Созвездие хаоса

Старуха перестала раскачиваться. Она подняла голову. Взгляд ее не показался Кате безумным. Слишком блестящим и острым – да, но не безумным.

– Вы кто? Что вам тут надо?

– Я начальник полиции города, – ответила Мухина. – Вы изувечили свою дочь.

– Не твое дело, – старуха пристально разглядывала Мухину и Катю. – Ишь, слетелись… Я тебя знаю, ты по телевизору выступаешь, по кабельному. Я тебя видела. Все учишь нас, как жить, как улицу переходить.

– Я вас тоже узнала. Вы раньше ветеранской организацией заведовали, – сказала Мухина. – С ветеранами работали… Что же вы наделали? Зачем?

– Не твое дело. Молода еще учить меня. Какие такие ветераны? – старуха уставилась на Мухину. – Мрут все, как мухи… никого уже не осталось.

– Ваша дочь Анна…

– Она моя дочь! – с силой выдала старуха. – Моя! Что хочу, то и делаю с ней, и вы мне не указ. Она смерти моей желала… желает… ждет не дождется, когда я в гробу улягусь по ее милости. Я ей сто раз говорила: гляди, сука, прокляну. Материнское проклятие, как проказа – на всю жизнь. А она не боится. В грош меня не ставит, сука. Она травит меня ядом!

– С чего вы взяли, что ваша дочь травит вас ядом?

– А то… Ей квартира нужна, чтобы с хахалем своим встречаться. А я тут, я мешаю. Старая… Сегодня кашу попробовала – горькая. Чего она мне туда подложила?! А?!

– Может, это просто у вас во рту горчит. Желудочный сок.

– Ах ты, сука! – старуха сжала костлявый кулак и больно ткнула в бок Аллы Мухиной, та даже отшатнуться не успела. – Защищаешь ее? На ее стороне? Против меня? Смотри, прокляну и тебя! Завертишься, как уж на сковородке, да поздно будет.

– Успокойтесь, возьмите себя в руки.

– Я-то спокойна.

– Вы обварили дочь крутым кипятком из чайника.

– А это чтоб она не лыбилась. Не изгалялась надо мной, над матерью. Не насмехалась! Она меня ядом, а мне что делать? За нож, что ли, браться? Так ведь посадите. Если ножом-то… А так, – старуха вдруг скрипуче захихикала. – Кипяточек-то ничего… это не смертельно. Поболит, повизжит, пузырями изойдет. Не умрет же. Пузыри-то, они всех ее хахалей мииииииииигом разгонят! Хахали-то не очень сук шпареных любят. Пузырями-то побрезгают. И ей наука – а то ведет себя как шлюха последняя. По ночам бродит неизвестно где… С кем… А я… я одна, смерти жду в своей кровати. Случись что со мной – мне и позвать некого. Ее-то, суки, шлюхи, дома нет! Из больницы вернется – дома засядет надолго теперь.

– Значит, вы подтверждаете, что намеренно ошпарили свою дочь кипятком? – спросила Мухина.

– А ты меня на слове не лови. Ишь ты, тварь какая! – старуха снова попыталась ткнуть Мухину кулаком, но та уклонилась. – Ишшшшшшшь ты какая! Может, это и не я. Может, она сама себя.

– Чего делать-то с ней? – за спиной Мухиной как фантом возник участковый. – Я соседей попросил, чтобы кто-то присмотрел за ней, пока Ласкина… ну, пока в больнице… Так все шарахаются, как от чумы. Может, это… психиатра какого-нибудь вызвать, а?

Он изъяснялся шепотом, но мать Ласкиной его мгновенно услышала.

– Ах ты, мозгляк недоделанный! – она поднялась со своего стула как с насеста. – Ах ты… меня в сумасшедший дом?! А не ты ли хахаль моей шлюхи?! Может, вы заодно с ней, на пару?! Чем вы там еще по ночам занимаетесь, кроме того, что ты ей сучок свой хилый вставляешь?! Думаешь, я не вижу ничего, не знаю?

– Вы в своем уме?! – заорал участковый. – Я вашу дочь знать не знаю… То есть знаю, конечно, она замглавы городской администрации…

– А, знаешь ее! Сам признался, – старуха погрозила скрюченным пальцем.

– Вы уйдите отсюда лучше, – попросила Мухина участкового. – Оставьте в квартире двух сотрудников, пока… с больницей не определятся. Я проконсультируюсь… сегодня воскресенье… Попытаемся найти какого-нибудь психиатра в Дубне. Она явно не в себе.

– Я-то в себе, – торжествующе заявила старуха. – Это вы все – мерзавцы и суки! Аньке моей передайте – будет языком обо мне болтать, прокляну!

Она еще что-то кричала, потрясая кулаком.

Катя больше не слушала. Она вылетела вон из этой богатой отремонтированной квартиры, пропитавшейся насквозь ненавистью, больными химерами и старческой мочой.

Ей снова вспомнилась отвратительная сцена в конюшне.

Яблочко от яблони…

Что же творится в этом доме между двумя женщинами?

И на что намекала старуха?

Она спустилась на лифте вниз. «Скорая» уже увезла Анну Ласкину в больницу. Катя поняла: многие ответы на вопросы, что она задала себе, там.

Она не представляла себе, как Алла Мухина будет выходить из ситуации с больной на голову старухой-хулиганкой. Что она будет делать с человеком, которого нельзя ни задержать, ни оставить дома без присмотра?

Катя приготовилась к терпеливому ожиданию. Это воскресенье в ЭРЕБе обещало быть незабываемым.

И ее ожидание затянулось.

В больницу к Ласкиной они поехали лишь во второй половине дня.

Удивительно, но ошпаренная кипятком замглавы городской администрации, оправившись от шока и накачанная обезболивающим, выглядела весьма довольной. Катя списала это на действие лекарств, пик эйфории, как у наркомана. Ласкину поместили в отдельную палату. В предбаннике суетилась нянечка, спешно убирая душ и туалет.

– Вы возбудили уголовное дело? – с ходу спросила Ласкина Аллу Мухину, едва они вошли в палату.


– Я хотела бы сначала переговорить с вами. – Мухина разглядывала забинтованные ноги Ласкиной.

– Вы возбудите дело, но я не стану свидетельствовать против матери. – Ласкина удобнее строилась в подушках. – Здесь я тоже не задержусь. Завтра же вон. Там квартира настежь. И она… полоумная. Вы же видели, в каком она состоянии. Соседи небось все напрочь отказались за ней присматривать?

– Да, это правда. С вашей матерью никто не хочет иметь дело.

– А я с ней живу в одном доме много лет. – Ласкина пошевелила забинтованными ногами. – К счастью, моя домашняя каторга окончена. Теперь никто не посмеет упрекнуть меня, если я отправлю мать в дом престарелых или еще лучше – в психиатрическую больницу. Все видели, на что она способна. Она опасна для окружающих. Вы, полиция, это подтвердите уголовным делом. Соседи мне только спасибо скажут. И все прочие не посмеют молоть своим гнусным языком, осуждая меня за такой шаг. А то ведь, если ты работаешь в городской администрации, то сразу найдутся умники, напишут в сети: «Чиновница отправила мать в дом престарелых», подвергнут остракизму. Эти нищеброды уже достали со своими комментариями в соцсетях! Ужасно, конечно, что так вышло, но я рада – наконец-то у меня развязаны руки. И я предупреждаю вас: я не стану давать показаний против матери, не надейтесь. А то и за это блогеры не пощадят. Вы уж сами выкручивайтесь.

На ее губах порхала торжествующая улыбка.

– Да я, собственно, не только по поводу вашей матери, – нейтрально ответила Мухина. – Мне надо допросить вас по делу об убийствах.

– Об убийствах?

– Да, серийных убийствах. – Мухина села на больничный стул. Достала из сумки планшет.

Катя осталась стоять, прислонившись к закрытой двери. Не надо, чтобы сейчас в палату вошла нянечка или медсестра. Момент знаковый.

– А почему, собственно… Да на каком основании?!

– Ваша мать сказала мне, что вы часто отсутствуете дома по ночам, – Мухина положила планшет на колени. – Она о вас беспокоится. Где вас носит?

– Моя мать – сумасшедшая дура.

– И все же, куда вы ездите по ночам?

– Вы не имеете права задавать мне такие вопросы. Это вторжение в мою частную жизнь. Напоминаю вам, я заместитель главы городской администрации. Если понадобится, я и до губернатора области дойду. Меня ценят.

– Я думаю, вас оценят у губернатора еще больше, если кое-что о вас узнают и увидят.

– Что за тон?

– Куда вы ездили на прошлой неделе в половине второго ночи как раз накануне того, как четвертая жертва была обнаружена на автобусной остановке?

– Я повторяю: что за тон? Вы представляете, с кем вы говорите?! Кто я?!!

– Вы пока свидетель по делу о серийных убийствах. Изменение статуса фигуранта может легко произойти. – Мухина смотрела на Ласкину. – Вы сейчас под действием лекарств. Расслаблены. В таком состоянии признаваться легко. Ну же, не надо никаких усилий – просто скажите, куда вы ездили?

– Подите к черту! – Ласкина разозлилась.

– Собственно, это нам известно, я просто хотела проверить вашу искренность. Вы ездили в лес, точнее, в наш лесной заповедник. У нас есть свидетель, который видел вашу машину. Вы чуть не устроили аварию на дороге. Так что мой вопрос – это простая формальность. Я задам вам другой вопрос: что вы делали в лесу так поздно?

– Я не собираюсь отвечать на ваши вопросы. Я потерпевшая по делу. Это я жертва! – Ласкина ткнула пальцем в свои забинтованные ноги.

– Ладно, как угодно. Впрочем, я хотела поторговаться с вами, – Мухина улыбнулась ей. – Подумала – торг уместен.

– Какой еще торг? Вы о чем?

– Ну, раз вы не желаете ни отвечать, ни торговаться, что ж… Я думаю, у губернатора и еще где-то там, где ваши покровители, вас оценят по достоинству, когда в интернете появится вот этот забавнейший ролик.

Мухина включила планшет, куда она заблаговременно перекачала файл с видеороликом на конюшне. И продемонстрировала Ласкиной.

Катя наблюдала, как та смотрит.

Как сначала щеки покрываются алыми пятнами, а затем лицо становится багровым, словно кипяток все еще шпарит и шпарит.

– Ах ты, гадина… – прошипела Ласкина. И в этот момент голос ее был неотличим от голоса ее безумной мамаши.

– А ты извращенка, – вернула ей Мухина. – Представляю лозунги оппозиции: «Извращенка у власти». Долго ли протянешь в администрации на своих крутых заседаниях, когда там, наверху, полюбуются, как ты яйца жеребцу чешешь, а потом палишь ему, бедолаге, морду в конюшне тайком от всех.

– Откуда это у тебя?

– От верблюда. Тебя твой любовник из-за этого сразу бросил, сбежал без оглядки к юной Саломее.

– Он не сбежал, я сама его выгнала!

– Рассказывай сказки.

– Я сама его выгнала. На кой черт он мне сдался, импотент?

– А ты любишь жеребцов, да?

– Что хочешь за это видео?