства об условно-досрочном освобождении: обычно они не считают, что сделали что-то не так.

Если наши сексуальные предпочтения развивались для того, чтобы мы избегали чего-то, то это что-то – психопаты. Вполне возможно, что в человеческой эволюции шла тройная гонка вооружений: самки обзаводились все более качественными инструментами для определения мужской способности к сочувствию, самцы-психопаты учились все лучше ее имитировать, а обычные самцы осваивали все более сложные демонстрации способности к сочувствию, которые становилось все труднее и труднее подделывать. Так же как индикаторы приспособленности развились, чтобы рекламировать “свободу от вредных мутаций”, индикаторы сочувствия могли сформироваться, чтобы рекламировать “свободу от психопатии”.

Психолог Ганс Айзенк утверждал, что помимо истинной психопатии существует психотизм – черта личности, которая встречается гораздо чаще, чем соответствующее расстройство. Психотики агрессивны, холодны, эгоцентричны, равнодушны, расчетливы и почти лишены эмпатии. Как и психопатия, эти качества обычно не способствуют формированию любовных союзов, хотя могут оказаться полезными для завоевания доминантных позиций. Нам психотизм сейчас интересен вот почему: теория врожденной порочности ошибочно принимает одну из возможных личностных черт в ее предельном выражении за базовое свойство человеческой природы. Люди с экстремальным психотизмом прекрасно способны к непотизму и стратегическому обмену, когда им это выгодно, – им просто не свойственны сочувствие и доброжелательность, характерные для среднего человека. Если эволюционный эгоизм приравнять личностному, тогда получится, что все люди должны быть психопатами. Но это не так, поскольку сочувствие дает скрытое преимущество в половом отборе.

Инстинкты демонстрации сочувствия, сформированные в ходе полового отбора, сказываются не только на нашем брачном поведении и склонности к великодушию, но и на нашем мировоззрении. По убеждениям людей мы привыкли судить об их моральном облике. Все мы испытываем социальное давление, заставляющее нас корректировать наши взгляды в соответствии с принятым представлением о взглядах человека с “добрым сердцем”, даже если они нерациональны. Иногда мы даже ловим себя на высказываниях вроде “его идеи, может, и верны, но с сердцем явно что-то не так”. Понятие политкорректности – одно из следствий таких атрибуций. Когда, к примеру, ученый говорит: “Я располагаю данными, подтверждающими наследуемость интеллекта у людей”, люди слышат: “Я недостойный любви пренеприятный психопат”. Стараниями борцов за идеологическую корректность может формироваться впечатление, что убеждение А должно говорить о личностной черте X. Если X – отталкивающая черта в социальном и сексуальном плане, то убеждение А становится табуированным. Так наши инстинкты демонстрации моральных качеств, сформированные в ходе полового отбора, перерождаются в идеологические догмы. Я думаю, что главный элемент рационального мышления – умение отделять интеллектуальную составляющую высказываний человека от его морального облика. Нам это дается с трудом, а это говорит о том, что политические, религиозные и псевдонаучные идеологии очень долго были частью моралистических демонстраций.





Верность партнеру и романтическая любовь




Если вы будете спать с кем попало, ваш возлюбленный, скорее всего, бросит вас. Механизм выбора партнера отвечает не только за формирование союзов, но и за разрывы. Наша способность, пусть и несовершенная, хранить верность – результат того, что наши предки предпочитали преданных партнеров и прекращали отношения с изменниками. Дэвид Басс подчеркивал, что люди приобрели специализированные эмоции, позволяющие выявлять измены сексуальных партнеров и наказывать за них, – и этот механизм никак не связан с инстинктами, благодаря которым мы вычисляем мошенничество при сотрудничестве.

Эволюционная психология справедливо утверждает, что неверность партнеру у людей распространена гораздо шире, чем то предполагает культурный идеал моногамного союза. Бо́льшая склонность мужчин к флирту соответствует предсказаниям теории полового отбора. Но я нахожу удивительным, насколько верность у большинства людей выражена сильнее, чем у других млекопитающих. Самцы некоторых птиц хранят относительную верность, но самцы большинства приматов никогда не упускают возможности спариться с согласной на это самкой. Самкам других видов приматов тоже не свойственна преданность одному половому партнеру. Если самкой заинтересуется самец более высокого ранга и если она не сильно боится побоев на почве ревности (у шимпанзе это обычное дело), она может сменить партнера. Люди другие. Мы ценим верность в других и способны подавлять свои поведенческие паттерны, связанные с ухаживанием и спариванием, даже если испытываем сильное влечение.

Верность можно рассматривать как одно из проявлений реципрокного альтруизма, ведь за мошенничеством в любви следует наказание. Только это наказание обычно эксплуатирует механизм выбора партнера. Тот, кто наказывает, обрывает связь, закрывает обидчику доступ к своему телу или начинает заниматься сексом с кем-то другим. Не имеет большого значения, состоит ли выбор партнера на службе у реципрокности или наоборот: в любом случае люди хотят видеть в партнере эту добродетель.

Половой отбор породил двойную защиту от неверности партнеру: романтическую любовь и привязанность. Романтическая любовь фокусирует все ухаживания на единственном объекте и заставляет игнорировать всех остальных. Как минимум несколько недель или месяцев она предотвращает измены. Излишне говорить, что романтическая любовь сексуально привлекательна. Вряд ли она сама по себе повысит привлекательность неприглядного во всех отношениях индивидуума настолько, чтобы с ним захотелось совокупиться, но при прочих равных при выборе партнера она ценится очень высоко. Половой отбор способствовал формированию любви не в последнюю очередь потому, что она была гарантией верности.

Однако страстная любовь – влюбленность – редко длится дольше пары лет. Этого слишком мало, чтобы совместно вырастить ребенка, в чем заинтересованы оба партнера. Для долгосрочных отношений гораздо важнее дружеская, проникнутая взаимным уважением привязанность. Такая привязанность не выключает сексуальное влечение к другим, но позволяет управлять им с помощью флирта и эротических фантазий. Способность к флирту (псевдоухаживания, не ведущие к сексу) – одна из самых недооцененных в современном мире добродетелей и, можно сказать, главная приправа социальной жизни взрослого человека на протяжении всей истории. Не менее важны и сексуальные фантазии, придающие остринку взрослой умственной жизни. Они допускают неверность реальному партнеру в воображении, не столь обидную для него, как реальные связи на стороне.

Наша верность партнеру – результат компромисса между двумя видами селективного давления. С одной стороны давил половой отбор, поддерживающий верность романтической любовью и преданностью партнеру, а с другой давили потенциальные репродуктивные преимущества разврата. Особенно сильно они давили на самцов, чья потенциальная выгода делает дезадаптивным полное подавление влечения ко всем, кроме единственной партнерши. Флирт и фантазии иногда перерастали в реальные сексуальные связи, и это могло приносить нашим предкам чистую репродуктивную выгоду. Механизм выбора партнера не может проникнуть в наши мысли и полностью устранить полигамные желания. Он может лишь наказать нас за то, что мы изменяем наяву или заглядываемся на других. Мы не всегда верны партнеру, но это не говорит о несовершенстве адаптации, делающей нас верными. Возможно, для плейстоцена именно эта стратегия была более адаптивной, и самым высоким репродуктивным успехом награждались те, кто хранил верность партнеру почти всегда – за исключением тех моментов, когда возникали значительно более соблазнительные возможности.






Добродетели хорошего отцовства




Мужское великодушие во время ухаживаний, как правило, не пропадает после первого совокупления и даже после рождения первого ребенка. Как мы видели в главе 7, многие мужчины становятся хорошими, великодушными отцами даже для неродных детей. Конечно, они далеко не так много возятся с детьми, как матери, но гораздо больше, чем самцы большинства приматов. Мы уже знаем, что отцовскую заботу можно интерпретировать скорее как форму ухаживаний, чем как родительский вклад. Женщины бросают плохих отцов и продолжают связь с хорошими, а это значит, что половой отбор довольно мощно поддерживает мужскую заботу о детях. Тут мало что можно сказать еще, кроме как обсудить добродетели отцовства в контексте морали, которой посвящена эта глава.

Великодушие отцов, а отчимов в особенности, нельзя объяснить непотизмом или реципрокностью. Пасынки и падчерицы, скорее всего, никогда не отплатят за заботу, а предположение, что за них это сделает их мать с помощью секса, просто опошляет ее выбор партнера. Конечно, быть хорошей матерью – тоже добродетель, но материнскую заботу естественный отбор поддерживал все 200 миллионов лет эволюции млекопитающих. Действительно, материнские добродетели самок млекопитающих, включая их способность к производству молока, – основная причина успеха нашего класса. Помимо этого наследия млекопитающих, мужской выбор партнера должен был благоприятствовать и другим индикаторам пригодности к материнству: например, явному интересу к чужим детям или многословному выражению гордости достижениями своего ребенка. Эти и другие материнские добродетели нашего вида не так давно проанализировала Сара Блаффер Хрди в своей книге “Мать-природа”.





Честность[70]




Мошенничество в спортивных состязаниях влечет за собой моральные наказания особого рода. На мошенника показывают пальцем, его бранят и наставляют на путь истинный. Но возмущение, которое у нас вызывает нечестность спортсменов, отличается от возмущения отказом платить добром за добро. Если кто-то обманывает нас в ходе социального сотрудничества, мы наказываем за это стандартно: дуемся и обрываем все контакты с обидчиком. Если кто-то обманывает нас в спорте, мы громко жалуемся на людях, а потом продолжаем с ним состязаться. Почему мы так поступаем?

Спорт – не один из видов альтруизма. Спорт – это особая, ритуализованная и сдержанная, форма интенсивной сексуальной и социальной конкуренции. Как правило, мы не играем против родственников, поэтому сдержанность нельзя объяснить родственным отбором. Реципрокность относится к делу больше, но лишь в той мере, в какой она причастна к любым социальным взаимодействиям, которые повторяются и предполагают затраты, выгоды и возможность обмана.

Очередность действий и правила в спорте отличаются от таковых при взаимовыручке. Перебрасывая друг другу теннисный мяч, Пит Сампрас и Андре Агасси не обмениваются благами, а стараются заработать побольше очков. Конечно, спортсмены участвуют в спортивных играх исходя из ожидания, что играть в любом случае будет выгоднее, чем не играть. Но блага они получают не друг от друга, как это происходит при экономическом обмене, а от зрителей – в виде высокого социального статуса, которым награждается хороший игрок. Разумеется, зрителям необязательно физически присутствовать на игре, чтобы наделить победителей статусом – достаточно узнать о результате из слухов. Заявление о том, что победитель мухлевал в состязании – серьезное сексуальное оскорбление, поскольку оно оспаривает право на статус – одну из самых ценных валют на брачном рынке.

В соревновательном спорте, играх и состязаниях мошенничество – это все, что препятствует меритократии, то есть победе достойнейших. В идеале победить должен лучший. На все, что подрывает уверенность в корреляции между способностями участников и исходом состязания, смотрят с подозрением – и не важно, было это явным нарушением правил или нет. На самом деле, спортивные правила часто меняют ради сохранения связи между реальными способностями спортсменов и результатом, как, например, в случае запрета стероидов в профессиональном спорте. Мы придаем большое значение равным условиям не только в спорте, но и в других видах меритократических соревнований. Чем честнее соревнование, тем достовернее данные об относительной приспособленности победителя, которые поставляет выигрыш. Если нет претензий к честности состязаний, то выбор партнера, основанный на спортивных результатах, становится максимально эффективным. В главе 8 мы обсуждали, что особенности нашего разума, лежащие в основе спортивных способностей, могли появиться в результате полового отбора. Но наши связанные со спортом инстинкты включают и мощный аппарат моральных суждений.

Беспокойство о меритократии, или справедливости, наполняет человеческую социальную жизнь, выходя далеко за рамки спорта. Что же такое меритократия? Воплощенная меритократия предполагает, что социальный статус несет максимум информации о приспособленности. На первый взгляд кажется, что “меритократическое” моральное чутье не может иметь биологическую природу. Человек со средними заслугами и средней приспособленностью по определению не может победить в состязании, которое отвечает принципу меритократии. Зачем же людям средней приспособленности заботиться о воплощении этого принципа? Я думаю, что люди хотят иметь возможность выбрать лучшего партнера из доступных им и потому приветствуют меритократию в состязаниях между представителями противоположного пола. Никто не хочет, чтобы его превзошли более “качественные” соперники, зато все хотят возвыситься над конкурентами с меньшими возможностями. Не только первое место имеет значение: важна любая видимая разница в приспособленности и социальном статусе. Таким образом, все люди заинтересованы в меритократических соревнованиях, поскольку они позволяют эффективнее выбирать партнера. Вероятно, наша забота о справедливости имеет именно такое происхождение.

Но не нужно путать равенство возможностей (меритократию) и равенство результатов (эгалитаризм). Племена охотников-собирателей в некоторых отношениях очень эгалитарны: например, они поровну делят мясо, озвучивают собственное мнение на советах племени и не дают никому провозгласить себя племенным вождем. Однако в вопросах размножения они чаще всего меритократичны. Это связано с тем, что выбор партнера делает невозможным равенство результатов на уровне репродуктивной конкуренции. Из-за дискриминационной природы выбора партнера все эгалитарные утопии здесь утопичны. Женщины искренне могут поддерживать идею равной доступности секса для всех мужчин, но ни одна женщина как индивидуум не захочет отказаться от своего права выбора партнера и отдаться непривлекательному, неприспособленному мужчине. В сексуальной сфере никто не согласится с максимой “от каждого по способностям, каждому по потребностям”. В интересах всего племени, чтобы репродуктивное состязание было меритократическим, однако племя не заинтересовано в подавлении механизма выбора партнера ради уравнивания репродуктивного успеха между всеми членами племени.





Половой отбор и Ницше




Одержимость реципрокностью довела эволюционную психологию до концентрации внимания на том, что Фридрих Ницше называл моралью стада: благоразумии, смирении, честности, совести, надежности, равенстве, подчинении социальным нормам, культе альтруизма. В сочинении “К генеалогии морали” Ницше утверждал, что во многих человеческих культурах моральная ценность приписывается совсем другим добродетелям: храбрости, мастерству, красоте, фертильности, силе, гордости, лидерству, стоицизму, жертвенности, терпимости, милосердию, радости, юмору, изяществу, хорошим манерам и созданию социальных норм. В “Воле к власти” Ницше обозначил ядро этих языческих добродетелей, которое составляют “(1) добродетель как способ принуждения, (2) добродетель как средство соблазнения, (3) добродетель как (придворный) этикет”. Что поразительно, добродетели Ницше сильно напоминают индикаторы приспособленности, поддерживаемые половым отбором.

Ницше глубже, чем любой другой философ-моралист, погрузился в исследование биологической природы моральных суждений, пытаясь понять, как они могут служить нуждам органической жизни. Он называл добродетель “атрибутом роскоши первого порядка”, обнаруживающей “прелесть чего-то редкого, неподражаемого, исключительного, незаурядного”. Благодаря своей избыточности добродетели выдают “процессы физиологического процветания или упадка”. Для Ницше добродетелью было то, что в состоянии демонстрировать только здоровый и сильный.

Конечно, мы можем вспомнить ответ дворецкого Дживса на вопрос Берти Вустера, стоит ли читать Ницше: “Вам не понравится Ницше, сэр. Это нездоровое чтение”[71]. Ницше читал Дарвина, но не понял его. Он чувствовал, что сексуальность и сила находятся в сердце человеческих ощущений, суждений, ценностей, идеологий и знания, но он не понимал теорию полового отбора. Как и Альфред Уоллес, он ошибочно объяснял “избытком энергии” затратные демонстрации, не несущие явной пользы для выживания.

Имя Ницше до сих пор табуировано в приличном обществе из-за его незаконного присвоения нацистами. Но, пожалуй, стоит обратить внимание на его идею, что можно анализировать с биологической и психологической точки зрения не только христианские ценности, которые он называет моралью стада, но и другие. Ницшеанские добродетели, в отличие от христианских, не вызывают вопросов со стороны теории эволюции, поскольку они не столь альтруистичны. Но наш анализ человеческой морали не должен ограничиваться поведением, которое связано с интригующими теоретическими проблемами. Некоторые аспекты человеческой морали могут нести несомненную прямую пользу для выживания. Другие аспекты, такие как ницшеанские добродетели, могут отражать эволюционные адаптации для определенных типов затратных демонстраций – подобно другим гандикапам, формируемым половым отбором.

Наука выиграет, если будет рассматривать широкий спектр человеческих добродетелей, которые считаются похвальными в разных культурах. Мы как индивидуумы можем счесть, что некоторыми из этих добродетелей хвалиться уже поздновато. Героизм на войне, стоицизм, этикет сейчас явно не в моде; возможно, на то есть веские философские или практические причины. Но для ученых нет причин их игнорировать. Философы-моралисты считают, что анализа заслуживает лишь крошечная часть человеческих добродетелей и моральных суждений. А ученые должны рассматривать их все.





Что такого забавного в мире, любви и понимании?




В этой главе мы обнаружили одно из скрытых эволюционных преимуществ человеческой доброты – репродуктивное преимущество при выборе партнера. Наши предки предпочитали добрых, честных, смелых партнеров с хорошими манерами, у которых было достаточно способностей и великодушия, чтобы помогать своим любимым, детям, пасынкам, падчерицам и другим членам племени. Их не привлекали сексуально мошенники, трусы, лжецы и психопаты. Неужели в это правда так сложно поверить? Дарвинисты так упорно искали в морали эгоистичную выгоду для выживания, что мы забыли о ее романтической привлекательности.

Сводит ли это наши благородные идеалы к грубым сексуальным мотивам? Определенно нет. Когда наши предки искали в партнерах доброту, их не привлекала доброта притворная, стратегическая или кратковременная. Они стремились к подлинному – к искренней заботе о других. Благодаря мощи механизма выбора партнера они оказались в силах ее приобрести. Человеческий альтруизм – это не эволюционный парадокс. Это брачное украшение.

Ясно, что не все аспекты морали объясняются выбором партнера. Семейственность и взаимность тоже были очень важны. И я лишь вскользь упомянул многие другие добродетели, такие как благоразумие, сдержанность, справедливость, храбрость, вера, надежда, милосердие, дружба, благодарность, терпение, скромность. Какие-то из них могли развиться в ходе полового отбора, но и другие формы социального отбора, несомненно, способны на многое. Скорее всего, все наши моральные адаптации появились в результате взаимодействия различных факторов давления отбора, и чтобы в них детально разобраться, понадобятся десятилетия.

Кого-то может огорчить, что человеческая мораль, согласно моей теории, имеет сексуальную функцию. Но нужно помнить, что сексуальная функция и сексуальные мотивы – это не одно и то же. Эта теория не утверждает, что мы добродетельны только тогда, когда хотим секса; скорее она предполагает, что эмоции, суждения и умозаключения, из которых складывается наша мораль, ценили в ухаживаниях наши предки. Выбирая партнера, они не удовлетворялись несколькими эпизодами романтического великодушия. Они выбирали тех, кто работал на общее благо даже с высоким риском для себя. Они выбирали моральных лидеров с твердыми принципами, способных поддерживать мир, разрешать конфликты и карать нарушителей. Отдавали предпочтение верным партнерам, хорошим родителям, честным игрокам и щедрым филантропам. Наши предки поучаствовали в формировании человеческой способности к сочувствию, помогли нам стать в разумной степени сговорчивыми, искренними и отзывчивыми. Это выдающееся достижение эволюционного процесса, который начался с аморальных бактерий и через чистый генетический эгоизм дошел до момента, когда был зачат каждый из нас.





Глава 10

Сирано и Шахерезада